Между синим и зеленым (сборник)

– Так вот, – продолжил комроты, – будем считать, что ваш дембельский аккорд требует игры. Требует игры ваш дембельский аккорд.

Костя не собирался идти на рабочку или прикручивать скосившиеся дверки шкафов. Что угодно, думал, только не чмошная духанская рабочка.

– Дежурный! Открывай оружейку.

Ксива затряс ключами, забегал туда-сюда, от сейфа к тумбочке дневального, обратно и вперед.

Летчик с Костей переглянулись. Не заставят же ночью чистить оружие. По распорядку чистка только послезавтра. В чем необходимость? Летов растерянно пожал плечами, потянулся к бляхе, но вспомнил, что потерял ремень.

– Че думаешь? – шепнул Летов.

– Ниче не думаю, – в голос ответил Костя.

В это время Ксива уже разобрался с ключами, и оружейная комната открыла решетчатые двери.

– Вперед! – скомандовал командир.

С центрального прохода продолжали доноситься командирские вопли. Волны голоса глушились о металлические шкафы, узкие перегородки, тяжелый плиточный пол.

– Номе-й помнишь? – спросил Ксива.

Летчик указал, на какой полке теплится его родной автомат. Костя ответил, что не помнит, хотя на самом деле помнил.

Ксива отслужил полгода, старики его почему-то не трогали. Сам Ксива не был рад дедовской теплоте и втайне желал, чтобы его дрюкали наравне с остальной молодежью. Однажды подошел к Летову и попросил ночной прокачки. «Меня свои не п-ъ-инимают», – пояснил Ксива.

В тот же вечер сержант Летов исполнил желание. Довольный Ксива отжимался на глазах сослуживцев, касаясь подбородком пыльной взлетки, терпел физуху в душной сушилке и, как полагается, испытывал на прочность дыхалку, пока старики практиковали удары с правой и левой.

Задохший Ксива, раненый и мятый, досыпал в полном счастье и верил, что теперь стал настоящим солдатом. Свои пацаны приутихли, хоть и подозревали, что дедушки били вполсилы. Ксива гордился мутными следами на теле и легкой недельной хромотой, а потом сам вдарил какому-то молодому и вроде бы завоевал окончательное уважение.

– Че случилось? – спросил Костя.

Ксива сказал «щас», выглянул из оружейки, убедился, что никто не услышит, и наконец раскурлыкался от души, не в силах больше хранить раскрытый ему по воле дежурного наряда секрет.

Он рассказал, что из подмосковной колонии сбежал заключенный и по каким-то неподтвержденным сведениям перемещается по лесу, окружающему их небольшую воинскую часть.

– Такие вот дела. Говорят, можно стрелять на поражение, если что.

– А мы-то при чем? – психанул Костя, бросив от злости снаряженный патронами рожок. – Я че, лысый, что ли, мне это надо? – завопил он, снабжая запасной рожок, протирая маслом ствол. Он понимал, сколько ни вопи, будет так, как решил командир. Приданные силы в лице срочников всегда пользовались спросом со стороны дружественных военизированных структур.

«Живое мясо, – думал Костя, – гонять дембелей, как собак паршивых. Ну, сбежал и сбежал. Убудет, что ли?»

Он непременно разразился бы вслух, если живое слово хоть что-то значило.

Упертый Летчик, напротив, стойко и равнодушно принял информацию. Волновал его только потерянный ремень.

– Ксива, не видел мой ремень?

– Не-а, не видел, – растерянно ответил Ксива. – Может, в бане забыл?

– В бане? Может, и в бане, – задумался Летчик. – Надо посмотреть. Долго еще там канитель будет?

– А кто ж знает.

Костя матюгнулся от души, харкнул в угол, не в силах успокоиться.

В оружейку заглянул Чуча с еще одной молодой черепушкой.

– Куда? – испугался Ксива. – Нельзя. Оружейка.

– Место! – скомандовал Костя, и молодые прыгнули обратно.

– Чего это, чего это нельзя? – заревел комроты.

После недолгих объяснений молодые вооружались как настоящие бойцы, а Костя по-прежнему плевался и шугал каждого встречного.

– Товарищ лейтенант, – после построения обратился он к политруку, – ч то за херня?

– Неверов! Держи базар.

– Да вы сами подумайте. Ну, куда с ними? Других, что ли, нет?

– А кто тебе нужен?

– Точно не эти сопляки. Жижу бы взяли, Фарша там, Корявого, на худой-то конец. Наших пацанов, короче, – указал Костя на дембелей.

– И они успеют. Радуйся, Неверов. Такая возможность. Государство тебя не забудет.

Но Косте было все равно на государство и его крепкую память. Он и сам хотел поскорее забыть о нем, вернуться домой и, как страшный сон, оставить даже мимолетное воспоминание о службе. Знал, что дома ждет его настоящая жизнь, хорошая работа, друзья, свобода. Захотел – пошел туда, не захотел – обратно вернулся. Покурил. Чай попил. Сколько хочешь хлеба. Устал – поспи. Проснулся – сам решай, чем заниматься.

Наблюдал за Летчиком и, может, завидовал его непробиваемой стойкости. Надо так надо.

– Пойдешь курить? Я договорился.

Кто бы сомневался, что Летчик не сможет договориться.

Само собой, Летова он ценил. Вместе они ловили дедовских лещей, умирали на частых марш-бросках, тырили пряники в столовой, попадали в наряды. Спали на соседних койках, стояли рядом в строю. Вместе мечтали поскорее вернуться домой. День за днем, бок о бок, впритирку, будто пленники, скованные тяжелой свинцовой цепью, невидимой, но ощутимой, шли навстречу забытому гражданскому горизонту.

И если один шел чуть медленнее или, наоборот, бежал впереди, рушилась дружба и побеждала глупость.

Курили прямо у казармы. Черпак Чуча со вторым неудачником дымили в беседке.

Докурив, Летчик помчался к полуразрушенной кирпичке, где доживала свой век солдатская баня. Новый призыв обязали восстанавливать постройку в ожидании министерской проверки, но работали срочники неохотно. Кто-то в приступе духанского мятежа замахнулся кирпичом на сослуживца, после чего работы прекратили. Потом кончился кирпич. Ждали стройматериалы в надежде, что денег на цемент и прочую дрянь не выделят.

Вернулся Летчик без ремня. Молчаливо закурил и зацепил краем глаза Костину бляху. Костя заметил этот как бы случайный, но пристальный взгляд.

– Ну, хочешь, отдам? Что ж ты в самом деле.

– Да не, – отмахнулся Ксива, – у тебя другая.