Излом

Излом
Сергей Лушников

В романе «Излом» нас снова ждет встреча с капитаном уголовного розыска Максимом Ткаченко. На этот раз ему предстоит расследовать убийство Леонида Хлебодара являющийся сыном председателя передового колхоза края. Произошло жестокое и циничное преступление, выходящее за рамки понимания милиционеров. На арбузном поле найдено тело юноши. Ведется следствие. Но преступник умело замел все следы, ставя следственную группу в тупик. В ходе расследования капитан Ткаченко пытается понять, что привело преступника к убийству молодого парня. Или может быть преступников? И последует ли новый смертельный удар, направленный на семью Хлебодар? Ход следствия и события связанные с расследованием открывают многочисленные тайны, а непредсказуемая развязка романа шокирует даже самого искушенного читателя.

Сергей Лушников

ИЗЛОМ

Пролог

Украина. 1932 год

Мальчик покосился на Тимофея, и замер, прислушиваясь к резким, пронзительным голосам. А затем оба отчетливо услышали, как воздух прямо-таки наполнился бешеным топотом коней. На улице громко залаяли собаки; казалось еще чуть-чуть и они сорвутся с цепей, такого жуткого лая он еще не слышал. Клубок пыли, словно серое, тяжелое облако, надвигалось в сторону их дома, неся какую-то скрытую тревогу.

– Живо в дом, – приказал ему Тимофей на правах старшего брата.

Мальчуган сорвался с места, бросил корзину и побежал к дому. Пробегая мимо дома, заметил, как отец настороженно смотрел в окно, широкой ладонью отодвинув занавески в сторону.

Войдя внутрь избы, он увидел, как мама смотрела на угол комнаты и крестилась на старую, потрескавшеюся икону. Ее губы заметно дрожали и что-то шептали. Мария – младшая сестра, осторожно выглядывала из-за домашней печи, роняя встревоженный взгляд на мать и отца.

– Мама, что это? – спросила дочка, а в ее глазах притаился страх. Неповторимый, детский страх маленькой девочки. Но мать проигнорировала вопрос дочери, прислушиваясь к доносящимся звукам.

– Где Тимофей? – резко спросил отец.

– На дворе остался.

Таким он отца еще не видел. Батя в один миг отпрянул от окна и окинул всех взглядом: сына, дочку и жену. Что – то в его взгляде было новое, доселе невиданное: настоящий животный испуг, готовый в любую секунду перерасти в страх. В первую очередь не за себя – за свою семью.

– Зови Тимофея в дом. Только тихо, – беспокойство так и застыло на его грубом лице.

Мальчик пулей вылетел из дома, но Тимофея нигде не было. Во дворе было пусто. Лишь протяжно и неистово лаяла их дворняга, разрываясь до хрипоты. На хозяйском дворе гоготали гуси. И почему-то гвалт гусей страшил его больше, чем крики всадников, которые уже были у их ворот. Может оттого, что шипучих гусей он боялся как черт ладана, стараясь обходить их стороной, помня, как на прошлой неделе они гнались за ним. Он тогда споткнулся и упал, разодрав свое колено до крови, получив нагоняй от отца. «Такой уже большой, а все гусей боишься», – пристыдил его отец. – «Бери пример с Тимофея. Твой брат ничего не боится».

Тимофея он нашел в сарае, – прятался за дверью. Это был особый сарай. Без повода им туда заходить не разрешалось. Чисто оструганные бревенчатые стены и высокий потолок. Просторный, добротный, сделанный на века, как и все в хозяйстве отца. Стены увешаны инструментами: хищными серпами и лезвиями кос, зубастыми пилами и граблями, тяжелыми рубанками, топорами и долотами, тупорылыми деревянными молотками, острыми вилами и гвоздодерами. Здесь же – конская упряжь: старые и новые хомуты, кожаные уздечки, заржавевшие и поблескивающие свежим маслом стремена, подковы. Несколько деревянных колес, долбленое корыто, которое отец привез из города пару лет назад. С потолка свисает растрескавшаяся детская колыбель. Им она уже не понадобиться.

– Иди сюда, – услышал он шепот брата, и, покосившись на ворота, прошмыгнул в открытую дверь.

– Тебя батя в дом зовет, – едва он произнес эти слова, как Тимофей сразу накрыл его губы ладонью. От нее пахло сеном и еще чем-то отдаленно знакомым.

Брат закрыл дверь и прильнул к щели, которая была как раз на уровне его глаз. Он присоединился к нему, пытаясь и сам найти щель, толкаясь плечом.

– Смотри, – донеслось до него. И как раз вовремя. Он нашел и для себя щелочку. Она хоть была и небольшой, но обзор сквозь нее был на весь двор.

Их калитка открылась от чьего-то сильного удара. В проеме показался мужчина. Рослый, почти, такой как их отец, даже чуть крепче. Плечи уж точно были шире. На его голове была кепка: затертая, кожаная. Помятая гимнастерка заправлена в широкие, выгоревшие светло – зеленые галифе. На поясе висела кобура. Он осмотрелся по сторонам и двинулся к воротам. Шаг широкий, крепкий. Вытянув засов, он распахнул ворота, в которые сразу же въехало четверо всадников.

Сквозь щель незнакомцы ему показались великанами, как на той картинке из книжки Тимофея. За ними тянулась телега, поскрипывая колесами. На мгновение образовалась тишина – даже собаки с гусями умолкли. И от этой тишины ему стало не по себе. Тимофей зыркнул на брата, и прислонил указательный палец к губам. Всадники соскочили с лошадей и направились к дому.

Первым шел совсем еще молодой парнишка в «буденовке», сжимая одной рукой ремень своей винтовки закинутой за плечо. На конце винтовки торчал длинный и острый штык. За ним шел низкорослый мужчина, с короткой бородой, и прихрамывающий на левую ногу. В руке он держал какие-то скрученные в трубочку бумаги. Замыкала процессию странная парочка мужчин идущих нога в ногу, словно кто-то невидимый давал им счет – левой-правой, левой-правой. У одного из них было багровое негодующее лицо и волосы как у пуделя – кучерявые и мягкие. Второй – высок и толст, а его рубашка так туго обтягивала живот, что казалось еще чуть-чуть и все пуговицы отвалятся от малейшего резкого движения. На его голове красовались три волосины, зачесанные через всю макушку, от уха до уха, отчего его лицо казалось каким-то недобрым, угрюмым, как у их соседа – деда Афанасия, ругавшего их постоянно, чтобы они не делали.

– Кто они? И что им надо? – мальчик тихо спросил у Тимофея, дергая того за рукав, но поймав его взгляд – понял, что ему лучше молчать.

Квартет незнакомцев вошел в дом, а он переключил все свое внимание на повозку. Она наполовину была заполнена мешками, и как он догадался, все мешки были с пшеницей. И вот тут его детский умишко все понял. Накануне мать с отцом долго и тихо перешептывались, пока не погасла свеча. Он часто слышал от них слова, смысл которых был ему непонятен. Он хотел спросить у Тимофея, но тот уже посапывал, уткнувшись носом ему в плечо. А сегодня с самого утра батя с мамкой переносили мешки из амбара на чердак, прикрыв их сеном и листьями табака. Значит, чужаки приехали не просто так. Его смутная догадка перерастала в ясную и четкую мысль, от которой его маленькое сердце стало биться еще сильней.

Кони топтались на месте, дожидаясь своих всадников. Седок на телеге нервно посматривал в сторону дома, покуривая папиросу, при этом часто подергивая край козырька фуражки, выдавая свое волнение. Их дворняга забилась в будку и только одни гуси не переставали гоготать, словно пытаясь таким образом прогнать незваных гостей.

Самый молодой из прибывших красноармейцев резко выскочил из дома и двинулся к ряду сараев, продолжая сжимать свою винтовку. Хозяйственный сарай, где они прятались, был вторым в ряду. Нагрянет и к ним.

– Быстро за бочку, – строго приказал старший брат, толкая его к потаенному месту. Спрятавшись, они замерли, затаив дыхание, боясь даже пошевелиться, словно мышата, учуяв приближение кота. Скрипнули двери. Послышалось тяжелое дыхание и громкие шаги парня. Пробыл он недолго, всего несколько секунд, а им показалось, что прошла целая вечность. Дверь сарая хлопнула, и он направился дальше. Дождавшись, когда утихнут его шаги, они снова примкнули к дверям, наблюдая, чем же все это закончится.

Первым вышел отец, подталкиваемый в спину вернувшимся в дом все тем же парнем в «буденовке». Свое ружье он держал перед собой, а штык блестел на солнце и казался еще длиннее, словно пика. Затем появилась мать, крепко прижимая к себе Марию. Ее платок сполз с головы и лежал на плечах, готовый в любой момент упасть на землю. Волосы растрепанны и мальчики увидели, как плачет их мать, но как-то странно – беззвучно, как тогда – на похоронах дедушки. Он почувствовал, как напрягся Тимофей и потому, схватив его за запястье – не отпускал, боясь остаться один, зная, каким вспыльчивым бывает его старший брат. Больше всего он боялся остаться один. Один со всеми своими страхами. Они продолжали следить за происходящим.

Мама с сестрой стали возле отца, перекидываясь взглядами. Отец что-то сказал парню с ружьем, но тот улыбнулся кривой улыбкой и стал часто махать головой из стороны в сторону, словно не соглашаясь со словами бати.

Вышли и остальные, громко хлопнув дверью. Вели себя они нагло: ругались, громко смеялись и отпускали непристойные шутки в сторону застывшего отца и матери с Марией. Затем разошлись и принялись рыскать по всему двору, пытаясь заглянуть в каждый уголок.

Мальчишки продолжали оставаться за дверью, боясь даже пошевелиться и выдать свое присутствие.

Тимофей наклонился и стал шептать ему на ухо.

– Если они сунутся сюда снова, ты знаешь, что делать.

В сарае, в самом углу одна из досок прогнила, и отец, чтобы скрыть дыру заставил ее деревянной бочкой, которую держал на случай соления. Когда им незаметно нужно было сбегать на речку, то они часто пользовались этим лазом, за которым их ждала свобода.

– А ты? – спросил меньший брат, глядя прямо в карие глаза Тимоши.

– А я за тобой. Но ты первый, понял?

– Ага, – только и молвил в ответ.

Чужаки сбились в группу и стали перешептываться. Тимофей вдруг вздрогнул, и он понял отчего. Один из них, – тот, у которого были волосы как у пуделя, выставил руку вверх, а его указательный палец показывал на чердак. Сердце замерло, и он заметил, как сжались кулаки старшего брата.

Лестницу искать не было необходимости; она лежала в телеге. Подхватив ее, чужаки приставили ее к стене, и самый молодой, «буденовец» шустро взобрался вверх, открыл дверцу ведущею под крышу, а затем что-то крикнул бородачу, который держал его ружье. Оружие перешло к нему, и он вскоре вскрылся внутри чердака.

Отец, дернулся на месте, но был перехвачен матерью, прижимая его к себе, боясь отпустить от себя и дочери.

Под крышей красноармеец пробыл недолго – минуты две – три, а затем высунулась его голова, но почему-то уже без шлема. Его лицо сияло и ликовало, будто он получил долгожданную награду. Молодой что-то крикнул своим товарищам и те уставились на отца, а мужик, что был в обтягивающей рубахе, в свою очередь, стал довольно потирать руки.

– Гады, – прошипел Тимофей и провел ладонью по лицу, взрослый жест, перенятый у бати.

Младший брат понял, что случилось непоправимое, и теперь над его семьей нависла угроза, исходящая от ворвавшихся к ним всей этой своры наглых чужаков. Батя все-таки выступил вперед и стал что-то говорить, но судя по выражению лиц незнакомцев, его слова лишь еще больше вызывали в них негативные эмоции. Первым не выдержал бородач. Он занес свой кулак и что есть силы ударил по лицу отца.

Закричала мать, а затем громко заплакала Мария, держась своими маленькими ручонками за подол мамкиной юбки. От принятого удара голова отца дернулась, но он устоял, а дальнейшая его реакция вызвала гнев у чужаков, так как он саданул бородача в ответ, и те моментально всей гурьбой набросились на него.

Удары сыпались один за другим. Били сильно, но недолго. Отец упал на землю, брызгая кровью. Мать завизжала и стала дрожать всем телом, вызывая тем самым еще больший рев у Марии. Но избиение продолжалось. Теперь они били ногами. Подошвы сапог так и мелькали перед глазами сыновей. Отец попытался ползти. Его одежда была разодрана и вся залита кровью. Но те, словно стая волков, учуяв кровь, продолжали его бить, даже ползучего.

Оставив бездыханное тело, чужаки подогнали телегу к дому и стали грузить найденные на чердаке мешки. Мать не пускали к отцу, направив на нее ружье и приказав оставаться на месте.

– Батя, что умер? – тихо спросил он у Тимоши, будто тот знал ответы на все вопросы, боясь услышать страшную весть. Так было всегда. Когда он чего-нибудь не знал или не понимал, то допытывался у Тимофея, считая, что он – как старший обязан знать все; ведь недаром же он ходил в школу, один из многочисленной детворы на их улице. Мысли его путались, а страх острой занозой продолжал сидеть в нем. Низ живота предательски заурчал. Мочевой пузырь был наполнен и он весь сжался, боясь, что снова оконфузится.

Но ответа не получил, так как услышал дикое, почти животное рычание и он снова прильнул к дверям, к своей точке обзора.