Утоли моя печали

Глава вторая

Удар возмездия

1

Охрана заметила его в самом начале встречи и уже больше не теряла из виду, передавая друг другу взглядами, как из рук в руки. Ему было лет пятьдесят, небритое сухощавое лицо, крупные морщины на ввалившихся щеках, слегка вздутый от напряжения нос и воспаленные, почти немигающие глаза. Одежда тоже не вызывала доверия: изношенный, грязный пиджак, нечистая белая рубашка и галстук – все давно не снималось и прикипело к телу. На лацкане несколько раз промелькнул какой-то крупный значок – верный признак человека не совсем здорового. Это был самый опасный тип – бывший интеллигент, психически неполноценный человек, от которого можно ожидать всего, чего угодно. Но пока еще он оставался только под пристальным вниманием непосредственных телохранителей; наружное наблюдение, рассеянное в толпе, и сотрудники милиции в ее периферии не замечали опасности и потому продолжали впустую стричь глазами неподвижные головы и лица людей.

А сама толпа, специально подобранная для уличной встречи и проинструктированная, держалась в настороженно-веселом состоянии, внимательно слушала, подавала заученные реплики, смеялась и возмущалась, где положено, и не махала опущенными вдоль тела руками, как если бы стояла перед молчащей, но злобной собакой.

Президент говорил что-то о мужестве и мудром долготерпении народа, кажется, обещал изгнать из партии неверных, построить то ли социализм, то ли капитализм, но с человеческим лицом и наказать вороватых чиновников.

Когда подозрительный человек двинулся вперед, телохранитель, изображавший телеоператора, передал по радиосвязи наружной службе, а те, в свою очередь, сориентировали милицию. Его можно было бы взять сразу и почти незаметно удалить из толпы, однако вокруг торчало около десятка настоящих операторов с видеокамерами, в том числе много иностранных – случайная встреча президента с жителями города носила рекламный характер: в партии появились матерые раскольники, обещавшие сжечь себя на кострах революции. После короткого радиообмена начальник охраны приказал пока только отслеживать бывшего интеллигента и брать в момент нарушения инструкций и регламента.

Человек между тем пробился в первые ряды и внезапно смутил тем, что стал подобострастно улыбаться и яростно хлопать в ладоши, когда подали команду. Телохранитель с камерой обшарил через объектив его фигуру с ног до головы, и ничего вроде бы у него не оттопыривалось, не отдувалось, и не было ни зонта, ни сумки, где можно спрятать оружие. Даже авторучки в визитном кармане нет, один значок «Общества защиты животных». И все-таки начальник охраны приказал одному из сотрудников службы безопасности приблизиться к нему и находиться рядом, чтобы в случае чего блокировать всякие действия.

В течение трех минут наблюдения бывший интеллигент не проявлял агрессии, скорее наоборот, выглядел как ярый, хоть и обносившийся вконец поклонник президента. Дело в том, что общество в России уже поделилось на два лагеря, и в другом, поменьше, изо всех сил двигали в президенты другого, сейчас гонимого, и потому среди его соратников было много одержимых, блаженных, нервных, а то и просто больных людей. Этот, кажется, внушал доверие, и охрана чуть успокоилась, тем более встреча подходила к концу. И когда наружка в толпе разразилась очередными аплодисментами, увлекая за собой простых горожан, бывший интеллигент, проявляя прыть гимнаста, внезапно заскочил на плечи сотруднику службы, возвысился над толпой и закричал, выбрасывая руку в сторону президента:

– Ты лжешь, негодный! Ты обманщик и подлец! И за это небо лишило тебя воли и разума!

Толпа замерла от неожиданности с разинутыми ртами: то ли все идет по сценарию и этот выступающий записан, то ли сейчас на глазах творится невероятная дерзость!

А бывший интеллигент только набирал обороты.

– Грядет эпоха Водолея! Ты опоздал! Опоздал всего на семнадцать минут! И потому Господь лишил тебя инстинкта! Самого прекрасного и спасительного инстинкта – возвращения на старое место!

Рослый, плечистый сотрудник стоял под ним, будто строевой конь под хорошим наездником, и перебирал ногами, не в силах сбросить седока либо предпринять иное решительное действие. Не сказать, что и охрана была шокирована, но отчего-то наступила странная пауза, сходная по напряженности с ожидаемым выстрелом. Двигаясь по уставу, тренированные молодцы перекрыли своими телами президента, в руках уже были тяжелые пистолеты-пулеметы, однако далее ничего не происходило, если не считать электрического разряда ужаса, пробежавшего по лицам толпы. Этот яркий сполох скользнул по глазам людей и застыл в глазах президента, голова которого осталась открытой и торчала над головами охранников.

А блаженный продолжал кричать, выстреливая указательным пальцем в лицо президенту:

– Ты никогда не вернешься к златым вратам! Не обольщайся! Царствовать тебе осталось один год три месяца и восемь дней. Отсчитай от сегодняшнего дня и жди своего конца! Ты меченный дьяволом! Смотрите, люди, у него же пятно на лбу – знак сатаны! Смотрите, но не бойтесь! Потому что грядет новая эпоха для России! – Он выхватил носовой платок из кармана и швырнул в сторону президента. – Возьми! Сотри свое пятно! Сотри метку! А сотрешь – подними руки, попроси пощады у Неба! А потом возьми с земли камень! Вон тот мертвый камень! Это твоя сгоревшая звезда!

Странно, однако первой сбросила оцепенение случайная и хорошо организованная толпа на городской улице, потом милиционеры в форме. Люди отчего-то засмеялись, точнее, пока заулыбались, стряхивая призрак ужаса, и это послужило командой для юродивого.

– Смейтесь! Радуйтесь, радуйтесь, люди! – воскликнул он, обращаясь к толпе. – Скоро явится матка! Слышите, как поет? Слышите ее голос? Какие чудесные звуки! Это она возвещает о скором своем явлении! Веселитесь и торжествуйте, ибо вскормили ее вы! Своим страданием и долготерпением!

Все это происходило чуть более минуты, видеооператоры едва успели направить на блаженного камеры и что-то даже сняли, но оседланный сотрудник службы безопасности наконец принял решение и рухнул на асфальт, подминая седока. И в тот же миг опомнились охрана, наружка, милиция… Президента повели к автомобилю, в пугливо расступающейся толпе послышалось:

– Кто это?! Кто это был?! Псих какой-то! Что он говорил? Не страна – бомжатник! Про какую матку говорил?!

Когда служба схватила юродивого, заковала в наручники и потащила, толпа неожиданно бросилась на интеллигента, невзирая на крепких молодцов из охраны. Какие-то женщины, только что откровенно смеявшиеся, потянулись растопыренными пальцами к крикуну, пытались оцарапать и вцепиться в волосы, а втесавшийся к ним седой мужчина пытался пырнуть его древком российского флага – напоминая святого Георгия, бьющего змея копьем. Схватку, а вернее, шапочный разбор активно снимали на пленку всеми камерами и фотоаппаратами, хотя стражи порядка старались тому воспрепятствовать. Кортеж с президентом умчался, по пустынной, оцепленной улице сразу же пошли трамваи, замелькали «попугаи» вызванных на подмогу милицейских нарядов. Люди с криком побежали в разные стороны, служба стала заталкивать блаженного в спецмашину, а мужчина со знаменем вдруг сломал о колено древко, сел на тротуар и заплакал. Закованные в доспехи омоновцы снова перекрыли улицу, но взяли только одного «Георгия» за то, что надругался над государственным флагом, а привыкшие к подобным событиям московские жители организованно рассосались по подъездам и торговым палаткам.

На том и закончился этот неприятный уличный инцидент, никак впоследствии не отраженный ни в прессе, ни в истории тех сложных и суровых российских дней…

2

Капитан первого ранга Губский, будучи еще капитан-лейтенантом, служил на Тихоокеанском флоте на дизельной подводной лодке среднего класса в команде, сокращенно называемой Осназ, общий кубрик которой обычно располагается рядом с командирской каютой. Круг обязанностей у этого чисто офицерского подразделения был засекречен и напоминал обыкновенную радиоразведку. Они были попросту слухачами всех переговоров в эфире, которые происходили в зоне слышимости, и подбирали в спецкоманду людей, в совершенстве владеющих иностранными языками. Губский знал самый распространенный – английский, поэтому работы у него было много: американцы постоянно курсировали в нейтральных водах вдоль берегов Вьетнама, а советские подлодки контролировали их передвижение, находясь в своих квадратах. Выпускник иняза, призванный, можно сказать, против желания и воли, очень скоро увлекся своей службой, пристрастился слушать голоса над океаном, находясь на глубине, в чреве подводной лодки, – что еще может быть таинственнее? – привык к особому положению в команде и после двух положенных лет остался на флоте. А далее, в благодарность за любовь и мужество, морская судьба повела его по крутой лестнице вверх, так что порой он ощущал нечто вроде кессонной болезни.

Однажды ночью, патрулируя свой квадрат, подлодка, на которой служил Губский, всплыла на глубину десяти метров, то есть на высоту воздухозаборной трубы, запустила дизель для подзарядки аккумуляторов и легла в дрейф. Она напоминала уснувшую огромную рыбину, медленно несомую подводным течением, и, как рыба, инстинктивно и вяло пошевеливала рулями, дабы держаться на строго выдержанной глубине. При полном штиле это было безопасно, к тому же эфир молчал, и слухач отправился спать.

Но к утру сыграли подъем, и, едва выскочив из кубрика, он понял: случилось нечто серьезнее, чем учебная тревога. Команда передвигалась на цыпочках, матросы переговаривались шепотом, лодка продолжала дрейфовать, и в ее чреве стояла абсолютная тишина. Губский к тому времени был уже старшим в команде и досрочно получил звание капитана третьего ранга и потому был ответственным за свой участок работы, а это значит, не знал ни строгого регламента вахтовой службы, ни каких-то поблажек от командира. Лямку следовало тянуть, даже когда все остальные лежат пластом. Он прокрался на свое рабочее место, где уже была включена аппаратура прослушивания и записи, и тут выяснил, что произошло. Оказывается, безмятежно дрейфуя, подлодка каким-то не иначе как чудесным образом миновала кольцо боевого охранения и очутилась в четверти мили от знаменитого авианосца «Энтерпрайз», который давно курсировал в этом районе. И ни один шумопеленгатор на кораблях вероятного противника не засек ни гула дизеля, ни звука выхлопа. Можно было допустить случайное попадание в этот магический круг боевых кораблей, американцы, несмотря на рекламу и бахвальство, отличались матерым ротозейством из-за своей самоуверенности. Но чтобы повезло дважды, чтобы дважды войти в одну и ту же воду и выйти сухим, такое в морской практике случается очень редко, и потому шансов спасти положение у командира подлодки практически не оставалось. Корабли боевого охранения, оснащенные самым современным оборудованием, в конечном итоге все равно обнаружили бы чужую лодку, если уже не держали под наблюдением.

Теперь многое зависело от Губского: следовало получить хоть какую-нибудь развединформацию относительно замыслов американцев – умышленно впустили они советскую лодку в круг или все-таки прошляпили?

Радиоперехват переговоров «Энтерпрайза» с охранением пока был невразумительным, как обычно, бакланили о чем угодно, только не о деле, хотя, впрочем, этот треп в эфире мог быть и кодированной передачей информации. Около часа Губский слушал голоса и переводил разговоры непосредственно командиру, все до мельчайших подробностей, пока тот не убедился, что лодка остается необнаруженной. Авианосец дрейфовал в юго-восточном направлении, и, судя по перехвату, на нем шел авральный ремонт ходовой части, способный растянуться на трое суток. Уйти сейчас из круга было рискованно: во время ремонта охранение бывает особенно бдительным и есть реальная возможность пленения, а то и бомбежки глубинными бомбами. В нейтральных водах велась нескончаемая и необъявленная война: если ты оказался в подобной ситуации, если тебя не контролируют ни база, ни специальные вертолеты воздушного сопровождения, если ты работаешь как разведчик в бою, то и отношение соответствующее – могут расстрелять или потопить втихую, так что не будет никакого явного конфликта между государствами. Исчезла подлодка, сгинула на пятитысячеметровой глубине, и пойди свищи – даже водолазам не спуститься, чтобы установить истинную причину гибели. Так погибла уже не одна лодка с той и с другой стороны, и это относилось к естественным потерям, как на любой войне, неизбежным.

Связаться с базой и доложить обстановку командир не мог – любой радиозвук будет непременно запеленгован, тут же по корпусу лодки сначала прокатится волна легкого, ритмичного стука, будто дробью обстреляли, – это отработают свое гидролокаторщики вероятного противника, а потом останется несколько секунд, за которые вся жизнь промелькнет перед глазами, как говорят бывалые люди, потому что удара ракеты или глубинной бомбы уже никто не услышит. Если взрыв пробьет корпус, возможно, что-то и всплывет на поверхность океана, но если нет, то лодка будет просто лежать на дне, как запечатанная консервная банка.

В таком случае можно было бы осторожно погрузиться на глубину и спрятаться под толщей воды другого температурного режима, который не прощупывается гидролокатором, однако такого слоя, под который можно было бы уйти при нулевой плавучести, внизу не оказалось, а продувать цистерны – значит немедленно обнаружить себя.

И тогда командир принял оригинальное и единственно верное решение: уйти под днище «Энтерпрайза», в самое безопасное место. А дальше как Бог пошлет…

Подлодка погрузилась на глубину двадцати метров и на бесшумном, тихом экономходу скользнула под авианосец.

Ремонт у американцев длился четверо суток, и все это время Губский работал без сна и какого-либо отдыха, слушая голоса и звуки не только с помощью специальных радиоэлектронных приборов, а и посредством обыкновенного медицинского фонендоскопа, приставленного к переборке. Как известно, тихий в полном смысле слова океан является гигантским локатором, подлодка же в этом случае, находясь на небольшой глубине, выполняет роль мембраны, так что все громкие разговоры, стук, топот ног по палубе, чих и кашель – все слышно, как биение собственного сердца.

И страшно становилось с каждым часом не от этой близости, не от того, что жизнь сейчас зависела от ювелирной выдержки глубины – шаркнуть рубкой по днищу «Энтерпрайза» можно в любое мгновение, и тогда останется таранить авианосец, топить его к чертовой матери, и тонуть самим: погибать, так с музыкой.

Быстрая и неожиданная смерть не так и пугала Губского. И не услышишь, заковав голову в наушники, как пролетит команда на таран, почувствуешь только мощнейший и единственный удар, точнее, начало этого удара. Потом все: мрак, пустота…

Страх исходил от неизвестности и ожидания смерти, особенно от обидной, случайной, например, когда уже замаячит впереди лучик света, далекая звезда надежды, а лодку засекут и накроют глубинной бомбой. Американцы не потерпят, не переживут такого позора – советскую подлодку у себя под брюхом, и, обнаружив ее, рискнут, пожалуй, достать ракетой, даже если она уйдет за круг боевого охранения.

Сознание этого висело над головой, будто нож гильотины…

На авианосце работали лебедки и тали, звенели ключи и стучали кувалды, свободные от службы пилоты играли в футбол, купались в надувном бассейне за бортом, опасаясь только акул; они не знали ничего о стерегущей их смертельной опасности и много говорили о жизни на берегу, о девочках и развлечениях, о женах и детях, так что при умелом расчленении всей этой мешанины можно было получить исчерпывающую информацию о каждом из них. Не отставала и команда, занятая авральным ремонтом: истосковавшиеся по земле матросы между деловыми разговорами и руганью вспоминали минувшие дни, а самое ценное – детали обстоятельств и подробности выполняемых задач прошлых походов.

Одним словом, четверо суток Губский слушал голоса, переводил и писал, поражая своего командира новыми и новыми данными о подноготной «Энтерпрайза». Эх, знал бы он, чего это стоило! Знал бы, как немеет и дрожит ежесекундно ожидающая смерти душа, какими слезами она обливается, сколько требует сил, чтобы не показать виду, как ей страшно! А командир – бездушный игрок, скотина! – только входил в раж от риска и, словно болезнью, заражал им команду. Такая удача редко кому выпадала – поплавать под брюхом у авианосца, и потому охваченный восхищением от собственной дерзости экипаж подлодки не знал усталости. Командиру вести разведку было мало. На кораблях охранения и в голову никому не приходило искать советскую лодку под авиаматкой, поэтому на четвертые сутки стали отрабатывать учебные торпедные атаки по «Энтерпрайзу» сначала с левого, потом с правого борта, разумеется, снимая для отчета на пленку весь процесс, и, окончательно обнаглев, всплыли на перископную глубину в непосредственной близости от авианосца и сфотографировали все: от развлекающихся на палубе пилотов до командира на мостике, крупным планом, анфас и в профиль.

После этого Губский поклялся сам перед собой: если останется жив, сразу же по прибытии на базу напишет рапорт об увольнении. А не уволят сразу, начнут нервы мотать – напьется и набьет командиру физиономию. За все!

И только в последнюю сумасшедшую ночь, прокрадываясь на цыпочках к туалету, слухач обнаружил, что такой же страх испытывал не он один. В торпедном отсеке, забившись в угол, сидел командир БЧ-2 и что-то шептал, делая вид, что занимается расчетами, и полагая, что его никто не слышит. Но обостренный слух Губского обмануть было невозможно.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…

А Губский и молитвы ни одной не знал, и молиться не умел…

Наконец «Энтерпрайз» отремонтировался и на малом двинулся вперед – начал, по сути, ходовые испытания, и под этот шумок подлодка незаметно выскочила из замкнутого круга. Сидя на своем посту, Губский не догадывался об этом, продолжая слушать и записывать разговоры.

И уже на пятый день, когда авианосец был едва видим на горизонте, капитан-лейтенант услышал женский голос, прилетевший с поверхности океана через толщу воды:

– Через два часа девять минут в условном квадрате триста шесть «Энтерпрайз» снова ляжет в дрейф. Причина – неустойчивое движение левого руля.

Он автоматически записал сообщение, доложил о нем по команде и только после этого, будто очнувшись, понял, что голос этот прилетел из ниоткуда. И мало того, услышанное не нужно переводить с английского, ибо сказано было по-русски.

Командир подлодки никак не отреагировал на эту информацию, будучи в полном зашоре: почти на неделю лодка исчезла из радиовидимости, и теперь на базе сильно волновались, требуя немедленного шифрованного донесения. Тут уж было не до проблем, возникших на авианосце вероятного противника…

И все бы ничего, в конце концов этот странный голос можно было списать на сильное переутомление и нервное напряжение, пойти в кубрик и хорошенько выспаться, чтобы не мерещилось, если бы ровно через два часа девять минут в квадрате триста шесть авианосец вероятного противника не лег в дрейф, а радиоперехват подтвердил причину.

Спустя еще час Губский снова услышал тот же голос, но уже не стал записывать, а попытался засечь, проанализировать, откуда он доносится – из собственного «я» или оттуда, с поверхности океана.