Оттепель. Действующие лица

Все его наиболее заметные книги так либо иначе основаны на мастерской работе с чужим словом, с устными воспоминаниями, а случалось и исповедями доверившихся ему людей. Такова даже биографическая повесть о покойном к тому времени основателе школы русских доменщиков М. К. Курако, первоначально опубликованная в «Знамени» (1934. № 5), а потом в трансформированном виде (почему-то под псевдонимом И. Александров и при участии А. Григорьева) не раз издававшаяся в серии «Жизнь замечательных людей» (1939, 1953, 1958).

Я исподволь распутывал узлы и узелочки, – писал Б. в дневнике, – находил сведущих людей, выспрашивал, сказанное одним проверял у других, собирал, накапливал подробности, действовал по испытанной своей методике, для которой все не придумаю определения. Следовательская? Исследовательская?[320 - Бакланов Г. Мученики догмата // Бакланов Г. Жизнь, подаренная дважды. Цит. по: https://biography.wikireading.ru/20806.]

Таким «беседчиком» Б. и на фронте был. Товарищи по «писательской роте» московского ополчения охотно вспоминают о нем, как о «бравом солдате Бейке» – вроде бы глубоко штатском очкарике, смешном и чудаковатом, чуть ли не недотепистом. Однако, – как рассказывает служивший с ним Б. Рунин, – «он мог с самым наивным видом подсесть к любому товарищу по роте и, настроив его своей намеренной детской непосредственностью на полную откровенность, завладеть всеми помыслами доверчивого собеседника…»[321 - Рунин Б. Записки случайно уцелевшего. С. 278. «Бек, – подтверждает С. Антонов, – так мог своей „наивностью“ заставить открыться человека, что тот открывал ему все тайное тайных» (Вопросы литературы. 2001. № 3. С. 245).].

Так с солдатами. Но так же, уже осенью 1941 года вооружившись корреспондентским удостоверением «Знамени», Б. вел себя и с командирами. Сутки в декабре провел, ни на шаг не отходя от полковника Афанасия Белобородова, оборонявшего ближние подступы к Москве, и все, что он увидел, что услышал и запомнил, стало повестью «День командира дивизии». Сблизился с комбатом Баурджаном Момыш-Улы, и вышла повесть «Панфиловцы на первом рубеже» (Знамя. 1943. № 5–6), которая, прирастая продолжениями и боковыми сюжетами, стала первой частью книги «Волоколамское шоссе».

Ее и в войсках читали, и переиздали более сорока раз, и перевели позднее на десятки языков, и изучали на офицерских курсах и в военных академиях разных стран, но ни Сталинской премии Б. не получил, ни орденов, как другие военкоры. Возможно, еще и потому, что слишком безыскусным, на первый взгляд, казалось повествование Б., открывавшееся фразой: «В этой книге я всего лишь добросовестный и прилежный писец».

Генерал Белобородов эту безыскусность – синоним правды – оценил по достоинству и на рукописи очередного бековского очерка, задержанного военной цензурой, не только наложил резолюцию: «Все правильно, так командовал, как здесь написано», – но и заверил свою подпись дивизионной печатью. Тогда как, – по словам А. Рыбакова, –

Момыш-Улы, которого Бек прославил на весь мир, стал его злейшим врагом. Он считал себя соавтором «Волоколамского шоссе». Он измучил Бека экспертизами и тому подобными вещами, отнимавшими у писателя время и рвавшими ему душу[322 - Вопросы литературы. 2001. № 3. С. 238–239.].

С романом «Талант» («Жизнь Бережкова») того хуже. Когда он, начатый еще до войны, был в 1948 году предложен к печати в «Новом мире», прототип главного героя – конструктор авиационных двигателей генерал А. А. Микулин обвинил писателя в клевете и в случае публикации пообещал ему ноги переломать, а редакцию разогнать к чертовой матери. Пошли, – как тогда говорили, – «сигналы», так что «вето на публикацию „Жизнь Бережкова“ накладывал сам Л. Берия»[323 - Там же. С. 239.], и в свет она прорвалась только через восемь лет, после смерти могущественных заступников Микулина.

И, наконец, «Сшибка», как в первоначальной редакции назывался роман, в главном герое которого угадывался сталинский нарком И. Ф. Тевосян. К октябрю 1964 года, когда «Новый мир» одобрил рукопись, Тевосян был уже покоен, так что в бой за поруганные, как ей показалось, честь и достоинство своего мужа вступила его жена – «старая партийка» О. Хвалебнова. «Она, – свидетельствует один из руководителей Отдела культуры ЦК А. Беляев, –

подняла на ноги всех, она написала письмо министру черной металлургии, его заместителям, крупным хозяйственникам-металлургам, ученым, предсовмина Косыгину, члену Политбюро ЦК КПСС А. Н. Кириленко, ведавшему вопросам развития этой области промышленности, она написала и руководителю КПСС Л. И. Брежневу…[324 - Беляев А. На Старой площади // Вопросы литературы. 2002. № 3.]

Итог? Б. шесть раз менял название романа – со «Сшибки» на «Новое назначение», предложенное А. Твардовским, потом на «Онисимова», на «Историю болезни», на «Солдата Сталина», на «Человека без флокенов». Б. вписывал в текст сцены теперь уже с участием Тевосяна, названного по имени, а самые рискованные удалял… И «Новый мир» сначала при А. Твардовском, потом при В. Косолапове сражался вместе с ним, да и с «Москвой», куда Б. попытался предложить крамольный роман, тоже ничего не вышло[325 - См.: Взгляд: Критика. Полемика. Публикации. М.: Сов. писатель, 1988. С. 427.]. Всё впустую, пока его текст, бродивший в самиздате и к тому времени известный едва ли не всем столичным литераторам, не проник на Запад.

Понимая, что публикация в одиозном издании НТС кладет крест на дальнейших попытках напечатать роман на родине, Б. встревожился, и, – вспоминает В. Лакшин, – «принес письмо в „Лит. газету“ – неловкое, наивное, с протестом против публикации в „Гранях“»[326 - Лакшин В. После журнала: Дневник 1971 года // Дружба народов. 2004. № 11. С. 138.]. Дело, однако, было сделано, и слава Богу, ибо, – свидетельствует Б. Рунин, –

умирающий Бек все-таки держал эту свою книгу в руках, правда, вышедшую не в Москве, а в Мюнхене, но ведь книгу! А принес ее Беку в больницу (об этом мало кто знает) не кто иной, как тогдашний оргсекретарь Московского отделения Союза писателей Виктор Ильин, бывший генерал КГБ, сам просидевший несколько лет на Лубянке[327 - Рунин Б. Записки случайно уцелевшего. С. 112.].

И пройдут еще годы, прежде чем Г. Бакланов поставит «Новое назначение» в первый же номер, который он подписал как главный редактор журнала «Знамя» (1986. № 10), а посвященная разбору этого романа статья Г. Попова «С точки зрения экономиста» (Наука и жизнь. 1987. № 4) станет читаться как один из первых бестселлеров перестройки.

Теперь, когда из жизни ушла Т. Бек, много сделавшая для сохранения памяти о своем отце, вспоминают его реже, чем он того заслуживает. Но собрание сочинений выпущено, персональный сайт http://alexanderbek.ru/ работает, «Волоколамское шоссе», «Новое назначение», да и другие книги Б. выходят.

Значит, есть на свете и справедливость. Жаль только, что сам Б. в этом уже не убедится.

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1991–1993; М.: ПЕН-центр, 1991; Волоколамское шоссе: Роман. М.: Вече, 2019.

Белинков Аркадий Викторович (1921–1970)

В отличие от многих и многих сверстников, Б. в детстве и отрочестве горя не знал: рос среди книг в обеспеченной еврейской семье, где «никого не раскулачили, никого не лишили, никого не арестовали»[328 - Цит. по: Белинков А. Сдача и гибель советского интеллигента. С. 6.], набрал еще школьником фантастическую эрудицию, с блеском поступил в ИФЛИ (1939), откуда перешел в Литературный институт в семинар И. Сельвинского (1940) и, по причине врожденного порока сердца, не попал даже в действующую армию.

В общем личных причин ненавидеть советскую власть у него не было. А он ее с младых ногтей ненавидел или, скажем лучше, презирал – как аристократы духа презирают хамов, возомнивших себя хозяевами жизни.

И скрывать свое презрение Б. не считал нужным. Поэтому 30 января 1944 года за ним пришли.

Почему? Потому что он был невоздержан в разговорах. Потому что в противовес социалистическому реализму придумал свой художественный метод – «необарокко». И потому что в качестве дипломной работы намеревался предложить «Черновик чувств»[329 - Как рассказывает Н. Белинкова, «для анализа и политической оценки» следствие создало специальную комиссию (В. Ермилов, Е. Ковальчик), которая «произвела экспертизу, ответила на запрос „в форме обстоятельного заключения“ и признала работы антисоветскими» (Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. С. 31).] – роман вроде бы еще без прямых политических деклараций, но прочитывавшийся, – свидетельствует В. Саппак, однокашник Б., – как сочинение «внутреннего эмигранта»[330 - Цит. по: Турков А. Что было на веку… С. 37. «Его, – 4 ноября 1996 года записывает в дневник Л. Левицкий, – арестовали за то, что он, не таясь, давал понять, что никогда не станет таким, каким беспрекословно и даже с радостью готовы были стать его сверстники, то есть советским».].

Б., приговоренному за все это к восьми годам лагерей[331 - Приговор ОСО при НКВД СССР от 5 августа 1944 года отменен постановлением Московского горсуда 24 июня 1963 года.], тут бы образумиться. Но он и в Карлаге, таясь и все-таки не сумев укрыться от «всевидящего глаза», продолжил писать – рассказ «Человечье мясо», пьесу «Роль труда», вступительную главу к роману «Россия и Черт», где, – процитируем его признательные показания на допросе, – «клеветнически утверждал, что Советская власть – дрянь», и «самое страшное не в том, что убийцы захватили власть в государстве, а то, что народу они свои, родные и любимые…»[332 - Белинков А. Россия и Черт. С. 257.]

Так что приговор от 28 августа 1951 года еще строже – 25 лет ИТЛ с последующим поражением в правах, и вряд ли Б. дожил бы до конца срока, но грянул реабилитанс, и пусть не в первых рядах, а только 16 июня 1956 года его, «учитывая состояние здоровья», все-таки выпустили[333 - Приговор был отменен, а дело за «отсутствием состава преступления» прекращено только 3 ноября 1989 года.].

Б. вернулся в Москву, получил-таки диплом Литинститута, некоторое время даже преподавал в нем, но за прозу больше почти не брался, сосредоточившись отныне на исследовании писательских судеб. Писал внутренние рецензии для «Нового мира», составлял биографические статьи для «Краткой литературной энциклопедии», и в их числе (совместно с О. Михайловым) очерк об А. Блоке (1962)[334 - По сообщению Н. Белинковой, аналогичная статья была заказана еще и О. Михайлову. И в результате «работы обоих критиков разорвали пополам. Разные половинки соединили. Статья о Блоке получила двух соавторов, которые даже не были знакомы друг с другом» (Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. С. 117).], а главное – поздней осенью 1960 года выпустил книгу «Юрий Тынянов».

Антисоветский дух и в ней чувствовался, и написана она была на грани проходимости, но все же пока еще на грани, с использованием всех наличных средств иносказания, поэтому издание в «Советском писателе» вышло под редакцией бдительной Е. Книпович, а осторожный обычно В. Шкловский свою рецензию в «Литературной газете» (8 апреля 1961 года) назвал одним словом «Талантливо»[335 - «Он чудовищно талантлив», – 31 мая 1963 года записал в дневник и Л. Левицкий (Левицкий Л. Утешение цирюльника. С. 19).].

Б. на ура принимают в Союз писателей (1961; рекомендации В. Шкловского, Е. Книпович и Ю. Оксмана), книгу по предложению Р. Орловой чуть ли даже не выдвигают сгоряча на Ленинскую премию, а в среде просвещенных читателей к нему приходит слава, ибо, – вспоминает М. Чудакова, – «никто, в сущности, из пишущих о литературе ‹…› не сделал такого прорыва, как Белинков, никто не сумел выжать все возможное из ситуации, просуществовавшей всего несколько лет»[336 - Белинков А. Сдача и гибель советского интеллигента. С. 5–6.].

Можно ли назвать и это, и последующие сочинения Б. историко-филологическими? Да, безусловно, но, – как в дневниковой записи от 28 июня 1964 года заметил К. Чуковский, – главной задачей была другая – «при помощи литературоведческих книг привести читателя к лозунгу: долой советскую власть»[337 - Чуковский К. Т. 13. С. 391.]. Его удел отныне, – говорит и Л. Чуковская, – «публицистика, для которой художник – лишь трамплин»[338 - Чуковская Л. «Дневник – большое подспорье…» С. 136.].

Еще в 1959 году Б. пришел к выводу, что «можно писать книги, которые стоят того, чтобы их писать» и что «пришло время решительных, резких, недовольных и остро профессиональных книг»[339 - Из письма от 25–27 января Г. Горчакову (Эльштейну) – см.: Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. С. 138.]. Проба следует за пробой, и уже во втором, переработанном издании книги «Юрий Тынянов» (1965)[340 - «Из прогляда вижу, что Вам удается высказать невысказываемое – рад этой Вашей способности и Вашему мужеству», – 6 апреля 1966 года откликнулся на это издание А. Солженицын (цит. по: Белинков А. Белинкова Н. Распря с веком. С. 156).] ирония везде, где удалось, сменяется желчным сарказмом, а эзопова речь прямой. Что же касается презрения к власти, то оно дополняется еще более лютым презрением к советской интеллигенции – к тем, кто этой власти подчинился и попытался либо служить ей, либо от нее спрятаться.

Так рождается книга «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша». Подавая в 1963 году на нее заявку, Б. вначале, возможно, еще надеялся и тут обмануть цензуру, но книгу все равно написал так, что надеяться было уже не на что. Литературовед окончательно уступил место «политическому писателю», и, – как заметил Ст. Рассадин, – «он был судьей, он был очень злым судьей и очень жестоким судьей. С моей точки зрения чрезмерно жестоким судьей. Он не хотел входить в драму того же Олеши, он его припечатал»[341 - В студии Станислав Рассадин. Беседовал В. Шендерович // Радио «Свобода». 2004. 29 августа.].

К лету 1967 года более чем 900-страничная машинопись, раскалывая первых читателей на непримиримых сторонников и еще более непримиримых противников, ушла в самиздат, 18 июня об этом плаче по бесславно погибшей русской интеллигенции сообщила итальянская газета «Эспрессо»[342 - См.: Белинков А. Из архива // Знамя. 2000. № 2.]. А спустя всего полгода фрагменты белинковской фрески для всех неожиданно появились на страницах ничем до того не знаменитого журнала «Байкал», что в Улан-Удэ (1968. № 1, 2).

Власть, конечно, спохватилась быстро: третий фрагмент из запланированных уже не был напечатан, Б. заклеймили в «Литературной газете» (15 мая и 5 июня 1968 года), журнальную редакцию покарали, издательство «Искусство» многократно пролонгировавшийся договор на книгу об Олеше расторгло. И тогда Б., воспользовавшись поездкой по частному приглашению в соцстраны, бежит – сначала в Вену и, наконец, 28 июня 1968 года прибывает в США. С жаром бросается работать – пробует преподавать в университетах, пишет облитые горечью и злостью статьи и открытые письма, задумывает журнал «Новый колокол»[343 - «Решение издавать журнал было принято в январе, а в мае Белинкова не стало, – рассказывает Н. Белинкова. – Он только и успел, что наметить приблизительный круг авторов и набросать черновики с планами и проектами. По этим черновым чертежам и был выстроен „Новый колокол“» (Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. С. 537).].

Однако… Чтобы не подбирать обиняков, скажем сразу: заграница его не приняла. Университетские филологи – потому что, – как говорит О. Ронен, – он был чересчур политизирован, ригористичен, и «аполитичная поэзия, „Я помню чудное мгновенье“, была в его системе лишь результатом того, что Пушкину запрещали писать политические стихи»[344 - Цит. по: Лурье Я. В краю непуганых идиотов. СПб., 2005. С. 8.]. Что же касается эмигрантов первой волны, то, вполне принимая проклятия по адресу большевистского режима, они не приняли ни белинковских обличений русской интеллигенции, ни его, назвав их русофобскими, рассуждений об изначально будто бы подлой природе «страны рабов, страны господ». А тут еще характер – заносчивый, неуживчивый, интеллектуально высокомерный…

Так что статьи и открытые письма Б. появлялись в западной прессе лишь в извлечениях и пересказе[345 - «Страстный обличительный тон никак не соотносился с нарочито вежливой манерой и в академических исследованиях, и в политических речах, и в застольной беседе, – свидетельствует Н. Белинкова. – ‹…› Писателей-иммигрантов с их горькой правдой уничижительно оспаривали (редко) или замалчивали (предпочтительно). Беглец попадал в тупик» (Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. С. 574).], а книгу «Сдача и гибель советского интеллигента» вдове удалось напечатать уже после смерти автора только в 1976 году, да и то в Мадриде, где русская типография была дешевле, ничтожным тиражом, практически за собственный счет, в итоге чего, – вспоминает Н. Белинкова, – «часть тиража осела в университетских библиотеках на Западе. Остальную – удалось просунуть под „железный занавес“»[346 - Там же. С. 201.].

В годы низвержения коммунистических идолов интерес к трудам и судьбе Б. вспыхнул, конечно, с новой силой. И воспоминания о нем опубликовали, и навсегда, казалось бы, утраченный «Черновик чувств» нашли, и неизданные ранее на родине книги выпустили.

Перечитывают ли их сейчас – эти книги, эти статьи, где горечь и злость доведены до максимально крайнего предела?

Соч.: Юрий Тынянов. М.: Сов. писатель, 1960, 1965; Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша. М.: РИК «Культура», 1996; Россия и Черт. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2000.

Лит.:Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком: В два голоса. М.: Новое лит. обозрение, 2008.

Белов Василий Иванович (1932–2012)

В зрелые годы Б. старался почаще бывать в своей родовой Тимонихе и книги писал о том, как, в отличие от городского раздрая, мил и дорог ему лад деревенской жизни.

Но это в зрелости, а в юные годы он из этого лада, из этой засасывающей среды стремился вырваться всеми правдами и неправдами. Настолько, что после срочной службы в армии (1952–1955) уехал в Молотов (ныне Пермь), был там, работая столяром на заводе, переведен из кандидатов в члены партии (1956)[347 - «Некоторые, например Астафьев, гордятся, что не были в партии, – уже на склоне дней рассуждал Б. – Чем гордишься-то, милый мой? Если бы я не вступил в партию, то не пробился бы никуда. Это было проявление человеческой активности» (Белов В. «Происходящее сегодня – это маскарад…» / Интервью провела Н. Белоцерковская // Посев. 1992. № 1. Цит. по: https://www.booksite.ru/belov/interview/8.htm).], и это, – как не без лукавства вспоминает Б., – «членство в КПСС в какой-то мере подсобило» ему «выпрыгнуть за частокол, отгороженный крестьянину-колхознику, общественному изгою, бесправному и даже беспаспортному»[348 - Паспорт Б. получил, кстати, задолго до партийности – еще в 1949 году после поступления в фабрично-заводскую школу № 5 города Сокол, расположенного на реке Сухоне.].

Но что-то в Молотове, видимо, не срослось, поэтому Б. вернулся в родные края, побыл литсотрудником районной газеты «Коммунар» и то ли восемь, – как он утверждает, – то ли одиннадцать, – как говорят биографы, – месяцев отработал первым секретарем Грязовецкого райкома ВЛКСМ. Однако стихи уже писались, после полуслучайного дебюта в питерском журнале «Звезда» (1956. № 5) печатались в газетах, в альманахе «Литературная Вологда», так что путь лег не в совпартшколу, а по рекомендации Я. Смелякова в московский Литинститут, в семинар поэзии к Л. Ошанину (1959–1964).

Во властители дум он там еще не выбился, но писал много и всяко разно: от «халтурной», – по признанию Б., – поэмы «Комсомольское лето» до автобиографических записок секретаря сельского райкома ВЛКСМ «Страшнее всего – тишина», которые если чем и привлекают сейчас внимание, то эффектным пассажем: «Черт возьми! Идет сорок второй год советской власти, а под ногами у нее до сих пор путается всякая нечисть вроде бога!» (Молодая гвардия. 1960. № 3. С. 194)[349 - Внимания стоит, впрочем, и то, что эти записки Б., не поправив, включил в 7-й том своего последнего прижизненного Собрания сочинений (М., 2012).].

Быль, правда, молодцу не в укор, тем более что писаться начало уже и другое, с осознанным «деревенским» акцентом: в «Нашем современнике» вышла повесть «Деревня Бердяйка» (1961), стихи были изданы книгой «Деревенька моя лесная» (Вологда, 1961), а проза продолжена сборниками «Знойное лето» (Вологда, 1963), «Речные излуки» (М., 1964).

Б. еще студентом приняли в Союз писателей (1963), о нем заговорили, и новомирская рецензия И. Борисовой «День за днем» (1964. № 6) явилась важным знаком признания. Не хватало лишь прорыва, и он случился в январе 1966 года с появлением повести «Привычное дело» на страницах петрозаводского журнала «Север»[350 - Интересно, что редактору «Севера» Д. Гусарову пришлось для обмана цензуры сделать в конце публикации пометку «Окончание следует», допускающую, что пессимистический конец первой части будет в дальнейшем исправлен.].

Эту повесть, до того отклоненную «Нашим современником» и вроде бы «Новым миром»[351 - См.: Куняев С. Вадим Кожинов // Наш современник. 2020. № 12. С. 200.], многие поныне считают и самым сильным произведением Б., и самым безусловным шедевром объявившей о себе «деревенской прозы». Во всяком случае, журнальная книжка пошла нарасхват[352 - Как рассказывает Ф. Абрамов, «студенты, школьники, старики, – все бегали по библиотекам, по читальням, все охотились за номером малоизвестного тогда журнала „Север“ с повестью еще менее известного автора, а раздобыв, читали в очередь, а то и скопом, днем, ночью – без передыху. А сколько было разговоров, восторгов в те месяцы! Покойный Георгий Георгиевич Радов, встретив меня в Малеевке, в писательском доме, о чем вострубил первым делом? „Старик, в России новый классик родился!“ Было удивительно и другое. „Привычное дело“ приняли все: и „либералы“, и „консерваторы“, и „новаторы“, и „традиционалисты“, и „лирики“, и „физики“, и даже те, кто терпеть не мог деревню ни в литературе, ни в самой жизни» (Там же. С. 200–201).], опомнившиеся новомирцы даже – в нарушение всех журнальных правил – хотели перепечатать эту повесть у себя[353 - По свидетельству А. Кондратовича, «когда вдруг в „Севере“ появилось его „Привычное дело“, мы ахнули от огорчения: как же это миновало нас? Это было единственное произведение, о котором мы жалели, что оно появилось не у нас. У нас появилась даже идея перепечатать эту повесть, поскольку „Север“ журнал малотиражный и неизвестный читателю. Этой идеей загорелись все, кроме А. Т<вардовского>., и меня это удивило: повесть ему тоже очень понравилась. Но он объяснил это вполне убедительно: „Вряд ли нам дадут повесть перепечатать. Но если и дадут, то уж потом наверняка ее разгромят. И этот разгром будет уже как бы на нашей совести. А так повесть может и проскочить“. И она действительно „проскочила“, была встречена критикой в основном благожелательно» (Кондратович А. Новомирский дневник. С. 163).] и на публикацию откликнулись восторженной статьей Е. Дороша «Иван Африканович» (1966. № 6), а в «Правде» (3 марта 1967 года) появление нового таланта приветствовал Ф. Кузнецов[354 - «Моя статья о повести „Привычное дело“, – вспоминает Ф. Кузнецов, – пролежала без движения в редакции газеты „Известия“ более полугода. Впрочем, „без движения“ – не вполне точно. Редакция направила рецензию „для консультации“ в Отдел культуры ЦК КПСС, и там „не посоветовали“ публиковать рецензию.Тогда я передал статью в „Правду“. Главный редактор М. В. Зимянин сказал, что не будет публиковать рецензию, пока сам не прочитает повесть. В библиотеке „Правды“ журнала „Север“ не оказалось, и я передал ему свой, подаренный мне автором номер. Уезжая в командировку в Финляндию, Зимянин взял журнал с собой… „Какой язык!“ – отозвался он о повести Белова после возвращения из командировки. И сразу же поставил статью в номер» (Кузнецов Ф. Любовь. Боль. Гнев / Предисловие // Белов В. Медовый месяц. М.: Дружба народов, 2002).].

И это, надо сказать, вносит существенные коррективы в позднейшие слова Б. о том, что на пути к читателям ему будто бы – «под дикий свист вселенской злости» – пришлось прорываться «через еврейские заслоны и комиссарские посты».

Что касается «комиссаров», то напомним, что они никаких особенных препятствий публикациям Б. никогда не чинили, а со временем ввели его в бюро Вологодского обкома партии, сделали народным депутатом СССР «по списку КПСС» (1989) и под занавес даже избрали членом своего ЦК (1990–1991). А евреи…

Так уж вышло, но первую славу Б., как и всей деревенской прозе, создали если и не одни евреи, то вообще подозрительное в его глазах интеллигентское сословие. И суровая Л. Чуковская восторгалась «Привычным делом»[355 - «Прочитала Белова. Замечательный писатель», – пишет она 28 апреля 1968 года отцу (К. Чуковский – Л. Чуковская. Переписка. С. 499).], и требовательные Е. Дорош, И. Соловьева, И. Виноградов, Ю. Буртин, иные многие либералы писали о Б. с исключительной доброжелательностью.

А вот поди ж ты!.. Когда в «Новом мире» еще при А. Твардовском печатались «Плотницкие рассказы» (1968. № 7) и «Бухтины вологодские завиральные» (1969. № 8), Б. бывал в редакции часто. И вспоминает он об этом вроде бы с благодарностью, но не забывает упомянуть и про «некоторую специфичность» взглядов своего редактора А. Берзер, и что с Ю. Буртиным он приятельствовал, так как «считал его русским». Что же до остальных своих непрошеных друзей, и отнюдь не обязательно этнических евреев, то в ход шли понятные тогда эвфемизмы – «татары», мол, или «французы».