Часть 1
В те времена и ты,
похожая на рощу,
несла свои черты
уверенней и проще
и мне дарила год,
что яблоко разлуки,
протягивая – вот! —
слабеющие руки.
Возможно ли хранить
пригоршню обещаний,
сухой малины нить,
лукошко с овощами,
прикосновенье губ,
проникновенье звука,
горячий дым из труб,
холодный блеск излуки?
Очнёшься – свет в глаза
да слабый привкус крови,
да мёртвая лоза
в измятом изголовье,
округа горяча
и пылью пахнет донник,
а на моих плечах
лежат твои ладони…
Но взглянешь с высоты
на город кропотливый,
слагающий черты
предместий терпеливо, —
поймёшь, насколько мал,
невыразимо тесен
для жизни
капитал
твоих простывших песен.
Смотри, на той горе,
по самому карнизу
спускают в серебре
блистательную линзу!
Придвинься, я приму —
от выдоха до вдоха —
и боли, и вину
за мёртвую эпоху.
Часть 2
«Где качают пары формалинв
Твой бетонный параллелограмм…»
Н. Кононов
Последний лист упал
и растревожил звоном.
Пустырник, белотал,
орешник, белладонна…
И разразился год
сначала – гололёдом,
и посулил – вперёд —
утраты и невзгоды.
А снег запорошил
безлиственные груши
и домик, где прожил,
молчанья не нарушив.
Ополоумел снег
и застилает плотно
крыльцо, кольцо в стене,
нетающие окна.
Мой голос потонул
среди его буколик —
его нестройный гул
не потревожит боле
залатанных лесов
и блочных исполинов
с квадратами часов
в пареньях формалина,
твой низенький буфет
да узкий подоконник,
рассыпавшийся сонник,
забытый на софе…
Да, ты осталась там,
где на остывшей глине
твой параллелограмм
с углами в паутине.
Ты смотришь в глубь окна,
как будто в глубь оврага,
и ромбиком сукна
с пера снимаешь влагу.
Зачем ты так глядишь —
безрадостно и долго —
на переплёты крыш
и плачешь втихомолку?
Нам выпало – вдвоём —
идти без сожалений
сквозь тонкий окоём
веков, эпох, забвений,
нам предстоит с тобой
перенести немало —