Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

да свода вечернего вечный покой.

9. Двойное небо

Что и говорить, лицезрение неба, причем в любое время суток и при любой погоде, вызывает в нас непроизвольно чувство непостижимого величия, и хотя наша повседневная жизнь практически ничего общего с метафизикой неба не имеет, все-таки небо остается ее фоном: без неба любое решительно жизнеотправление напоминало бы жалкий театральный акт – чего стоило бы одно закрытое полутемное помещение – и не было бы вокруг нас ни единого предмета, которое – без небесной бесконечной перспективы – не было бы аналогично театральному реквизиту, и никто из наших ближних или дальних не казался бы нам человеком в собственном смысле этого слова, то есть свободным существом с великой, потому что неопределенной, и неопределенной, потому что великой, судьбой, – которую гарантирует опять-таки одно только небо – но все люди как один представлялись бы механическими куклами-актерами, сплющенными и задавленными своими так легко предсказуемыми посредственными ролями.

Короче говоря, небо, будучи основой и условием нашей жизни и нашего бытия – что не совсем одно и то же – является плюс к тому еще и последним критерием истины: любой нравственный, а тем более метафизический вопрос находит свой по крайней мере интуитивный ответ в зависимости от того, созвучен ли он небу и в какой степени созвучен, – чем больше созвучия, тем больше истины, совсем нет созвучия, полностью отсутствует и истина, и если буддизм так великолепно гармонирует с просветленной лазурью, то христианство по тональности родственно ночному небу, как видите, все сходится, и конечно же самые наши противоречивые чувства, мысли и интуиции «подсказкой» неба не только не упраздняются, но усиливаются до возможного предела, демонстрируя тем самым, можно сказать, каноническую правоту антиномического подхода к загадке жизни.

XIII. Баллада о Турецкой Забегаловке

1

В турецкой забегаловке однажды,
в одной руке держа большой кебаб,
в другой – салфетку (губы вытирая),
я в зеркало почти уперся лбом:
в нем улица бесшумно отражалась,
а звуки проникали через дверь,
эффект кино немного создавая,
когда топорно сделан в нем дубляж,
плюс эти заунывные мотивы,
что из прибора пыльного лились
в скрещении стены и потолка.
плюс солидарные в жеванье лица,
несущие тепло и радость бытия,
плюс тело заполняющая сытость,
ради которой все здесь собрались, —
да мало ли еще чего там было…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Одна и та же в жизни полнота,
возьмем ли мы трагедии Шекспира,
или закусывающих людей:
просто одни нас чем-то интригуют,
другие же нам кажутся скучны,
вопрос стоит об умном развлеченье
и ровным счетом ни о чем ином:
субстанция одна у океана,
явленья ж разные – то штиль, то шторм…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Меня привлек к себе субъект напротив:
он так нескромно на меня смотрел
из глубины зеркального пространства!
и многое я мог бы рассказать
о нем – такого, что иные уши
завяли бы мгновенно, как цветы,
политые невыносимым ядом,
когда бы не приличия закон, —
но было в этом деле самым странным
что не заметил среди нас никто,
насколько тип тот в зеркале противен, —
хотя по лицевым его чертам —
буквально как по самой точной карте —
пожалуй, каждый мог бы прочитать
его натуры скрытые пороки,
однако так никто не прочитал…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Закончив есть, все просто уходили,
так на него ни разу не взглянув,
и был я им за это благодарен,
а мой противный в зеркале субъект,
за сценой этой молча наблюдая,
запанибратски вдруг мне подмигнул:
и стало мне впервые в жизни стыдно,
за то, что строго я его судил,
тогда как прочие не замечали
его мне слишком видимых грехов…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И с искренним взглянул я состраданьем
в него, и слезы на его лице
сказали, как в любви моей нуждался
все это время он, а я узнал,
куда отныне нужно мне идти.

2

Посреди шумной европейской привокзальной улицы, в турецкой забегаловке, за стойкой, упершись взглядом в зеркало с виньетками и поедая кебаб, иной раз вдруг удивленно замираешь: ведь так много можно было бы рассказать о субъекте напротив! но удерживает элементарное чувство порядочности, – в сущности, это производит несколько комическое впечатление, хотя и является, быть может, тем последним, отчаянным и так и не вырвавшимся из глотки криком, который свидетельствует о полнейшей безысходности нашей ситуации.

С другой стороны, когда мы особенно внимательно рассматриваем себя в зеркале, нам подчас настолько неприятны иные черточки в себе и в то же время, в силу последнего интуитивного знания о себе, эти черточки кажутся нам настолько естественными и неотделимыми от себя, что мы ими почти против воли вынуждены любоваться, – отсюда проистекает то неизбежное приятное отупение, каким обычно сопровождается задержка на собственном отражении в зеркале, и оно же, увы! является основной музыкальной тональностью любой автобиографии.

Вот почему, зная о существовании законов физиогномики, четко определяющих зависимость характера от черт лица, зная, что опытный психолог, мельком взглянув на ваше лицо, как по карте определит вашу сущность, сколько бы вы ни старались мимикой скрыть ее, зная, далее, что и вам самим изменить ваш характер так же мало возможно, как поменять черты лица, – итак, зная все это, вы будете пожизненно обречены чувствовать некоторую благодарность от всякого случайного взгляда любого случайного человека, который внимательно посмотрит на вас и – не заметит почему-то того очевидного изъяна в вашем характере, который, как прыщ на носу, написан на физиогномической карте вашего лица: и более того, чем меньше окружающие склонны или способны проверять незыблемые законы физиогномики на вашем печальном примере, тем большей вы к ним проникаетесь симпатией, хотите вы того или не хотите, и тем скорее они становятся вашими близкими, друзьями и знакомыми, – этот странный закон напоминает темное солнце в сердцевине нашего мироздания, лучи которого столь же милосердны, сколь небожественны в своей сути.

XIV. Баллада о Чаевых

1

Есть путь простой приблизиться к познанью
того, в чем подвиг состоит святых:
по доброте души, а не по званью
давать при случае побольше чаевых.

Нет большей жертвы в этом мире грешном
для женщин, но особенно мужчин,
чем жестом ритуальным и неспешным
кому-то и без видимых причин

отдать часть денег, точно правя балом —
предел нередко нашей доброты:
вот почему в поступке этом малом
так много непонятной красоты.