В поисках идеала

Морозцев встал из-за стола и подошёл к лежащему на кушетке Филатову. Пододвинул стул, который освободил доктор, присел.

– Устин Андреевич Ушаков, русский, православного вероисповедания. Лет ему недавно сравнялось двадцать семь. Высокий, вроде нас с вами, но худой. Не такой, как наш эскулап – кожа да кости, а сухой, но жилистый. Волос русый, курчавый. Стрижётся коротко. Уши чуть оттопыренные, да на щеках до сих пор юношеский румянец играет. Вот и весь портрет. Никаких примет более: ни шрамов, ни отметин на лице.

– Кто он? Торговец, вы говорили? – сыщик удивился, что доктор оказывается всего на пять лет моложе его.

– Начну с начала. История долгая. Родился Устин где-то в Костромской губернии, где точно – не помню, но это и неважно.

– Всё важно, – наставительно сказал Филатов. – Вдруг он дома сидит, а вы и не знаете.

– Нет у него теперь там дома. Мать с отцом померли, а он в Москву перебрался. Только не сразу. Рос парень в семье рабочих, сам с малолетства тоже на ткацкую фабрику пошёл. Мануфактура эта купчихе Чугуновой принадлежала, вдовице. Муж её покойный отставным военным был. Не знаю, какой он командир, но супруга – генерал в юбке. Довелось мне с ней разговаривать. Характер – тяжелее гири. Устина купчиха сразу заприметила. Мальчишка смышлёный, исполнительный. Даже учиться в школу пристроила, потом в ремесленное училище. У неё-то самой два сына было. Старуха рассчитывала им предприятие оставить, да не вышло. Старший вырос горьким пьяницей – ничего доверить нельзя. Младший не пил, но уж совсем бестолковый. Управляться с делами Чугуновой помогал подросший Ушаков. Купчиха нарадоваться не могла на такое подспорье. Думаю, жалела, что Устин не её сыном родился. Пожалела, пожалела, и продала фабрику.

– Зачем? – удивился Филатов, слушавший историю Морозцева, как сказку: мышцы от иголок расслабились, голос Савелия Трофимовича баюкал.

– Ну а зачем она ей? Годы уже не те, чтобы такую обузу на своих плечах тащить.

– От этой обузы ваше сословие деньги наживает, причём немалые.

– Тогда времена тяжёлые были, торговля шла плохо. Не получалось хороший доход иметь, вот и продала. Устала, видимо. Покоя захотелось. Мануфактурой управлять – дело хлопотное. С утра до позднего вечера сплошь труды и заботы. Вы, наверное, думаете, что фабриканты только деньги считают? Пока тех денег дождёшься – покрутишься, как белка в колесе.

– Ничего я не думаю, – прервал отвлёкшегося Морозцева сыщик. – Дальше-то что было?

– Дальше… Объявился покупатель на предприятие старухи. Лев Дмитриевич Цыганов. Из молодых, бойких. Торговались, торговались, наконец ударили по рукам. Вступил он в дело. Чугунова про Устина не забыла. Когда получила деньги, новому хозяину парня отрекомендовала с наилучшей стороны, просила присмотреться – мол, шибко способный, не подведёт.

– Хороша помощь, – чуть усмехнулся Филатов. – Лучше бы вознаграждение ему выписала, раз он её правой рукой был.

– Ещё чего! – Савелий Трофимович всплеснул руками. – Там места глухие, дремучие. И люди под стать. Хозяева управляющим фабрик процент от прибылей не платят, хоть в Москве это давно заведено. А тут из своих денег, которые уже к сердцу прижала и мысленно потратила, часть какому-то мальчишке отдать! Доброго слова довольно будет. Так Чугунова, наверное, думала. Проку же ей самой от этого богатства вышло немного – померла вскорости. Потом сыновья за наследство судились, поделили его кое-как, а что с ними дальше стало – того не ведаю. Могла бы, если уж по совести рассуждать, вознаградить Устина. Без него она бы не справилась и за фабрику свою вдвое меньше получила.

– Ну а что Цыганов? Кто таков?

– Мещанский сын из тех краёв. Образован хорошо, химию изучал, как и я. Старше нас. Вам сколько? Тридцать пять? Вот и мне столько же. Цыганову уже за пятьдесят, седой весь, а когда у Чугуновой объявился, ненамного старше нас был, ну так с той поры и минуло уже больше десяти лет. Где и как он начинал – знаю плохо. Слышал, что чаеторговлей занимался, якобы деньги от этого и нажил. Только там скандал вышел. Поговаривали про кредиты, обман и ещё какие-то нехорошие слухи ходили, но достоверно ничего не известно. Многое из услышанного на враки похоже, но и дыма без огня не бывает. Результат-то один: Цыганов при хороших деньгах оказался, а где и как он их так быстро заработал – неизвестно.

– Давайте ближе к мануфактуре и Ушакову, – Филатов чуть поёрзал, хотелось почесать спину, но никак.

– А мы к этому, собственно, и подошли. После таинственных чайных церемоний Лев фабрику-то и приобрёл. Поначалу за дело взялся рьяно. Что-то подремонтировал, что-то докупил и стал делать ткань. Не лучшую, не первого десятка, конечно, но для непривередливой публики сгодится. Тут и торговое счастье лицом повернулось, тогда спрос на красный товар[4 - Устаревшее название тканей.] был хороший. Цыганов разбогател по-настоящему. На нажитый капитал выстроил доходный дом в Москве. И здесь хорошая польза была, квартиры все в наём сдал, люди живут – каждый месяц платят. Тут, видимо, и возомнил он себя всемогущим, подумал, что к чему ни прикоснётся – всё в деньги обратить сможет. Вошёл пайщиком в Азиатское торговое товарищество, накупил где-то лесных угодий, задумал новый торговый пассаж выстроить, невиданного размера. А более всего интересовался строительством железных дорог. В столице сотни порогов оббил, чтобы концессию на это получить, а уж денег для подношений нужным людям увёз туда без счёта, как мне рассказывали. Может и ещё чем-то занимался, но я про это не слышал.

– Куда уж ещё? С перечисленным бы управиться, – сказал Владимир Андреевич.

– Ваша правда. Тут с утра до ночи не покладая рук трудиться надо, но он работу бросил.

– Как? – сыщик постарался рассмотреть лицо купца, чтобы понять: не шутит ли?

– Да вот так. Деловой азарт у него прошёл, каждодневная рутина надоела и решил он зажить. Выстроил себе в Москве отдельный дом. Одеваться ездил только в Париж. Первым франтом ходил по белокаменной. С девицами любил флиртовать. Приударял за каждой миловидной женщиной, менял их, как перчатки. Седина в бороду – не зря же говорят.

– А он что же, не женат?

– Женат. Только что с того? Кому это когда мешало? Супруга на его похождения смотрела сквозь пальцы, делала вид, что не замечала. Привыкла в роскоши жить, скандалов не хотела. Поговаривают, что и сама любила весело время провести, но это лишь сплетни. Злые языки распускают, а мы повторять не будем. Прости, Господи, – Савелий Трофимович торопливо перекрестился на икону в углу. – А тут коммерческая фортуна очередной фортель выкинула – не иначе взревновала, что Цыганов не ей внимание уделяет, а каким-то кокоткам. Лесные угодья оказались совсем плохи, чтобы денег от них нажить нужно было много средств и сил, а главное – времени потратить на их восстановление. Хорошей древесины там почти не было. Строительство пассажа расстроилось, все вкладчики переругались и еле продали своё недоделанное чудо за треть цены. Ни одной железнодорожной концессии ему не дали, как ни умасливал петербургских чиновников. Говорят, чуть ли не с товарищем министра[5 - Заместитель министра – устаревш.] знакомство свёл, а проку никакого. Вот и остались у него только старенькая фабрика да паи в Азиатском товариществе. Ну и квартиры доход приносили. В мануфактурном деле тоже торговля хуже стала, барыши уже не те были.

– Отчего же всё так расстроилось?

– Лев дела забросил, как я говорил. Стал на пустяки себя тратить, на красивую жизнь. Компаньоны его совсем никудышные. Помогали ему младший брат да его друг. Но они, как сыновья купчихи Чугуновой: брат – пьяница, а друг – скудоумный, по правде сказать. Способны только со Львом по светским раутам ходить да щёки важно раздувать. Единственный, кто дело делал – Устин Ушаков. Многое ему Цыганов доверил – много пользы в ответ получил. Торговое товарищество и мануфактура на Ушакова плечах держатся. Работал без устали. То тут, то там – сто мест за день оббегает, сто вопросов решит. Только как Устин ни старался – денег Цыганову не хватало, привык ни в чём себе не отказывать. Вместо того, чтобы оставшимся капиталом грамотно распорядиться, в фабрику-кормилицу вложить, чтобы расцветала и дохода больше приносила, проделал Лев хитрый трюк – шубу свою перевернул.

– Что, простите?

– Набрал в долг тканей, продал их, а когда пришло время расплаты, собрал кредиторов на чашку чая и сказал, что может заплатить по своим векселям не больше десяти копеек с рубля. Мол, положение тяжёлое, средств не хватает.

– У него же есть имущество! Разве за счёт его продажи нельзя погасить кредиты? – Филатов понемногу увлёкся рассказом.

– Конечно можно! Кредиторы Цыганову отказали и начали было готовиться к тому, чтобы продать всё с молотка, но… – Морозцев цокнул языком и щёлкнул пальцами. – Но выяснилось, что у Льва ничего за душой-то и нет. Дом, мануфактуру и паи в Азиатском торговом товариществе он ещё год назад подарил дражайшей супруге, а доходный дом и ещё какая-то мелочь принадлежат братцу-пьянице. С самого Цыганова взять нечего, кроме шляп и галстуков – этого добра у него полно. Шубу наизнанку вывернул: весь мех внутрь, поближе к себе спрятал, а кредиторам голый подклад оставил.

– И вас тоже вокруг пальца обвёл?

– Нет, ко мне даже не обращался. Я историю про чай знаю и такому человеку в кредит бы не поверил.

– Попахивает мошенничеством, – хмыкнул Владимир Андреевич. – Очень гнусный поступок.

– Увы, в моём деле, подобные фокусы порой случаются. Приходится внимательно следить за всеми, кому даёшь в долг, – вздохнул Савелий Трофимович.

– Всем обманутым надо было добиваться уголовного расследования. Доказать злонамеренность Цыганова сложно, но не невозможно.

– Бросьте, Владимир Андреевич. Купец рассуждает по-другому. На все эти разбирательства-препирательства уйдут годы, а в результате одни юристы и разбогатеют. Десять-то копеечек получше, чем ничего с судебными расходами в придачу! Тем более, что Лев начал к каждому кредитору захаживать, убеждать, что лишь ему, из-за глубочайшего уважения, готов заплатить и двадцать копеек с рубля, только пусть считает долг закрытым.

– Уговорил?

– Почти. Так бы и выпутался, если бы не появился давний враг Цыганова – купец Илья Золотов. Историю их вражды я не знаю, известно лишь, что ненавидят они друг друга люто. Что за кошка между ними когда-то пробежала – загадка. Золотов сам начал выкупать долги Льва у кредиторов. Платил, как я слышал, те же десять-двадцать копеек с рубля, а должен Цыганов стал Илье. Дальше он повёл дело круто – непогашенные векселя предъявил в суд. За каждый вексель законом месяц долговой тюрьмы предусмотрен. Отправился Лев в каталажку под старость лет. Поначалу попытался, конечно, устроиться с комфортом. Уж не знаю, бескорыстно ли, нет ли, его сначала определили в чистую, светлую камеру, из дома передали пуховые подушки с одеялом, обед из любимой ресторации «Эрмитаж» приносили. Санатория, да и только. Однако отдохнуть получилось недолго – дня три. Золотов пришёл проверить, как его должник сидит, и очень увиденным огорчился. Потолковал он с начальником тюрьмы и, не знаю опять же бескорыстно ли, нет ли, но отняли у Цыганова его пуховую перину и вкусные кушанья, перевели в подвал, где сыро, крысы, а на потолке труба из ретирады[6 -

Туалет – устаревшее.] подкапывает.

– Ого! Вот это метод. Действенный, должно быть? – Филатову решительность неизвестного ему купца Золотова понравилась.

– Как бы не так, – покачал головой Морозцев. – Упёрся и Цыганов: сидит и из подвала своего грозит, что теперь никому ни копейки не заплатит. Казалось бы, и возраст почтенный, и здоровье уже не то, чтобы в таких условиях существовать, но нет! Третий месяц сидит и проклятия на голову Золотова и всех остальных шлёт. Илья тоже на попятную не собирается. Как месячный срок заключения к концу подходит, он новый вексель в суде предъявляет – Цыганов даже из камеры не выходит. Три уже предъявил, а сколько ещё в рукаве осталось – Богу весть! Кто кого переупрямит – время покажет.

– И вот тут на первых ролях оказалась жена? – предположил Владимир Андреевич.

– Не совсем. Хоть всё и на неё переписано, но дело-то делать надо. Юлия Егоровна Цыганова – баба, извините за прямоту, вздорная и глупая. Сама из крестьянок. Бывший помещик её пятнадцатилетнюю обрюхатил. У другой бы вся жизнь под откос, но не у этой. Старый барин свою жену выгнал и в открытую зажил с дочерью бывшего крепостного, которая ему во внучки годилась. Вот как приворожила. Потом появился Лев Цыганов – помоложе, приятной наружности, образованный, а главное – богатый. И решила Юлия, почти как в сочинении господина Пушкина, что хватит ей быть помещицей, пора стать миллионщицей. Бросила она своего старика и упорхнула с новым возлюбленным, только её и видели. Взял её Цыганов в жёны с дочерью и с дурно пахнущей репутацией, а свою благоверную, как и помещик, выгнал. И этого околдовала. Чем только она их приманивает? Зажила новоиспечённая госпожа Цыганова широко, как и муж: наряды, званые обеды, выезды на тройке лошадей к подружкам в гости. Теперь по Москве ходит только что не в трауре, да Золотова ругает. Хотя не ходит – как выезжала широко, так и продолжает, на тройке в прекрасном экипаже.

– Может у Цыганова со Золотовым из-за неё вражда началась? Может что-то было этакое, раз она на мужчин так магнетически действует? – предположил неожиданно появившийся из-за ширмы Матвей Никанорович, о котором собеседники забыли.

– Ты? Ты здесь всё время сидел? – Морозцев хлопнул себя по колену.

– Да, – просто ответил доктор. – Вы пришли, а я за ширмочку на диванчик переместился. Любопытнейшая история, Савелий Трофимович. Беседуйте, беседуйте, а я с Владимира Андреевича иголки сниму – достаточно для первого раза.

Захаров невозмутимо доставал иглы и складывал их в свой саквояж. Филатов даже не дёргался, на его лице застыла полуулыбка. Наконец весь инструмент был спрятан. Сыщик аккуратно, прислушиваясь к себе, сел на кушетку. Повернулся влево-вправо, чуть наклонился. Боли не было. Он удивлённо покачал головой, вздохнул и резко поднялся с такой решительностью, будто нырял в ледяную прорубь. Ничего. Только приятная истома в мышцах, да небольшая скованность в пояснице.

– Вы, господин Филатов, от резких движений воздержитесь. Также поостерегитесь находиться на сквозняках, спину держите в тепле. Не допускайте для неё температурных контрастов. Понимаю, вы сейчас наверху блаженства, но недуг никуда не делся. Неприятные ощущения вернутся, поэтому завтра процедуру надобно будет повторить, – Матвей Никанорович привычно инструктировал больного, с удовольствием наблюдая, как человек не может поверить в чудодейственный эффект его лечения. – И, само собой разумеется, никаких нагрузок на спину: тяжести не поднимать, долго не ходить и не стоять, при первой возможности присаживайтесь, а лучше принимайте полулежащую позу.

– Ну уж это решительно невозможно. Как я в полицейском управлении сие устрою? Буду, как римский патриций, возлежать в тоге на голое тело? Если б так можно было – этот мир был бы идеальным.

– Идеальным в вашем положении было бы ходить подобно кошке или собаке – на четырёх конечностях. Так нагрузка на позвоночный столб равномерно распределяется. Я же вам этого не предлагаю, – невозмутимо парировал доктор. – Что нужно делать для правильного хода лечения – мною сказано. Дальше дело за вами.