Дорогая пропажа

– Вот скажешь правду – подумаю, – и искренне, не сдержав своего природного кокетства, тихонько засмеялась.

– Какую-такую правду? – с нарочитой, в ее тоне веселостью спросил Павел.

– Пожалел меня?

Вопрос оказался неожиданным, но Павел успел сориентироваться и перевел разговор в плоскость шутки.

– А ты как думала? Конечно, пожалел. Ходит девочка с грустными глазами.

Она внимательно посмотрела на него – шутит или нет?

– А если серьезно… – предупредил он ее реплику, уходя от неопределенности дальнейшего обсуждения, – кому как не нам с тобой объединить усилия. Тем более что и ты об этом думала.

Так в девяносто седьмом появилась новая фирма. К двум учредителям, исполнявшим обязанности директора и зама, прибавился бухгалтер и делопроизводитель – секретарша. Плюс штат из четырех-пяти более-менее постоянных рекламных агентов и в районе пятнадцати человек, периодически меняющихся. И вот уже три сезона фирма успешно выпускала каталоги. Дружеские отношения между Павлом и Вероникой, сложившиеся тогда вдруг и навсегда, поддерживались не показной, но достаточно ощутимой нежностью. До той самой поры, пока Павел не ушел из семьи. И вот тут все изменилось. Вероника, так еще и не вышедшая замуж, настойчиво стала опекать друга. Это поначалу никак не озвучивалось. Но и так было ясно, чего она хотела. Павел же, с уважением и братской любовью относившийся к ней, начинал этим тяготиться. Ее предложение – очень уж откровенное – встретить Новый год вдвоем, не то, чтобы застало его врасплох, но как-то неприятно покоробило. Назрел серьезный разговор, который не хотелось начинать в канун праздника. И Павел свернул все на традицию – он и до женитьбы, и потом – с Леной этот праздник всегда отмечал у Ковальских.

– Да, Думанский, ты не исправим. А если Ленка там будет?

– Вероника, ну мы же все выяснили, – Павел не прятал неудовольствия, – Славик – мой друг, а не Ленкин, и мне такую свинью не подсунет. Да она и сама не пойдет, даже если бы и пригласили.

– Ладно, Думанский. Когда разбегаемся?

– Я еще, пожалуй, часик посижу, поработаю с новым материалом. А ты?

– А я уже пойду, – она нарочито – это было видно – потянулась, – Прошвырнусь по магазинам. Хоть чем-то порадую себя любимую.

Павел понял – разговор окончен. Он был и доволен, и недоволен тем, как разрулилась ситуация. Досада на себя и на Веронику за случившееся не покидала его некоторое время даже после того, как она зашла попрощаться. Они обнялись и пожелали друг другу и фирме благополучия и процветания в наступающем году.

– Созвонимся, – повернувшись у дверей, проговорила Вероника и вопросительно посмотрела ему в глаза.

И он вдруг всем своим неудовлетворенным сердцем через спонтанные позывы нахлынувшей досады почувствовал ее боль, и ему стало невероятно стыдно – да так, что если бы она сразу же не ушла, то он мог бы совершить поступок, о котором потом бы пожалел.

5.

На следующее утро проснулся Павел, как всегда, раньше времени – до будильника. Сработала многолетняя привычка.

Сегодня будний день. «Тридцать первое», – сознание услужливо вбросило расслабляющую информацию. Можно полежать. И даже вздремнуть. Появилось предпраздничное воодушевление, и сознание не преминуло связать эмоциональный подъем с Наташей. Воодушевление провоцировало спонтанно сменявшие друг друга чувства и мысли, выводило на сцену жизни из бездны памяти все новые и новые воспоминания юности, сопровождая новыми же ощущениями. Это были такие натуральные переживания в промежутке между сном и явью – в зоне влияния и того, и другого состояния сознания, где мечты и факты, смешиваясь и переплетаясь волшебным образом, осуществляли причинно-следственную связь между счастьем прошлого и еще большим счастьем будущего. Но поддерживать их равновесие на должном уровне оказалось весьма непросто. Сознание то пыталось нырнуть в небытие – проскочить полноту сказочного психического состояния дальше, чем этого хотелось, то возвращалось к обычному, линейному, без этого объема режиму работы. И лишь в промежутках, неправдоподобно растягивавшихся, Павел оказывался в волшебной стране грез, где мысли приобретали жизненность…

Заиграла мелодия будильника в телефоне. И сказочный мир, отпрянув, рухнул. Мысль, что надо вставать – собираться ехать в магазин, чтобы купить Алеше радиоуправляемое авто, сразу вслед за приятными чувствами подняли волну негатива. «Вспомнить сына без этой чокнутой семейки – ну, никак, прости, господи», – Павел попробовал переключиться на работу. Но и тут оказалась засада. Отравленная негативом кровь подтолкнула к размышлениям о Веронике. К тому, что теперь как-то по-другому придется выстраивать отношения с ней. Вспомнился их последний разговор о Новом годе. О Славе. О Ленке. Снова выплыл образ тещи. И Павел чертыхнулся: «Эта песня хороша, начинай сначала». Выругался.

– Все! – скомандовал, – Подъем!

Привычно быстро привел себя в порядок, оделся, налил в чайник воды и поставил на плиту. Так же быстро позавтракал и решил немного убраться в доме – в магазин игрушек ехать рановато.

Через час он замкнул дверь и пешком сбежал вниз по лестнице.

Декабрь не злобствовал. Даже на рассвете градусов восемь мороза. Снега сейчас нет совсем. И влажности, такой как днем, нет. Через промежуток между домами виден сухой асфальт улицы. После недавнего месива на дорогах ее проезжая часть кое-где даже белеет в неоновом свете фонарей разводами соли.

Улица, по которой поехал, уходила вниз и шла, судя по краю неба, с запада на восток по направлению движения автомобиля – впереди светлее. Там открывалась яркая, в контрастах перспектива нарождавшегося утра. Багрянец, пробиваясь между высотками, оттенял их столбики, делая совершенно черными. Что-то холодное и зловещее пыталось просочиться сквозь гребенку зданий в праздничную атмосферу городской суеты, как всегда рано начинавшейся в последний день старого года.

У дверей магазина – на ступенях и ниже – куча ожидавшего открытия народа. Даже в их молчаливом стоянии, казалось, присутствовало волнение, предопределяющее скорый ажиотаж в торговом зале: на довольно большой парковке Павел чуть нашел свободное место – пришлось покружить. Припарковавшись, посмотрел на часы. Без десяти. Не хотелось выходить на мороз – в прогретой машине стало уютно: сидел, не глуша двигатель, вслушивался в Стинга, наполнявшего салон своим англичанином в Нью-Йорке.

Магазин открыли на пару минут раньше, и народ нетерпеливо устремился вовнутрь. Закрыв машину, подтянулся к входу и Павел.

В общей сложности – на все про все – у него ушло минут тридцать. Пока нашел то, что искал. Пока упаковали. Пока постоял в очереди у кассы. Укладывая игрушку в багажник, подумал: «Слава богу, подарок есть. Осталось пережить позор общения с семейкой». Вслед за этим в сердце закралась глупая мысль, как и все мысли, связанные с надеждой, с ее извечным наивом: мысль, что, может, повезет, и тесть окажется дома – при нем теща всегда вела себя сдержаннее. Не то чтобы она боялась Петра Даниловича – могла пошуметь и при нем, но это бывало крайне редко. Да и шумливость ее при нем оказывалась больше бутафорской, чем настоящей, какая-то с оглядкой. «Наверно, подспудно срабатывает заложенное вселенной в человеческую психику извечное почитание власти? – попытался рассуждать Павел. Но тут же усмехнулся, осознав по отношению к теще всю абсурдность своих философских изысков, – Нет. Здесь что-то другое».

Петр Данилович – так по весьма объективным причинам сложилась его жизнь – ходил в вечных замах. После университета, заочно постигая курс высшей партийной школы, больше, чем положено, пробыл инструктором. Потом так же начальником отдела. За это время его друзья, умевшие вовремя и красиво себя подать, успели продвинуться довольно далеко. Двое – к тому моменту уже прописались в Минске, а один – даже в Москве. Их тянули люди из второй волны, которая пошла за Громыко. Вот так Петр Данилович и получил должность второго секретаря в одном из районных комитетов партии города. Помогли. И все. Ближе со своим характером он друзьям нужен не был. А когда все стало ломаться в начале девяностых, где только не пришлось поработать, в каких только «рогах и копытах» и на каких только должностях. Брали его, как правило, из-за наработанных за годы службы в партийных органах связей.

В конце концов, друзья все же пристроили его к проходному кандидату в меры – в предвыборную команду. Опять же через связи он пришелся ко двору. Вот так и стал одним из заместителей мэра. Так и держался на должности в основном благодаря связям: к себе не звали, но здесь поддерживали.

Петр Данилович оказался дома, а Ленка и теща, как по заказу, отсутствовали, на что циничное сознание Павла отозвалось своим изысканным «свезло».

– С наступающим, Петр Данилович.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Здравствуй, Алешенька. Посмотри, что папа тебе принес.

Алеша радостно, но сдержанно отреагировавший на его появление, расслабился. Не обремененное долгой травлей, легко переключавшееся сознание, сконцентрировавшись на любопытной коробке, уже отмело все проблемы, навязанные неумолимым социумом. Он с восторгом отдался своей детской непосредственности, забыв все, что мешало радоваться жизни. Минут двадцать отец и сын увлеченно разбирались с машинкой, наслаждаясь единством, которое подарила Павлу не беспокоившая в это время память.

Вернулся Петр Данилович, уходивший куда-то.

– А где все? – Павел старался бодриться, как будто его на самом деле это интересовало. А впрочем, конечно же, интересовало.

– По магазинам поехали, – тесть сделал паузу, – Паша… – чувствовалось, ему трудно выразить мысль. Но он преодолел себя, – Может, все-таки с нами – Новый год все же, – натянутая улыбка и неуверенность показывали, что Петр Данилович говорит, осознавая неприемлемость подобного сценария, но и не сказать об этом также не может.

Замешательство тестя напомнило, что в любую минуту могут вернуться женщины, а встречаться с ними Павлу совсем не хотелось. Его любимое «свезло» из лексикона Шарикова могло и не реализоваться, задержись он еще на несколько минут. И он стал прощаться. Прижал к себе и поцеловал Алешу. Пожал, поздравляя с наступающим, руку Петру Даниловичу на его «очень жаль». И заторопился, якобы на работу: на пару часиков – доделать кое-что.

«Свезло, – Павел тихо торжествовал, – Хоть что-то хорошее». Банальное – все познается в сравнении – сработало в своем классическом варианте. Казнь, на которую обрекала жизнь, не состоялась. И от этого пришло простое, но весьма жизнеутверждающее понимание, что она – жизнь – не так уж и плоха. По крайней мере, сегодня. И не важно, что будет дальше. Он пообщался с сыном и поговорил с тестем, почувствовав его молчаливое понимание происходившего. Иллюзия того, что все будет в порядке, на какое-то время освобождала его от неприятных, болезненных переживаний. От тех, которые владели его сознанием почти безраздельно, поддерживая негативный фон. Напоминая о своем существовании, появилась надежда. Конечно – внутренний радар, сканируя бессознательные сферы и натыкаясь на блоки негативной информации, продолжал формировать общий фон. Но, не смотря на это, из прошлого, подобно фантому, на какое-то время возвращалась уверенность, что решение – как и что нужно делать, чтобы снизошел душевный покой – существует.

Павел вышел из подъезда и оглянулся, уповая на милость судьбы: только бы не увидеть «любимых женщин». Судьба благоволила ему сегодня. Сдав чуть назад, он развернулся и направился к арке, разделявшей дом пополам. И лишь выезжая на проезжую часть проспекта, встретился с красной «маздой» жены. Машины разъехались не останавливаясь. «Слава богу, – мелькнула мысль. И где-то из глубин подсознания пришел чуть слышный язвительный шепоток, – С наступающим, мои дорогие». Стало не по себе. Словно исподтишка сделал что-то постыдное.

От неприятного ощущения освободил звонок. На экранчике телефона – «Полина Ковальская». «Что, интересно, скажет? Вроде, все вчера оговорили».

– Да, Поля.

– Привет, Паша. С наступающим тебя.

– Привет. И тебя. Есть коррективы какие-то? Только быстренько – я подъезжаю к перекрестку.

Полина звонила, чтобы подтвердить время.

6.

Поезд шел без опоздания. За час до прибытия Наташа уже собралась и села у окна: оставалось только накинуть шаль и дубленку. Она, не отрываясь, наблюдала, как вспыхивают островки жизни исчезавших в ночи полустанков, цепляясь взглядом за яркие круги под столбами, проплывавшими за двойными стеклами. Всматривалась в гирлянды уходивших вдаль огней небольших городков, уже подпорченных вездесущей чужеродной рекламой. Огоньки возникали из зимнего небытия лесов, подступавших к несущейся стреле поезда, напоминая пирамидками разноцветных елок о скором наступлении эпохального события.

Но вот картина за окном резко поменялась. Ночь отступила под ярким городским освещением. Здесь даже небо светилось, отражая сотни тысяч, а, может, и миллионы лампочек. Везде. На столбах. В витринах. В окнах домов. В вереницах мчавшихся по городским магистралям автомобилей. В праздничной иллюминации. Поезд влетел в этот океан света так неожиданно – как будто пересек четкую границу. Наташа, на какое-то время ушедшая в себя, так и почувствовала. Подумала о сестре. О Славе, который должен ее встретить. Стала думать о Паше. Какой он? Как увидит ее? Хоть и говорит Полинка о его неравнодушии к ней, но это все может оказаться иллюзией: «Вот рассмотрит меня теперешнюю, и прощай чувства». Наташа улыбнулась. Ей почему-то стало весело. Она представила его изумленное лицо. В сознании спонтанно произошла трансформация – любимый предстал в морщинках и с лысиной. «Ну не до такой же степени», – она снова улыбнулась.

Попутчики зашевелились. «Пора одеваться», – она отвернулась от окна. В проеме открытой двери стали появляться, продвигаясь к тамбуру, люди с сумками и чемоданами на колесиках. Устремились к выходу и ее соседи по купе.