Мутант

Но она, видимо, тревогу почувствовала в моём голосе.

– Тебе кажется, что с этим корреспондентом что-то не так? – серьёзно спросила она.

– Честно говоря, да. Меня, как того Буншу, «терзают смутные сомнения».

– А что тебе показалось сомнительным?

– Да то, что мужик не знает простых терминов, хотя работает в специальной прессе. Это раз. Фотоаппарата не было. И потом, его больше интересовали не производственные дела, а мои ощущения от молнии. И галлюцинации. Такое впечатление, что он искал что-то такое, что к самой ситуации не относится. Да и вообще он на журналиста не сильно похож. Что я, журналистов не видел?

– О галлюцинациях он прямо так и спросил?

– Не прямо так, но спросил, не мерещилось ли мне что.

– И что ты ответил?

– Ничего. Не стану же я ему пересказывать…

– Всё, давай потом об этом. Тебя выписывают через неделю, но я попрошу Юрия Владимировича, чтобы сегодня или завтра – под моё наблюдение, хорошо?

– Ещё и как хорошо! – обрадовался я. – Я тебя тоже с удовольствием понаблюдаю. А то уже соскучился.

Выписали меня через полтора часа. Я навестил отца, завёз ему продуктов, купленных на премиальные деньги, одел свои лучшие белые штаны и такую же майку, избранную года два назад в секонд-хэнде за совершенно немыслимую в отечестве прочность не в ущерб нарядности. В гараже пылился мой старенький «Плимут вояджер». Хорошо было бы заехать не только на заправку, но и на мойку, но я только наскоро пробежался по его бокам и стёклам тряпкой – не терпелось увидеть Марину.

В Старокамышин я не приехал – примчался. На этот раз не забыл ни о хорошем (судя по этикетке) вине, ни о доступных мне вкусняшках. Даже букетик роз подхватил возле уже опустевшего центрального рынка. И полдня простоявшая с ними тётка, которая наверняка уже думала, что зря стояла, завистливо смотрела на меня: день-то будний, время рабочее, а раз цветы – особый случай.

Конечно, особый! Не зря ты, тётка, стояла – мои это были цветочки! Первый раз я ехал в этот хутор на свидание не с экскаватором, а с женщиной, ставшей мне дорогой. А может, уже и любимой – разбираться в этих нюансах мне не очень-то хотелось, сам факт был важнее.

Марина встретила меня в центре хутора, на пустынной, изнурённой жарой и пылью площади. Хотел было поцеловать, но она стыдливо увернулась:

– Люди же…

– Где?! – чуть ли не крикнул я в отчаянии, обводя глазами абсолютно необитаемое пространство. – Ни единой души!

– Не знаешь ты наших людей! Они всё видят.

– Паррртизанен! – прорычал я, свирепо озираясь. – Буду резайт и немножько убивайт.

Но тут и впрямь в дверях расположенного напротив магазина появилась продавщица, которой срочно понадобилось выплеснуть воду из кружки, а в окнах хуторской администрации, не подававшей до того признаков жизни, началось интенсивное движение занавесок.

Медпункт был рядом, мы пошли туда вместе, так как ей ещё полчаса надо было работать. И я мысленно пожелал всем хуторянам доброго здоровья – чтобы кто-нибудь не припёрся в конце дня. Но поскольку букет был неосмотрительно извлечён и вручён девушке, уже через пару минут пошёл поток посетительниц. Особо деликатные догадались сказать, что за анальгином, а остальные не стали парить мозги – просто зашли.

– Ну всё, смотрины состоялись, репутация твоя подмочена необратимо, можно целоваться, – сказал я, когда Марина закрыла, наконец, медпункт.

– Давай, – согласилась она.

И мы публично заявили о своих отношениях таким страстным поцелуем, что, надеюсь, сорвали бурные аплодисменты за занавесками.

– Давай к бабушке заедем, – попросила Марина. – Поздороваешься. И сумку твою заберём.

– Маслица-творожку?

– Ага, – обречённо кивнула она. – Без этого не обойдётся.

– Так оно и хорошо. Я прожорливый.

– Ты корыстный! А она, между прочим, за тебя переживала всё это время.

– И я за неё. Где ещё я таких вареников поем? – вздохнул я и получил букетом по лбу.

Возле хаты Демьяновны стояли две машины, свежая хёндайка и старый ржавый «Москвич».

– Блин, да тут, похоже, за творожком придётся очередь занимать! – удивился я. – Парковка хоть бесплатная? Безработным скидка есть?

– Дуракам скидка. С тебя, нищеброда, вообще не возьмут пока, – смилостивилась Марина. – Это, наверное, больные.

– Вот это разумно! – похвалил я. – Здоровые ездят в медпункт с цветами, а больные – к бабушке.

– Не вздумай только там при людях зубоскалить, – предупредила Марина.

На брёвнах, где мы с Мариной беседовали в тот памятный вечер, расположились бабкины пациенты – пожилой мужик, куривший папиросу, и молодая семья с девочкой лет трёх, вяло привалившейся к папе. А посреди кухни застали такую картину: Демьяновна стояла на коленях перед тазиком с водой, в которую опустил одну ногу пацан лет десяти, и что-то громко шептала, легонько поглаживая щиколотку. Кость на щиколотке неестественно выпирала вбок, нога казалась сильно распухшей. За столом благоговейно молчала пожилая женщина. Жена того мужика с папиросой, догадался я.

Мы тихонько пробрались в большую комнату, где я когда-то пытался переночевать, и наблюдали за происходящим оттуда. Закончив шептать и водить пальцами по больной ноге, Демьяновна ласковым голосом сказала:

– Давай, выймай ножку, дитынка.

И таким же голосом женщине:

– Платочок дай-ка менi.

Та подала ей большой носовой платок, который Демьяновна, снова что-то прошептав, накрест завязала на ноге мальчика.

– Вставай, дитынка, на ножку. Тiльки тихенько поки.

– Боляче будэ, – захныкал пацан.

– Нi, вже не буде боляче. Ну хiба чуть-чуть. Так ти ж в футбол поки не грай i з кручi бiльше не стрибай.

Пацан со страхом ступил перевязанной ногой на «дорожку», осторожно перенося на неё вес тела.

– Оце й гарно, йды до бабуси, – подбодрила Демьяновна.

И он, слегка прихрамывая, прошёл несколько шагов к женщине, на глазах которой проступили слёзы.

– Два дня ще почекайте, все i пройде. На руках не треба його носити, вiн вже i сам може. Эгэ ж, Витёк?

– Можу! – удивлённо и радостно ответил пацан. – Бабусю, зовсiм не болить!

Бабушка мальчика суетливо полезла в кошелёк, но Демьяновна решительным жестом пресекла: