Любовные страсти старого Петербурга. Скандальные романы, сердечные драмы, тайные венчания и роковые вдовы

– Да вот, мы как-то разговаривали, она очень высоко подняла ногу.

– Ну, а еще в чем же проявились резкости?

– Не помню…

– То есть вы только одну ногу заметили?

В зале раздался смех…

Что же касается вопроса об отце ребенка Маруси Антоновой, то для всех он оставался тайной. Поскольку родила она в августе 1908 г., то убитый в ночь на 1 января 1907 г. Александр Мерк никак не мог являться отцом ребенка. Председатель суда поставил точку в этом вопросе: «Розыски отца ребенка я категорически воспрещаю. Для этого есть гражданский суд!».

«В развернувшейся перед присяжными заседателями житейской драме все перепуталось, так как задача разобраться во взаимных отношениях действующих лиц оказалась весьма нелегкой, – отмечал обозреватель „Петербургской газеты“. – Никифоров, женатый человек, имел, кроме семьи, даму сердца – госпожу Пащевскую, а сам ухаживал за красавицей Антоновой. Покойный Мерк, находясь в любовных отношениях с Антоновой, завел роман с соседкой Архиповой, которая, как оказалась, недавно вышла замуж за его брата Владимира. Антонова безумно любила Мерка, но принимала ухаживания Никифорова и… обоим изменяла с Воеводским».

Да-да, тот самый Анатолий Воеводский, выступавший свидетелем на суде и обвинивший Марусю в «вульгарности», оказался еще одним действующим лицом всей этой истории. Как выяснилось, он втайне от Мерка ухаживал за Марусей, которая нередко назначала ему и Мерку свидания в одно и то же время. Просто «Санта-Барбара» какая-то, говоря современным языком!..

После допроса свидетелей суд перешел к чтению писем. С их страниц хлынул поток горячей страсти Никифорова к Антоновой, доходивший до таких интимных подробностей, что для их прочтения суд постановил удалить из зала всех посторонних.

В последний, четвертый, день процесса, 12 октября 1908 г., публика переполнила здание суда. Прозвучали страстные речи прокурора и защитника. Прокурор заявил, что убийство, по всей видимости, совершила Антонова – после того как Никифоров не посмел стрелять в своего племянника. Тем не менее она заслуживала снисхождения, поскольку пошла на убийство не из-за корысти, а из-за чувства мести.

Присяжный поверенный Адамов, выступавший защитником Антоновой, также призывал к снисхождению. Назвав ее жертвой трагических обстоятельств, Адамов призвал присяжных заседателей отнестись к ней справедливо и подчеркнул, что не стоит идеализировать погибшего Мерка. Мол, «он далеко не толстовец – кутил, ездил в публичные дома».

«Ваш приговор не вернет родителям сына, – сказал, обращаясь к присяжным, адвокат Адамов. – Но он должен удовлетворить нравственное чувство всех людей и, в первую очередь, подсудимых. Успокойте потерпевших, успокойте взволнованное общество и свою судейскую совесть справедливым приговором!».

Каков же финал этого громкого дела? Присяжные заседатели с весьма озадаченными лицами ушли совещаться. Через два часа они вышли к публике и огласили свой вердикт: оба подсудимых – и Антонова, и Никифоров – заслуживают оправдания. Зал встретил вердикт присяжных оглушительными аплодисментами.

«Азартные дамы»

В начале ХХ в. общество сетовало, что безвозвратно канули в Лету времена рыцарского отношения к даме, а на их место пришел сухой расчет. В столице только и говорили, что о падении нравов, и примеров тому было множество: в газетах то и дело публиковали ужасающие истории о «белых рабынях», «тайной и явной проституции», увлечении азартными играми. Даже сравнивали «вакханалию веселья», застигшую Петербург, с Римом времен упадка.

Немало возмущало добропорядочную публику, что дамы, забыв обо всех правилах светского тона, стали появляться на улицах в «шароварах», что вызвало настоящую бурю общественного негодования почти во всех европейских столицах, где в начале ХХ в. модницы захотели ввести новую моду в виде изящных шаровар.

В начале 1910-х гг. мода на дамские шаровары стала проникать и в Петербург, и здесь они тоже поначалу вызвали бурю гнева. Газеты заполнились едкими карикатурами на «дам в шароварах», а гостившая в северной столице парижская актриса Роджерс назвала этот костюм безобразным, заявив в интервью, что «дальше этого в смысле безобразия идти некуда. Ошибаются, думая, что эта мода получила или получит права гражданства».

Но дамские «шаровары» – это еще полбеды. Современников просто шокировало почти повальное увлечение прекрасных дам азартными играми. Десятки и сотни подпольных игорных домов существовали в Петербурге в начале ХХ в., и на игроков не действовали ни полицейские меры, ни нравственное осуждение.

«„Эфирные создания“ играют одинаково с мужчинами на бегах, в карты и в лото, – замечал один из современников. – Разница лишь та, что мужчины играют более или менее спокойно, женщины же отдаются игре со всей страстью, забывая о мужьях, детях и домашнем хозяйстве».

Подчас в игорных притонах, раскрываемых полицией, женщин переписывалось гораздо больше, чем мужчин. Иногда «клубменки» оказывались дамами из высшего общества и заявляли, что игорные притоны они посещают, так как им негде играть в карты, а не играть они не могут. Однако игрой в карты увлекались не только светские дамы, но даже и бедные труженицы – фабричные работницы, которые проигрывали свои последние деньги.

«Азарт по-прежнему процветает в Петербурге, – писала одна из столичных газет. – Самоубийства, растраты, гибель талантливых людей, разорение от увлечения игрой – по-прежнему питают газетную хронику. Не действуют на игроков грозные примеры, бессильны полицейские меры, не обращают они никакого внимания на нравственное осуждение азарта, как это было у присяжных поверенных».

«Бацилла» азартных игр проникала даже в самые строгие заведения Петербурга. В игорном мире долгое время носились слухи о таинственном «клубе в крепости». Поговаривали, что речь идет о самой Петропавловке, где сутки напролет идет азартная игра, в которой принимают участие не только господа, но и дамы.

«Игорный притон в Петропавловской крепости! – возмущался обозреватель „Петербургской газеты“. – Надо же до этого додуматься! Кому придет в голову, что офицер откроет игорный притон у себя в квартире».

Действительно, за толстыми стенами «русской Бастилии», ворота которой так тщательно охранялись часовыми, обосновался «клуб-притон». Дело в том, что в крепости, представлявшей настоящий «город в городе», совершенно изолированный при этом от всего остального Петербурга, находилось несколько домов, отведенных под квартиры служивших здесь офицеров. Одним из жильцов этого городка являлся некий полковник В-ий, известный среди столичных профессиональных игроков как мастер карточной игры и руководитель нескольких клубов, закрытых по распоряжению городских властей.

Свою квартиру в крепости полковник-игрок предоставил под тайный азартный клуб. Нахождение его в Петропавловской крепости давало игрокам все гарантии безопасности. Число завсегдатаев клуба составляло около полусотни. Были среди них и прекрасные дамы.

Поговаривали, что игра у полковника начиналась в десять часов утра и продолжалась до времени закрытия крепостных ворот. А если затягивалась, то гости оставались ночевать у радушного «хозяина-хлебосола». Постепенно в Петербурге стали довольно громко говорить о том безобразии, которое творится за стенами Петропавловки. Крепостное начальство, как подобает военным, изо всех сил оберегало «военную тайну» и хранило полное молчание.

Тайну притона выдала одна из проигравшихся здесь дам, которая после крупного проигрыша не выдержала и помчалась жаловаться. Ближайшим вершителем справедливости оказалось крепостное управление.

– В крепости игорный притон! – сообщила она с порога. – Меня обыграли дочиста!

– Это слишком серьезно, что вы говорите, – ответил дежурный и послал за начальством. Свои обвинения проигравшаяся дама повторила коменданту крепости барону Сталь фон Гольштейну…

Ходили слухи, что притон в крепости еще долгое время оставался бы нераскрытым, если бы не жадность его хозяина-полковника. Он отказал даме в возврате проигранных денег, которые ей были нужны для уплаты по векселю. Та пригрозила, что нажалуется, но полковник решил, что все это пустая дамская болтовня. И глубоко просчитался!

«Заявление этой дамы подтвердилось, – сообщили репортеру „Петербургской газеты“ в крепостном управлении. – Квартира В-го была осмотрена, и хотя он и несколько бывших в его квартире лиц заявили, что играли в преферанс, по всем признакам, шла азартная игра. В гостиной большой казенной квартиры оказались столы для игры в макао, а многие игроки попрятались кто куда. Теперь все кончено! Крепостной клуб закрыт!».

Осуждению общественным мнением «азартных дам» не было предела. «Конечно, увлечение женщин азартными играми – в высшей степени безнравственное явление, – заявляла председательница Общества охранения прав женщин. – Азарт хуже пьянства. Женщину, увлекшуюся картами, как ни уговаривай, все равно она будет продолжать играть и поставит на карту даже свою честь».

Сразу же вставал вечный русский вопрос: кто виноват? «Виновниками того, что женщины увлекаются картами, – говорила писательница Чебышева-Дмитриева, – я считаю мужчин». Правда, дать ответ на вопрос «что делать», оказалось гораздо трудней.

«Раскрепощение русской женщины»

Начало ХХ в. ознаменовалось борьбой за женское равноправие, причем во всех сферах общественной жизни. В ту пору дам, боровшихся за политическое равноправие, называли «суфражистками» – это движение было особенно развито в Англии и в Америке. Дамы боролись за экономическое, социальное и политическое равноправие, за право избирать и занимать руководящие посты, равные производственные права.

Первый женский день в Петербурге в печати тоже называли «праздником русских суфражисток». Устроили его в большом зале Калашниковской хлебной биржи на Полтавской улице. «Как и за границей, день у нас был устроен главным образом представителями рабочих организаций, – сообщал репортер. – Никаких выступлений на улицах в пользу расширения женских прав, конечно, и не предполагалось».

Наплыв публики на праздник оказался настолько значительным, что из-за недостатка места полиции пришлось прекратить доступ в зал всем желающим. Зал едва вместил полторы тысячи человек, из которых женщин было не более четырехсот, и в основном это были представительницы рабочих слоев Петербурга, а лиц из интеллигентного общества почти не наблюдалось. Администрация потребовала выбрать на собрании представителя, который бы отвечал за порядок и громко, во всеуслышание, объявлял фамилии выступавших.

Полиция строго следила за поведением собравшейся публики и тоном выступлений, но поначалу не вмешивалась. Ораторши с воодушевлением говорили о нелегком женском фабричном труде, об охране материнства, о вреде проституции. Одна из выступавших дам сказала: «Если французский президент – первый между равными, то русская женщина – последняя между бесправными».

Но когда госпожа Кувшинская, «суфражистка английской школы», не ограничившись только женским вопросом, стала говорить по поводу крестьянской общины, заявив: «Столыпин был врагом русской женщины!», полицейский офицер остановил ее. Публика заволновалась, остальные выступавшие дамы вынуждены были сбавить тон.

После того как огласили заявление, единодушно одобренное всей аудиторией, о необходимости предоставления политических и социальных прав женщине как матери и хозяйке дома, а также как «видной деятельнице в промышленности, торговле и земледелии», собрание объявили закрытым. На том и разошлись. Первый опыт «женского дня» оказался удачным.

Вопрос о женском равноправии не раз проникал даже в стены дореволюционной Государственной думы. Многие народные избранники, как правило, левых и либеральных взглядов, выступали горячими сторонниками «дамской эмансипации», называя «раскрепощение русской женщины» политическим требованием момента.

К примеру, на одном из февральских заседаний Государственной думы в 1911 г. депутат от фракции социал-демократов возмущался, что «правящая партия» октябристов завела в русском парламенте «крепостнический дух» в отношении стенографисток. Выражался он в том, что в свободное от работы время думским стенографисткам не разрешалось выходить в кулуары. Нарушение этого правила влекло денежный штраф. Во-вторых, им категорически запрещалось разговаривать с депутатами, в особенности с «левыми», – за это также им грозил штраф.

На том же заседании думский депутат Родичев от партии кадетов поднял вопрос о судьбе «почтовых барышень». Как считал Родичев, это вопрос всероссийского значения, поскольку затрагивает права и свободы личности. Дело в том, что Почтово-телеграфное ведомство запрещало своим дамам-служащим выходить за кого бы то ни было, кроме как за чиновников своего же ведомства.

«Это какая-то амурная привилегия для чиновников почтового ведомства! – восклицал Родичев. – В этом сказывается совершенное неуважение к личности служащих там девиц. Я полагаю, что указать на это нарушение Почтово-телеграфному ведомству – прямая обязанность Государственной думы». Родичев предлагал думцам принять специальное постановление с такой формулировкой: «Всякое ограничение личных и семейственных прав почтово-телеграфных служащих является несправедливым и нецелесообразным».

Вопрос о «почтовых барышнях» вызвал бурное обсуждение в Думе. Против предложения Родичева решительно восстали «правые» депутаты. Дума дважды голосовала по этому вопросу: в первый раз голоса разделились почти поровну, и только во второй раз предложение Родичева получило поддержку большинства.

Тем не менее Почтово-телеграфное ведомство вовсе не собиралось воспринимать постановление Государственной думы как руководство к действию. Спустя несколько дней по скандальному вопросу о «безбрачии почтовых барышень» на страницах печати выступил начальник Главного управления почт и телеграфов, заявивший, что никаких изменений в статус их служащих вноситься не будет.

По его словам, в России этот вопрос обстоит куда более либеральней, чем, к примеру, в «цивилизованной», как сейчас говорят, Германии, где почтовым барышням вовсе не разрешается выходить замуж. У нас же все-таки разрешается, хоть и с существенным ограничением. Причина этого требования проста: выходя замуж за постороннего, девицы начинают «манкировать» своими служебными обязанностями, а это совершенно нетерпимо, тем более когда служащих и так не хватает. Как считал «главный почтовик» России, «у нас на почтамте и без того льготные условия. На телефонных станциях барышням вообще запрещается выходить замуж!».

В начале ХХ в. женщины добились в России права на образование и стали приходить в профессиональные сферы, которые прежде считались исключительной прерогативой мужчин, – медицину, образование, промышленность. Немало женщин пошли в «телефонные барышни». Правда, работа эта была не из легких…

«Что может быть тяжелее труда телефонисток? – вопрошал обозреватель „Петербургской газеты“. – Нажимая кнопку телефонного аппарата и не сразу получая ответ со станции, абоненты обычно сердятся: „Барышня! Я буду жаловаться на вас. Три часа не могу дозвониться!“».

Если бы абоненты имели хоть малейшее представление об адском труде барышень-невидимок, с которыми им приходилось общаться, прежде чем попасть на телефонный номер необходимого собеседника, они бы наверняка изменили свое мнение. Ибо их работе вряд ли бы кто позавидовал.