Оценить:
 Рейтинг: 0

Год мертвой змеи

<< 1 ... 50 51 52 53 54 55 56 57 58 ... 61 >>
На страницу:
54 из 61
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Это слово, произнесенное на чужом языке, старший капитан не понял, но через секунду услышал и сам. Не останавливаясь, он указал вправо стволом японской винтовки, известной как «Удлиненная, образца «99»», и все тут же ускорили бег, стараясь добраться до примитивного укрытия до того, как их безнаказанно расстреляют с воздуха. Пленный замешкался – то ли отупев от сочетания непрекращающейся физической и психической нагрузки, то ли действительно пытаясь выразить таким образом свой протест в отношении происходящего. За это кореец без малейшего почтения влепил ему по загривку ладонью свободной руки.

Ревущие тени скользнули над головой, ощущаясь всем телом, всеми рецепторами кожи, как чудовищная, невыносимая опасность. «Тандерджеты»? Ему даже не надо было поднимать голову, чтобы опознать самолеты как вражеские – настолько узнаваемым был звук работы их реактивных двигателей. Сбросят или нет? Ю даже не стал падать на землю, пытаясь закрыть пленного собой – настолько это было бесполезно. Ему хотелось верить, что группка пеших людей, удаляющихся от поля боя и ничего не несущих на себе, не станет для вражеских пилотов таким соблазном, что заставит их израсходовать боевую нагрузку. В конце концов, в считанных секундах полета отсюда они могли найти гораздо более важные цели – в том числе и ту самую самоходку, которая сожгла оба вражеских «Паттона». Цела ли она еще? Очень может быть, что да, потому что живучесть советской «ИСУ-122» в создавшихся условиях, то есть в роли тяжелого самоходного орудия непосредственной поддержки пехоты, может быть весьма высока. Тянуть вперед, на «прямую наводку», ствольную артиллерию американцы и южнокорейцы не будут, поскольку должны знать, чем такое обычно заканчивается. Состоящими на вооружении их частей реактивными противотанковыми ружьями взять ее будет непросто, а стрелять по одиночной, хорошо бронированной цели из-за горизонта, поданным корректировки – пусть попробуют. Так что остается только авиация. Впрочем, командир «ИСУ» уже проявил себя как достаточно хладнокровный и умелый офицер, поэтому он наверняка догадался не геройствовать, а немедленно после выполнения своей главной задачи уходить в тыл, спасая свою золотую, по меркам этой войны, машину. Все рухнули в идущую вдоль узкой дороги канаву и начали расползаться. Прищурившись, старший капитан смотрел вверх. Достоверно определить тип машин он не смог: слишком уж высоко, но по звуку – точно реактивные. Впрочем, неизвестно, лучше это или хуже, потому что винтовые бомбардировщики и штурмовики берут столько бомбовой нагрузки, сколько не унести ни одному реактивному самолету – если не считать советский «Ил-28», которого в этих краях пока не водится.

– Дальше, еще дальше!

Русский разведчик, внешне почти ничем не отличимый от нормального ханьца или корейца, крикнув что-то своим, рухнул рядом – и опять взрыкнул на попытавшегося посмотреть на него пленного, придавленного рукой старшего капитана.

– Мы что, ждать будем? – спросил он по-корейски. – Слушай, Пак, мне здорово не нравится, как за нами идут. Мы уже на полпути к Гензану должны быть, а все через плечо оглядываемся: догоняют нас или нет...

– Погоди, – попросил его Ю, внимательно глядя на разворачивающиеся самолеты. Неужели удар по десятку прикидывающихся пехотинцами людей покажется их пилотам настолько важным, чтобы заставить потратить на уничтожение последних боеприпасы и, главное, высоту? «МиГ-15бис» набирает 3000 метров за один боевой разворот, поэтому растратив так дешево запас высоты, американцы рискуют попасть под их атаку сверху. Другое дело, что у линии фронта «МиГов» до сих пор практически не бывало – это и позволяло авиации интервентов делать все, что хочется. Но сейчас ситуация была особая. Во-первых, вчера утром «МиГи» должны были нанести штурмовой удар неподалеку. Это могло заставить врага осторожничать, а возможно, и вообще прекратить полеты ударных самолетов в этом районе на несколько дней. А во-вторых, «МиГи» и сейчас должны были находиться где-то рядом.

– Не знаю, что им нужно. Может, мне кажется, но по-моему они уходят... – заметил старший капитан Ю после нескольких долгих секунд. – И это правильно. Ты их опознал?

– Не уверен, – отозвался Петров, так же внимательно глядя вверх. – Может быть, «Бэньши», а может быть, даже «Старфайры»[112 - Запрет американского командования для всепогодных перехватчиков «F-94 „Starfire"» на пересечение линии фронта был снят действительно лишь в начале 1953 года.]. В любом случае что-то сравнительно небольшое.

– Возможно, – согласился тот. – Нам большой разницы нет. Вперед!..

Корейский разведчик приподнялся на ноги и уже взмахнул рукой, чтобы указать направление движения, когда в воздухе повис вой. Совсем другой, чем вой реактивных двигателей, он застал его врасплох, на середине движения, и хотя старший капитан Ю успел выкрикнуть приказ, сам он лечь уже не успел. Взорвавшаяся в десяти шагах мина шаркнула по нему осколками, и почти сразу же несколько разрывов поднялось вокруг залегших, вжавшихся в засыпанную снегом канаву людей, с визгом полосуя небо и снег кусками паршивого сталистого чугуна, из какого льют или штампуют по литью корпус мин.

К этому моменту он уже лежал на снегу, ощупывая себя. «Живой», – это было первое слово, которое старший капитан Ю сумел произнести. Три или четыре осколка прошлись по нему касательно, вспоров кожу и мышцы. Еще один, раскаленный собственным движением, пробил утепленную куртку и завяз в теле чуть повыше паховых связок: воя от боли и ненависти, разведчик выдернул его срывающимися пальцами и отбросил далеко в сторону. Это заняло секунду.

– Пак!

Не обратив внимания на ящерицей подползшего к нему «военинженера» Петрова, старший капитан перекувырнулся на земле и накрыл собой американца – по счастью, не успевшего встать на ноги по команде. Сверху навалился русский, и они лежали втроем, вздрагивая, когда близкий разрыв осыпал их комьями вывернутой из-под снега промерзшей земли, каждый момент ожидая, что какая-нибудь из мин ляжет точно в их кучу, разметав и исковеркав всех троих.

Привыкнуть к этому было невозможно, поэтому старший капитан Ю просто ждал, зная, что конец приходит всему. Потом огневой налет угас – сразу, как будто ветром задуло пламя в костре.

– Живые?

Кто-то подбежал, наклонился, потрогал. Найдя силы, Ю приподнялся, взглянув сначала на пленного (по ругательствам было ясно, что тот жив и даже цел) и только потом на спросившего. Это оказался командир корабля, вывезшего их «с той стороны». Как его там, «товарищ До Вы». Вид у товарища был непростой: лицо абсолютно белое, меловое, но сам он при этом совершенно уверенный и едва ли не счастливый. Так, во всяком случае, старшему капитану показалось, хотя делать выводы из выражения лица европейцев – занятие малопродуктивное. Правая рука моряка висла как плеть, левой, закинув автомат за спину стволом вниз, он зажимал разодранное плечо. Потом подбежал еще один – коренастый, широкоплечий, не такой уже молодой мужик лет по крайней мере тридцати двух или тридцати трех. Он тоже был из Советского Союза и тоже похож на азиата, хотя и поменьше ростом, чем инженер—старший лейтенант. Откуда он взялся, Ю вспомнить не сумел, хотя попытался. Вроде бы выпрыгнул из командирской самоходки, а может быть, и нет. Раны выли и кричали о себе, и хотя усилия воли пока вполне хватало на то, чтобы не дать боли подавить контроль над собственным телом, думать при этом было все-таки тяжело.

– «Катюша», – быстро и внятно сказал этот человек. – Надо уходить, это или авиакорректировщик над нами, или...

Первое слово старший капитан понял: песня «Катюша» была настолько популярна в войсках, что некоторые пытались петь ее даже на русском. Кроме того, он знал, что так называют и установки реактивной артиллерии, поставляемые им из СССР. Применение их практически сошло на нет еще в 1952 году, но название осталось.

– Почему «Катюша»? – переспросил кто-то из остальных советских офицеров, а дальше разведчик не слушал, его подхватили и потащили сразу несколько рук.

Поредевшая сводная группа, оставив позади убитых, продвинулась еще метров на триста, прежде чем наткнуться на пикет. Объяснять ничего не было нужно: вид бегущих с юга на север людей, половина которых была ранена, говорил сам за себя. Именно поэтому старший в пикете боец, имеющий знаки различия ефрейтора КНА, остановил их всех и уложил в снег, не дав им сказать ни единого слова. Замаскирован пост был здорово, а двое из трех находящихся на нем бойцов имели автоматическое оружие, поэтому старший капитан сначала подчинился, убедился, что всем остальным хватило ума поступить так же, и только потом начал думать о том, чтобы объяснять, кто они такие и почему отходят, вместо того чтобы драться вместе с остальными там, где грохочет и рявкает.

Лишь когда ефрейтор расположил своих бойцов так, как это положено делать в подобных ситуациях, и разрешил ему говорить, старший капитан Ю, приподняв голову, попросил разрешения предъявить имеющиеся документы. Через минуту они были уже снова на ногах, пользуясь возможностью перебинтоваться чуть лучше, а бумаги русских товарищей («Всем военнослужащим и гражданским лицам... Оказывать всяческое содействие... Задача, имеющая важнейшее значение в деле обороны страны...» – прочитал он в очередной раз) окончательно решили вопрос. Пользуясь тем, что теперь его статус офицера сомнений не вызывал, Ю отдал приказ, подчиняющий ему ефрейтора и двух его бойцов. Временно войдя в состав официально все еще существующей разведгруппы специального назначения разведуправления КНА, трое бойцов выглядели на фоне остальных, как чистые, свежие тыловые крысы – но поскольку таковых в километре от линии огня не водилось, то старший капитан решил, что это приобретение может стать первым признаком того, что им вновь начинает везти.

– «Катюша», – это не то, что вы спросили, товарищ капитан-лейтенант, – на бегу объяснял Алексею Муса. На самом деле он вовсе не желал тратить силы на какой-то рассказ, но бегущий с выпяченный вперед челюстью моряк выглядел плохо. Отвлечь его стоило, хотя бы просто для того, чтобы не тащить на себе. Раненых и так было несколько человек, и хотя от ранений в ноги судьба их пока хранила, скорость передвижения упала почти на треть.

– Это с Ленинградского фронта, насколько я помню... У нас так называли, когда несколько минометов ведут беглый огонь по точечной цели... А не расползись мы – всех бы накрыло к такой-то матери... Расстояние большое, рассеяние должно было быть будь здоров – это нас и выручило, наверное...

Муса споткнулся и полетел на землю кубарем, едва не сбив с ног самого Алексея. Тот, неожиданно для самого себя, сумел ловко подпрыгнуть, удержавшись на ногах и даже почти не сбившись с темпа, хотя и здорово получил по лопатке собственным автоматом. Случившееся привело его в некоторое изумление, потому что по виду ран и обилию вытекшей из него за первую минуту крови можно было догадаться, что обе достаточно тяжелые. «Верхнее» ранение, пришедшееся в «чашечку» закрывающей плечевой сустав мышцы, о названии которой он не имел понятия, было слепым. При каждом лишнем движении засевший там кусок железа как будто резко и неожиданно дергался, вызывая мгновенное, длящееся буквально долю секунды, потемнение в глазах. Второй осколок пришелся почти прямо в локоть и наверняка перебил или «надрубил» хотя бы какие-то из сухожилий, а то и саму кость, потому что руку странным образом перекрутило, и приняв однажды полусогнутое положение, она уже не могла ни согнуться, ни разогнуться полностью.

Самое странное, что это почти не было больно. Девять лет назад, получив первое в своей жизни ранение, Алексей полагал, что примерно знает, как должно быть, когда в тебя – живого, теплого, дышащего – вдруг попадает осколок. Оказалось – нет. Выкладываясь в беге полностью, он продолжал прислушиваться к себе, стараясь не упустить того состояния изумления, которое его так удивило, и радуясь ему. Бегущий рядом коренастый татарин, похожий на вырядившегося в портупею монгольского нойона из кинокартины «Александр Невский», продолжал что-то зачем-то бубнить, отрывками выдавая какие-то неважные сведения о себе, о том, как он воевал в Отечественную, и так далее.

– На Ленинградском вообще по-своему говорили... – хрипел он, снова подстроившись в бег и успевая даже поглядывать вокруг: выбирая тропу почище, они оттянулись на пять-шесть метров вбок от остальных, и теперь превратились во что-то вроде флангового дозора. Если точнее, то в пародию на него, как самокритично подумал Алексей.

– ...Слышали когда-нибудь выражение такое... товарищ капитан-лейтенант... «Пойти на стержень»? – Муса снова пытался чего-то добиться от него своими разговорами, но отвечать ему Алексей все равно не собирался, на это требовалось слишком много сил.

– Такое у нас только, наверное, и говорили, но долго... До самого конца войны... Значило «к начарту». До сих пор – как кто-нибудь еще скажет такое, – так сразу видно: о, ленинградец! Был такой позывной, долго держался...

Сбоку вдруг зашумели, закопошились, и, уловив это боковым зрением, Алексей в растерянности остановился. Там поднимали рухнувшего на бегу всем телом корейца – того самого, которого он принял на борт своего корабля, легшего спустя несколько часов на дно. Американец стоял рядом с остальными, разве что не двигался при этом, но на его лице неожиданно ярко сверкнули глаза. Ждет возможности? Не говоря ни слова, Алексей указал на него так же застывшему рядом Мусе, и тот сразу прыгнул вперед, заранее отсекая пленного от пути отхода. Тому наверняка было ясно, что стрелять в него на поражение не станут, а быстрее его сейчас вряд ли мог кто-то бегать. У смелого человека в такой ситуации вполне мог быть шанс.

– Not an earthly, cove[113 - Приблизительно может быть переведено как: «Даже не пытайся, парень» (сленг начала и середины XX века, однако не американский, а британской метрополии).].. – неожиданно спокойным, сильным голосом произнес татарин по-английски, и Алексей щелкнул в удивлении языком: лицо у него сейчас было, вероятно, глупое, какое бывает у любого мужчины, понявшего, что его обманули. Старший сержант с самого первого момента их знакомства создавал впечатление о себе, как о человеке не слишком образованном, и если умном, то лишь в бытовом смысле этого слова – этаком хватком мужике, действительно похожем на бывалого прораба. Значит, он много умнее, чем кажется даже при близком знакомстве, – как и положено, наверное, притворяться разведчику.

Группа перестроилась, сам Алексей оказался теперь впереди, Муса с незнакомым корейским солдатом бежали в десятке метров за ним, подгоняя перед собой вновь демонстративно «потухшего» пленного, а братья Чапчаковы и остальные считанные пехотинцы и самоходчики, двигались уже дальше за ними, таща на себе старшего капитана. Через несколько минут тот, однако, пришел в сознание и сумел бежать дальше сам.

Это было неожиданно и произвело на Алексея серьезное впечатление – прежде всего потому, что самому ему двигаться становилось все тяжелее. Раны так и не болели (во всяком случае, почти не болели), но переставлять ноги, развивая хотя бы ту скорость, которую принято назвать «трусцой», было все труднее и труднее.

Почему раны не убивают его болью, как происходило в тот, в прошлый раз? Многое из случившегося осенью 1944-го он давно забыл, но как раз это запомнилось на всю жизнь. То, что может быть и иначе, казалось странным и страшным. Перебит нерв? Если да, то это значит, что он уже не просто урод, но еще и калека. В прошедшем чудовищную войну Советском Союзе такое, ясное дело, не удивит, а с одной рукой и двумя ногами нестарому еще мужику вполне можно будет жить дальше, но вот о ведущей к адмиральским звездам карьере надо будет, вероятно, забыть. Он не одноногий адмирал Исаков и не истребитель Маресьев – капитан-лейтенанта с одной действующей рукой спишут максимум в военкомы. Черт с ними, конечно, со звездами, но потерять из-за всего случившегося шанс на свой собственный эсминец – до чего же это обидно... Убитые позади и вокруг, захлебывающиеся в ледяной, останавливающей дыхание воде восемнадцатилетние пацаны, даже обгоревший кот на пожарище – да, он понимал, что все это было гораздо, несравнимо более важным, но обида все равно осталась. Это было глупо и даже стыдно, но что уж чувствовалось: справиться с собой оказалось неожиданно тяжело.

«Воздух!» – опять дико заорали сзади, уже снова на русском. Алексей повалился в снег как бежал: лицом вперед. Через секунду его нагнали топочущие шаги – Муса с корейцем и оглядывающимся пленным промчались мимо. Пришлось вскакивать, шипя от приступа головокружения и злобы на себя: выходит, опять спраздновал труса! Понятно, что если падать так на каждое появление в воздухе вражеского самолета, то никуда не добежишь. Значит – это в последний раз.

– Давай, Лешка...

Это оказался Борис, старший из двух братьев. Он помог подняться, но тут же, как только Алексей твердо утвердился на ногах, отпустил руку. Потом вдруг рядом оказался «сапер», потом – корейский ефрейтор, за ним еще кто-то. Следующие пять или шесть минут почему-то полностью выпали из памяти, и только позже Алексей сумел с большим трудом вспомнить, что куда-то бежал за опять качающимися впереди спинами, причем так, что не отстал ни на метр. Потом – тоже неожиданно, без всякого перехода – они все оказались лежащими на земле, развернутыми даже не в цепь, а в какой-то неправильный клин, обращенной тупым углом к северу.

– Пулеметчик крайний слева! – кричал незнакомый голос. – Леня, руби его!.. Руби, он нас всех убьет!

Стучали автоматы, громко и резко хлопали винтовки. Очнувшись, Алексей, в очередной раз до крови укусив себя за губу, извернулся всем телом, вытянув «ППШ» из-за спины. Есть ли в магазине патроны, он не знал, поскольку автомат был чужой, попавший к нему в тот момент, когда он, не слишком соображая, волок на себе куда-то потом девшегося парня-корейца. Возможно, уже убитого, но от этого было не легче. Мучаясь и мысленно вопя от вновь пришедшей боли и страха, изо всех сил прижимая тяжелый автомат к земле пальцами раненой руки, он взвел затвор, дослав патрон. На предохранитель Алексею пришлось наваливаться уже всем телом, и как раз в этот момент прямо в снег перед его лицом глухо стукнула пуля. Брызгами ледяной крошки его ударило так, что Алексей не удержался и вскрикнул, и следующие секунды потратил не на то, чтобы стрелять, а чтобы попытаться протереть лицо той же раненой рукой. Впрочем, криков вокруг хватало и так: да и стрельбы тоже. Одна из винтовок била над самым ухом, но справа: повернуться туда сразу он просто не сумел – да и незачем было, в общем-то.

– Хорошо! – неожиданно твердым, командирским голосом сказали слева и спереди ненормальное в творящемся вокруг хаосе слово. Все еще плохо соображая, Алексей помотал головой, выдувая пузыри изо рта, как делают дети и собаки, когда пытаются вытряхнуть залившуюся в уши воду. Это помогло, он стал видеть.

– Отходим. Пока не очухались... Минута у нас есть...

Вперед! Перебежками!

Так ничего и не поняв, но не забыв подобрать автомат, Алексей сделал то же самое, что и другие: то есть вскочил на ноги и побежал вперед. По ним, кажется, стреляли, потому что один раз пуля с громким звоном ударила в ствол дерева, мимо которого он пробегал. Через три десятка шагов он сообразил, что по крайней мере один человек остался, и хотел вернуться, но оказавшийся рядом инженер—старший лейтенант с силой ухватил его за здоровое плечо.

– Не глупи, капитан, – грубо потребовал он. Алексей отметил про себя, что на общевойсковой эквивалент его флотского звания разведчик сбился впервые, но и понимание этого пришло будто со стороны, как чужое.

– Там уже не поможешь, а нам его не утащить: ни тебе, ни мне. У нас другое дело. Вперед!

Их снова захватило движение, и они, разведчик и строевой офицер ВМФ, побежали рядом – так, как могли. В стороне, почти в полусотне метров справа, встало несколько некрупных разрывов, и Петров выругался, но ни одному не пришло в голову укрыться. Два, три буйных белых куста расцвело уже ближе, но они продолжали бежать, и все сместилось назад.

– Шестидесятимиллиметровки, – крикнул разведчик на ходу: то ли Алексею, то ли, скорее, кому-то другому, поскольку для него это не имело никакого значения. – Дальше двухкилометров они не бьют, значит...

Он кричал что-то еще, но уже совсем чужое, и Алексей окончательно перестал понимать слова странного военинженера. Несколько позже, где-то через минуту, до него дошло, что тот кричит по-корейски, и это его здорово успокоило. Он, похоже, оставался единственным среди всех, кто не знал чужого языка, но теперь жалеть о таком было не просто поздно, но уже и бессмысленно. Раньше надо было думать – хотя куда там...

Второй раз их нагнали на подходе к какому-то оврагу, сверху донизу заваленному нарубленными в виде длинных жердей тонкими стволами деревьев. На засеке опять не было ни одного человека, что Алексей воспринял уже совершенно равнодушно. Еще более спокойно он отметил, что и Петров, и шатающийся корейский старший капитан явно испугались. Или не испугались, а... Что-то в этом роде. Подбирать слова ему было неудобно, поэтому Алексей остановился на этом. В несколько пар рук все начали срывать колючую проволоку, закрывающую проход, и как раз в этот момент их достали огнем. Пули с глухим стуком ложились вокруг, пели и выли на однообразные голоса. Молодой парень-азиат, который был, кажется, десантником с самоходки Бориса, вдруг покачнулся и упал, не издав ни единого звука, кроме стука падающего тела. Стрельба позади была уже настолько громкой, что и это осталось почти неслышным.

– Муса! – скомандовал разведчик. Одного слова хватило, татарин коротким движением перевернул убитого, снял с него винтовку и подсумок и в несколько прыжков взбежал на какой-то микроскопический холмик в десятке метров. Оттуда, наверное, был лучший обзор, и вскоре с вершины послышались редкие, раздельные выстрелы. «Паршиво», – сказал про себя Петров, когда проволоку, раздирая руки, развели в разные стороны. Слова были тихие, но Алексей услышал – он был рядом.

– Здесь должен был находиться хотя бы взвод, – объяснил «сапер» на его такое же негромкое «Что?». – Их за нами не так много, отбились бы, может... Паршиво...

<< 1 ... 50 51 52 53 54 55 56 57 58 ... 61 >>
На страницу:
54 из 61