Дополнения

– Ты знаешь… О той блуднице… – услышал Гильгамеш голос Энкиду впереди.

– О какой?

– Шамхат. Несколько дней мы не вставали с травы, а когда я поднялся, то увидел, что шерсть опала с меня, и весь я изменился. Мне было интересно, что же со мной стало; я был зол от этого; и я хотел снова и снова ложиться с той женщиной. Всё это нахлынуло на меня одновременно, смущало и разрывало меня – вот что значит быть человеком, понял я с тех пор.

– Да-да! Только эта правда… Помнишь, что мы говорили о правде? Что с ней будет завтра, м-м?

– Просто я, кажется, понял. И этот сон, что так встревожил меня сегодня…

И здесь Энкиду остановился. Сомнения и ужас, которых он не знал ранее, уже приближались к нему. Трое мужчин оказались в просторной круглой комнате без мебели, это была какая-то прохладная затемнённая кладовая с грубо оштукатуренными стенами. Комната была заполнена блудницами, которые стояли, сидели и лежали, образуя круг. Некоторые то падали на колени, то снова поднимались. Другие в припадке кружились или елозили по полу так, что их несколько минут назад нарядная одежда была грязна, а украшения разбросаны вокруг. Вместе они выли противно и страшно, кланялись и выламывали себе руки.

– Что вы здесь делаете?! – прохрипел Гильгамеш и потряс кулаками.

Вой усилился: к религиозному экстазу прибавился страх перед разгневанным повелителем.

– Мы не знаем! – захлёбываясь, отвечали женщины.

– Почему вы все ушли? Что это здесь? – Царь в припадке ярости схватил одну из них за волосы.

– Мы не знаем!!!

Он, расталкивая женщин, шёл в центр комнаты, а они в слезах стояли на коленях и тянули к нему руки. Они умоляли его не подходить и убеждали, что не знают, почему они здесь, что они делают и для чего. Гильгамеш дошёл до центра и остановился. Энкиду сделал шаг, потом другой. Так он передвигал хрупкие ноги, пока не стал рядом с царём. На полу лежал огромный бычий фаллос.

Сквозь животный страх, что затуманил зрение, Энкиду показалось, что это его голова лежит там в центре; что это по ней так сокрушаются женщины! Он схватил почти высохший кусок плоти с пола и выбежал вон. Слуга, что привёл сюда двух героев, увидел лицо выбегающего Энкиду и от страха прижался к стене и лишился дара речи.

– Подожди, Энкиду! – кричит царь, отпускает волосы блудницы и несётся за другом, но не может его догнать.

Энкиду возвращается в пиршественный зал, оглядывается, как бешеный волк, как гепард спрыгивает по ступенькам к жаровне и бросает фаллос туда; в огонь. Секунду он смотрит на  пламя и искрящийся пепел. Этого ему показалось мало. Он пнул жаровню ногой, отчего та треснула с громовым шумом. Но и этого было недостаточно: Энкиду развернулся, вырвал из пола каменную круглую скамью, которая словно объятиями пыталась дотянуться до очага и обхватить его. Энкиду поднял скамью над собой – в воздухе от неё откололись крупные части, они упали на Энкиду, окровавили лоб, засыпали глаза. Вес её был огромен. "Что я делаю?" – подумал Энкиду, но уже было поздно: он обрушил огромный камень на жаровню, он соединил их, и прекрасный резной очаг развалился на куски.

И время тогда остановилось, и дым остановился, и подбежал тогда Гильгамеш.

Посмотрите, как он был симметричен и целостен. А теперь посмотри, как валяются чёрно-красные угли, прожигая ковры. Но такого прекрасного диссонанса больше не будет. Гильгамеш что-то говорит. Энкиду с разинутой пастью стоит и смотрит. Он вспоминает угли в пастушеских кострах, у которых он грелся, когда побеждал львов и укрощал волков, что мешали пасти стада. Пастухи кормили его, давали одежду – и это было всё точь в точь как с животными, что любили его, когда он побеждал львов и укрощал волков, защищая их на водопое. Так в чём же разница? В царских нарядах и победах? Тогда он снимет наряды, отречётся от побед и уйдёт обратно в горы, где у него не будет ни женщин, ни друга, который его понимает.

– Гильгамеш, ведь ты же меня понимаешь? – Энкиду оборачивается к царю и спрашивает с испугом в голосе.

– Да, друг мой, я тебя понимаю.

– Тогда, – говорит он с облегчением в голосе, – я буду с тобой до самого конца. – И Энкиду забывает дурные мысли.

Постепенно песни становились всё тише и тише, огни гасли, а народы засыпали в агонии и утомлении.

Декораторы меняют свет и зал превращается в сцену, на которой боги произносят свои реплики.

4

Протокол заседания богов.

Сцена №.......

И ш к у р (поддерживая Марту, садясь на место): Иштар… но скажи, зачем ты пустила к ним в город своего быка?

И ш т а р: Чтобы любоваться их силой, конечно же! Я женщина, и вы все это знаете! Мне было любопытно!

Э л л и л ь (тихо и удивлённо): Шамаш, если ты знал про быка, почему сейчас ты судишь царя?

Ш а м а ш: Потому что прошлый раз он был непочтителен с нами, а теперь это коснулось лично моей сестры. Поймите боги, Вэр может грохотать сколько угодно и бесконечно топить людишек, но они родятся вновь и будут снова воевать и блудить. И кто управляет ими? Подумайте и сравните: кто управляет солнцами, бурями, миграцией скота, а кто людьми? Их агрессией и похотью, их любопытством и страхами, их тягой друг к другу?

Э л л и л ь: Да, и вообще весь этот роман надо было назвать «Пара слов о любопытстве, агрессии и страхе».

Ш а м а ш: Не согласен. При таком заглавии нужна чернуха. А у него что? Хрень собачья.

А н у: Прекращаем. Гильгамеша надо наказать.

Э л л и л ь: Наказать? Но за что в итоге?

А н у: За то, что прошлый раз мы его не наказали.

– Сколько можно наказывать людей? Счастье даётся им немного и с большим трудом, а беды и горести сыпятся как из мешка, – загрустил кроткий Нинурта. – Далёк ли тот день, когда люди предадут и изживут всех нас? Пусть живёт.

– А мне всё равно, пусть живёт, – махнул рукой Марту и вышел. Белет-Цери проводила мужа взглядом.

– Смерть! – надулся Вэр.

– Наказать. Смерть. – Поддержали Сумукан, Аруру, Ану, Шамаш и все остальные, кто всё время сидел и молчал.

– Да, он не так уж виноват, но за оскорбление сестры мы должны его наказать. Смерть. – Подытожил Ишкур.

Эллиль разводит руками и говорит последнее слово.

– Пусть же умрёт Энкиду, но Гильгамеш умереть не должен!

5

Древние Боги были без ума от геометрических фигур. Хоть до открытия законов геометрии оставалось ещё много времени, мода на гармонию была уже в самом разгаре. Боги, победившие первобытный хаос, должны были предложить миру что-то принципиально новое. Этим новым оказались правильные формы, прямые углы и осмысленность их применения. За исправление вселенских искривлённостей боги взялись всем сонмом и не оставили хаосу шансов на победу. Однако, у того имелось немало возможностей выжить и время от времени проявляться, безжалостно восстанавливая своё былое могущество. Тогда началась геометрия – эта политическая программа божественного порядка. Любая вещь или даже любой поступок мог быть сведён к теореме, точнее к доказательству верности пропорций. Если всё сходится – всё правильно; если же нет, значит допущена ошибка и сторона треугольника размышлений или угол поворота на пути к цели просчитаны неверно. Всё это насаждалось под неусыпным божественным контролем, и даже когда сами боги и те, кто их заменил; и те, кто заменил этих, ушли в небытие – геометрия порядка оставалась рядом с прочими и прочими законами.

С тех пор порядок и гармония навсегда заняли свои места как за столами богов и людей, так и в их головах. Негласное правило гласило: мир строится по законам, по законам строится всё в мире. Каждый из богов имеет своё место за общим столом, так и каждый человек должен иметь своё место. Однако, когда что-то выходило из-под контроля, люди ссылались на эту заповедь, а боги, насколько бы заняты они не были, обязаны были рассмотреть жалобу.

Итак, гармония должна была взять на себя функцию созидателя, объединителя и умиротворителя всего на свете. И до поры до времени она кое-как справлялась со своей ролью, но, к сожалению, как и любое другое хорошее начало была обречена на безуспешность. Её благие, но неагрессивные усилия оказались тщетны в борьбе с суетой мира, и гармония в конечном итоге подверглась внесению корректив.

Редко когда удаётся одним-двумя штрихами – богу ли, человеку ли – добиться нужного эффекта. Чаще всего то самое идеальное начало тонет и навсегда пропадает за бесконечностью гибельных изменений или, как иногда говорят, улучшений.

Так однажды Гильгамеш перед пиром встретился с Иштар…

Она была богиней солдат и проституток, то есть богиней не любви и жизни (это какие-то современные представления о богах), а похоти и смерти.

Царь умыл своё тело и зачесал назад волосы. Походную одежду снял и сложил в стороне, оружие блистало рядом. Поясом царь подпоясал стан свой. Подвиги свои он совершил, и теперь пришло время пировать и веселиться. Кедры могучие день и ночь привозят в Урук – дрожали кедры после потери могучего стража, но срубил их Гильгамеш, а Энкиду выкорчевал пни.

И вот когда царь прикладывал к голове тиару, к нему сзади подошла девушка. Ну что тут необычного? Девушка! Гильгамеш обернулся. Да, девица хороша собой и одежда на ней нарядная. Зачем царю нужно оставаться одному, когда он царь? Глядя на неё, он сделал круг по комнате, затем остановился.