Приключения Ариэля, рыцаря двух миров. Том I

Снег скрыл все тропинки и все следы, ехать можно было куда угодно, в таких местах не окликнешь прохожего, чтобы спросить дорогу. Они оседлали коней и пошли верхами шагом меж деревьями неизвестно куда. Долго молчали, в этой мертвенной атмосфере, казалось, даже слова умирали, не успев родиться. Потом Ариэль всё же заговорил:

– У меня всё Ланселот из головы не выходит, да и никогда не выйдет. Великий рыцарь. Он встретился с таким обольстительным злом, что тут кто угодно погиб бы, а он выбрался к Свету живой. Больной, израненный, отравленный, измученный, но всё-таки живой. Он уже видит Свет, Жан, не сомневайся, он Его видит. И вот я вспоминаю своих братьев, рыцарей Ордена пресвитера Иоанна. Трудно даже объяснить, какие это замечательными люди, какие хорошие у них души. Но за счёт чего? В нашем мире всё очень правильно, почти безупречно. Нам не приходится преодолевать дьявольские искушения. Не потому ли мы такие замечательные? А если бы наши рыцари сталкивались с искушениями и соблазнами уровня ланселотовых, так может быть большинство из нас погубили бы свои души? Чего стоит человек, пока он не прошёл через тяжёлые испытания? Неизвестно, чего он стоит.

– А ведь у нас, Ариэль, мечтают о такой жизни, как ваша – чистой, правильной, без соблазнов и искушений. И мечтают о такой жизни, заметь, наши лучшие люди.

– Так вот знаете ли вы о чём мечтаете, и об этом ли надо мечтать? Всё лучше начинаю понимать, что дорога в рай лежит через Голгофу, через страдание, через то самое зло, от которого вы хотите избавиться. Можно ли так проложить жизненный маршрут, чтобы попасть в рай, обогнув Голгофу?

– Но, дорогой Ариэль, человек не может мечтать о страданиях. Не может мечтать об искушениях и соблазнах, чтобы их преодолеть. Человек не может мечтать о Голгофе. А разве должен?

– Конечно, не должен. Но выйдет ли иначе?

И тут Ариэль услышал лёгкий звон железа, не оставлявший сомнений в том, что где-то рядом скачет на коне рыцарь, а вскоре меж чёрных стволов он увидел и самого рыцаря, лёгкой рысью скакавшего пересекающим курсом. На рыцаре были красные, сильно помятые доспехи, шлем снят и приторочен к седлу, длинные нечёсаные волосы придавали ему вид неопрятный. Шагов за десять друзья остановились, Жан окликнул незнакомца:

– Приветствую вас, благородный рыцарь.

Всадник тоже остановился, на его безразличном, немного сонливом лице отразилось удивление, похоже он только сейчас их заметил. В ответ он даже не сказал, а как-то странно проскрипел:

– Мир вам, странники.

Было похоже, что рыцарь давно уже ни с кем не говорил и в ближайшее время не собирался. Жан представился и сказал растерянно:

– Кажется, мы заблудились в этом лесу, не поможете ли нам выбраться на дорогу?

Красный рыцарь тоже представился:

– Меня зовут Персеваль. Вам повезло, что вы встретили меня, потому что вас зачем-то понесло в непроходимую чащу, из которой вы и за неделю не выбрались бы. Если вы поедете вместе со мной, то через несколько часов выберетесь на дорогу.

Они так и сделали. Ехали некоторое время молча, потом Жан не выдержал и спросил:

– Куда держит путь благородный Персеваль?

– Еду молиться и плакать на могиле матери. Она умерла недавно, так и не дождавшись меня.

– Соболезнуем… Но что стало причиной смерти вашей матушки, если вам не слишком тягостно об этом говорить?

– Мне в любом случае будет тягостно, говорить или молчать не имеет значения, а думать я всё равно ни о чём другом не могу. Матушка умерла от тоски, не выдержав разлуки со мной. Лет десять назад я покинул отчий дом, где с тех пор не был, а матушке ни разу даже весточки не послал, и вообще не вспоминал о ней никогда. Перед вами чудовище, господа.

– Мир полон легенд о вашем благородстве, дорогой Персеваль.

– Благородство… – презрительно выдавил из себя красный рыцарь. – А в чём оно? В чём благородство бездушного бугая, который крушит всё вокруг и ни о ком кроме себя не думает? Каких только небылиц я не наслушался от трубадуров о своих собственных подвигах. А знаете, каким был мой первый «подвиг»? Я хладнокровно и бездумно убил рыцаря Итера Красного, только для того, чтобы завладеть его доспехами. Вот этими самыми доспехами. Я буду до конца дней их носить, чтобы все видели: вот скачет бездушный убийца, для которого отнять человеческую жизнь легче, чем выпить стакан вина. И какими же, вы думаете, были мои последующие подвиги, если я так начал? Всё в том же духе: безумная самовлюблённость и полное безразличие к другим людям.

– Но, видимо, всё изменилось, раз уж вы об этом говорите, – заметил Ариэль. – Человека, который способен страдать от собственного эгоизма, уже трудно назвать законченным эгоистом. Расскажите о себе.

– Мой отец был славным, хотя и небогатым рыцарем, впрочем, я совершенно его не помню, он рано погиб в какой-то стычке. Мать безумно любила мужа, тяжело переживала его утрату и всю свою любовь отдала мне, тогда ещё совсем маленькому. Она считала, что главной причиной её утраты был рыцарский образ жизни, да так оно в общем-то и было. Когда у человека на поясе постоянно висит отточенный меч, он рано или поздно послужит своему назначению, а ведь меч есть не только у него. И вот матушка постаралась вырастить меня так, чтобы я ничего не знал о рыцарстве. Мы жили не в замке, а в небольшом деревянном доме, рыцари у нас никогда не появлялись, и слугам было строжайше запрещено любое упоминание о рыцарстве, во всём доме было не найти ни одного предмета рыцарского снаряжения. Когда я подрос, начал пасти коров, ведь пастухом быть куда безопаснее, чем рыцарем. Не знаю, что матушка думала о моей дальнейшей жизни, похоже она вообще старалась о ней не думать, просто радуясь каждому новому дню, в течение которого ей удавалось уберечь меня от соприкосновения со злом. Вы не поверите, но я не знал даже о том, что коров потом убивают, а мясо едят. Юный пастушок считает коров своими друзьями, о которых ему приятно заботиться, а о том, откуда берётся мясо, которое мы едим, я и не думал, полагая, кажется, что окорока растут где-то на деревьях. Матушка сдувала с меня пылинки, слуги были очень доброжелательны и улыбчивы, мне казалось, что весь мир существует для меня, да ведь наш маленький уютный мирок, действительно, существовал именно для меня. Я не знал, что такое вражда и злоба, меня никто и никогда не огорчал.

– Ваша матушка подарила вам счастливое детство.

– Да как сказать… Почему-то, вспоминая своё детство и отрочество, я не чувствую, что был тогда счастлив. Скорее, безмятежен. Моя жизнь мало отличалась от жизни коров, которых я пас. Когда все вокруг только и делают, что радуют человека, он не может узнать, что такое радость, вот я и не помню никакой радости в своём детстве, и меньше всегда я хотел бы туда вернуться. Матушка моя тогда, наверное, была счастлива, потому что она знала, что бывает и иначе. Но, как я сейчас понимаю, её радость было сильно отравлена тревогой от того, что её счастье может в любой момент рухнуть. Так и вышло.

Однажды, когда я пас на лугу коров, мне довелось впервые в жизни увидеть рыцарей. Пятеро всадников на великолепных конях приближались ко мне. Их кольчуги были начищены и сверкали на солнце, а у одного из них кольчуга была даже позолоченной. На щитах я увидел яркие разноцветные гербы из золота, серебра и эмали, даже уздечки коней были украшены яркими самоцветами. Должно быть, это были паладины знатного сеньора, позже я узнал, что рыцари на самом деле редко выглядят так празднично и нарядно, и мало у кого из них есть такие дорогие доспехи, а тогда мне показалось, что я встретил существа из иного мира, и увидел в них почти ангелов, и конечно тут же воспылал желанием стать одним из них.

Рыцари хотели спросить дорогу, а я, никогда не покидавший нашего маленького поместья, дороги не мог указать, но обрадовался поводу пригласить их в наш дом, где им всё объяснят, а заодно дадут возможность немного отдохнуть и подкрепиться.

До нашего дома было недалеко, но и за это малое время я успел выведать у предводителя рыцарей очень многое о том, кто они такие и что значит быть рыцарем. Этот благородный человек ответил на все наивные вопросы деревенского паренька без тени насмешки, очень серьёзно, ничем не задев моего самолюбия. И этим окончательно меня очаровал. Я сразу же принял решение стать таким, как он.

Матушка, увидев меня в сопровождении такого эскорта, должно быть, тут же поняла, что наш маленький уютный мирок рухнул. Она приняла рыцарей любезно, как это и подобает благородной даме, вежливо и подробно ответила на все их вопросы, предложила скромное, но достойное угощение. Тогда мне показалось это вполне естественным, но потом я понял, что она чувствовала. Её душу, должно быть, затопила волна чёрного горя, она уже знала, что сейчас потеряла сына, так же, как некогда потеряла мужа. Жизнь её в один миг оборвалась, и она словно присутствовала на собственных похоронах, но продолжала оставаться вежливой и обходительной. Сейчас я удивляюсь её самообладанию, а тогда я думал, что она также рада рыцарям, как и я, если вообще думал о ней. Я привык к тому, что заботятся обо мне и не привык о ком-то заботиться. О том, что происходит в душе моего ближнего, у меня и вопроса возникнуть не могло, словно в этом мире существовала только моя душа.

Когда рыцари нас покинули, я тотчас заявил матушке, что завтра же отправляюсь ко двору короля Артура. Она тяжело вздохнула и сказала только одно: «Мой милый сын… Пойдём в часовню, помолимся вместе Господу нашему Иисусу Христу и Его Пречистой Матери». Помню, как горячо она молилась тогда, понимая, что у меня теперь нет иной защиты, кроме Бога. Она вверяла меня Пресвятой Богородице, как Матери, потому что сама, как мать, уже ничего не могла сделать. Как безропотно она приняла свою судьбу, даже не пытаясь предложить мне остаться, и ни единым словом, не намекнув на то, как ей больно. Я весело тарабанил за ней слова молитв, совсем не думая о Боге, а лишь о тех захватывающих рыцарских приключениях, которые начнутся в моей жизни уже завтра. Матушка, казалось бы, дала мне хорошее религиозное воспитание, мы всегда молились с ней вместе, и я никогда против этого не возражал, полагая молитву, точнее – молитвословие, раз и навсегда установленным обычаем, частью нашей размеренной жизни, но я совершенно не был религиозен и произносил слова молитв без участия сердца. Моё сердце тогда ещё спало, а потому и в Боге не нуждалось. Я знал, что есть где-то там на Небесах Верховный Сеньор, который управляет всеми земными делами, но это была для меня формальная истина, не имевшая прямого отношения к моей жизни, как если бы я знал, что где-то на краю земли живут великаны, но мне от этого ни тепло, ни холодно. Матушка прошла в жизни через многое, потому и была религиозна, а я ничего не испытал, потому и религиозен не был.

Она не засыпала меня на дорогу множеством полезных советов, понимая, что в этом нет никакого смысла, лишь несколько раз повторила, чтобы я никогда не забывал о Боге и непрестанно молился. Я легко это пообещал, не понимая смысла собственных слов.

И вот в моей жизни начались приключения и подвиги. Громкая слава пришла ко мне гораздо раньше, чем этого можно было ожидать. С детства я обладал огромной силой и ловкостью, так что оружием овладел легко и быстро. Я не знал, что значит страх, потому что не догадывался, как много в этом мире того, чего следовало бы по-настоящемубоятся,и всех удивлял своей невероятной отвагой. При дворе Артура мне объяснили, что рыцари должны служить добру и бороться со злом, защищать слабых от сильных, если в этом есть необходимость. Я всё понял и бросился остервенело «творить добро», на самом деле быстро превратившись в законченного носителя зла, потому что в глубине души служил только самому себе, своей славе и был совершенно нечувствителен к чужой боли и вообще к тому, что чувствуют люди вокруг меня.

До 16-и лет я вообще не сталкивался с реальными проявлениями зла, не знал, что это такое, а потому зло вошло в мою пустую душу легко, без сопротивления, как к себе домой, ведь я вообще неимел навыков противостояния злу в самом себе, полагая, что всё зло вне меня. Моя матушка, не тем будь помянута, желала оградить меня от зла, но это привело ктому, что я совершенно не умел противостоять злу, не умел распознавать его в себе. Она думала, что моя душа таким образом будет чиста, но она оказалась не чиста, а пуста, совершенно лишена сопротивляемости и открыта для всего плохого. Вскоре я стал чудовищем – бесчувственным и безжалостным. Не было такой жестокости, какой я не сделал бы для ради умножения своей славы, и всё это якобы «во имя добра». И слава моя гремела, и я всё больше сходил с ума. Молиться я перестал теперь уже даже формально, ведь ритуальное молитвословие было для меня частью домашнего быта, а оставив дом за спиной, я естественно позабыл все связанные с ним ритуалы.

Наконец в мою жизнь пришло настоящее горе, и я познал настоящую боль, огромную и чёрную, как ночное небо. Я потерял любимую женщину. Внутри меня обрушилось всё, что ещё каким-то чудом держалось. Впервые я искренне и от всей своей помрачённой души обратился к Богу, но это были слова проклятий. Я обвинил Бога в чудовищной несправедливости по отношению ко мне и отрёкся от Него. На самом деле это я был несправедлив по отношению к Богу. Упиваясь отравой славы, разве я когда-нибудь вспоминал о Господе? Разве я благодарил Его за то, что Он помогал мне одерживать победы? Разве я когда-нибудь просил у Него прощения за свои грехи? Разве я относился к Богу, как к Отцу? А тут я вдруг обратился к Богу, как оскорблённый сын, которого отец не захотел защитить. Все свои заслуги я приписывал себе самому, а в несчастьях тут же обвинил Бога. Мне почему-то казалось естественным, что Тот, о Ком я и думать не хотел, просто обязан дарить мне непрерывное счастье. Разве справедливо было этого ожидать? Но Бог выше справедливости, Он всегда заботился о своём неблагодарном чаде, и горе это Он послал мне не как наказание, а ради моего исправления, и боль моя была дана мне, как лекарство, а я в ответ отрёкся от Его отцовской заботы. Каких только безумных богохульств я не изрыгал, и тогда рассудок оставил меня, я не помнил даже, кто я. Это тоже было Божьей милостью, оставаясь в рассудке, рыцарь-безбожник мог бы натворить куда больше бед, а Бог по-прежнему меня берёг от окончательной погибели души. И матушка, о которой я забыл, не забыла обо мне, она, видимо, крепко за меня молилась.

Лет пять я был безумцем, пока наконец не набрёл в лесной глуши на хижину отшельника, святого человека, который смог вернуть меня к реальности, а главное – он вернул меня к Богу. Он объяснил мне, что со мной произошло, его растворённые любовью и скорбью слова достигли самых глубин мой души, вызвав во мне такое сильное раскаяние, что я опять чуть не лишился рассудка, но лить слёзы покаяния мне суждено было уже в здравом уме и твёрдой памяти. С Божьей помощью душа моя начала оживать, я решил жить теперь по-другому. Я каялся в том, что оставил мать, причинив ей страшную боль, и никогда не молился за неё. Я уже собирался отправится к ней, чтобы высушить её слёзы и попросить прощения, но тут пришло известие о её кончине. Этот удар я принял уже будучи кающимся грешником. Матушка с небес видит моё раскаяние, её страдания завершились, а я в этой жизни уже не смогу попросить у неё прощения, мне суждено носить в себе эту боль ради очищения моей грешной души. Так хочет Бог.

Некоторое время они ехали молча, потом Ариэль осторожно сказал:

– Ваша история, благородный Персиваль, для многих людей могла бы послужить серьёзным уроком. Поневоле задумаешься – в чём причина ваших бед? Поймите меня правильно, я ни в коем случае не хочу опорочить светлую память вашей матушки, но не в её ли странном воспитании эта причина?

– Это так и есть, дорогой друг, – Персиваль тяжело вздохнул. – Не мне судить матушку, она очень любила меня, и я теперь люблю её так, как только способен. Но она совершила большую ошибку, которая дорого вышла нам обоим. Её можно понять, она видела в жизни так много боли и слёз, что поневоле хотела оградить от всего этого сына. Вот только в этой жизни никуда не спрятаться от зла, и, если человек не готов встретиться с ним, он легко может погибнуть. Разумнее было бы не ограждать ребёнка от зла, а научить ему противостоять, не устранять из жизни все искушения и соблазны, а разъяснять, в чём их опасность, и научить бороться с ними. Хорошо бы вовсе прожить без искушений, но ведь эта встреча всё равно неизбежна, и либо ты обучен невидимой брани, либо погибнешь.

– Но вот чего я никак не пойму. Воин становится воином не на тренировках, а на войне. Тренировки нужны, конечно, но не достаточны – только настоящая война может выковать настоящего бойца. Но тогда получается, что это справедливо и для невидимой брани со злом в своём сердце? Пока душа человека не встретится со злом, она не научится его побеждать. Значит, зло необходимо для победы добра?

– А вы много видели в своей жизни зла, чтобы говорить о его душеполезности? – горько усмехнулся Персеваль. – По вашим глазам, мой добрый друг, заметно, что вы видели его не много.

– Почти нисколько, – смутился Ариэль. – Я сирота, подкидыш, о своих родителях ничего не знаю. Обо мне заботились, меня любили, как родного сына все без исключения взрослые, которых мне довелось знать. Никто меня от искушений и соблазнов особо не берёг, нов том краю, где я вырос, почти нет зла. И вот теперь я пытаюсь понять, что это такое.

– А разве обязательно понимать? – пожал плечами Персеваль. – Разве недостаточно твёрдого убеждения в том, что Бог желает нам только добра? К чему эти рассуждения о зле?

– Может быть и ник чему, вот только я не уверен, что мы сможем противостоять злу, вообще не имея представления о том, что это такое, и почему оно есть, и зачем оно надо.

– Не знаю… Наверное, у каждого свой путь. Кстати, ваш путь явно не будет лёгким. Уж не знаю, что это за страна такая, в которой вы выросли, но и по глазам, и по всему вашему разговору чувствую, что это действительно необычная страна. Она чем-то напоминает моё детство. Вы не имеете ни малейшего представления о том, как далеко может зайти наше земное зло, а уже берётесь рассуждать о его необходимости. Впрочем, дай вам Бог всего того, что будет полезно вашей душе.

– Но дорогой Персеваль… – Ариэль не смог закончить фразу, потому что на него вдруг навалилась неодолимая сонливость. С трудом он пытался удержать веки, которые закрывались сами собой, но не смог, они всё-таки закрылись. Ариэль пытался оставаться в сознании уже хотя бы потому, что сидел на коне, а уснув, неизбежно свалился бы с него. У него, вроде бы, получалось, в сон он не провалился, продолжая с ним бороться. И вдруг сонливость схлынула, так же внезапно, как и пришла. Несколько мгновений он боялся этому поверить, а потом осторожно открыл глаза. Жан был по-прежнему рядом, а Персевальисчез. И пейзаж вокруг них изменился. Лес вроде бы был всё тем же, но на деревьях пробивались весенние листочки, и снег уже не покрывал землю, егосменила молодая изумрудная трава.

– Ты тоже провалился в сон? – спросил Ариэль у Жана.

– Почти провалился. Видимо, так же, как и ты. А потом нас перебросило сюда. Бог и ночи ждать не стал, очевидно, надо было срочно прервать поток твоего красноречия. Ты бы, Ариэль, поосторожнее высказывался.

– Но я говорил то, что думал.

– Вот-вот. Ты бы думал поосторожнее. Неужели ты ещё не понял, в какой ситуации мы оказались? Бог покажет тебе всё, что ты хочешь увидеть в нашем мире. Он наглядно ответит тебе на все твои вопросы.Но чем безответственнее будут вопросы, тем суровее будут ответы.

– Но, если вопрос всё-таки возник… Бог милостив.