Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Маска дёрнулась в отвращении и вышла. Вскоре меня вызвали в его кабинет для сообщения, что мои командировочные бумаги будут проштампованы на полный срок (оставалось ещё три дня), но я должен исполнить срочную работу: КАМАЗ высыпал свой кузов песка не там где надо во дворе, песок нужно передвинуть, но гусеницы бульдозера помнут свежий асфальт.

У меня ушло часа два-три, чтобы перелопатить песок за спину горшкам с обречёнными Ёлочками… За работу выплатили десять рублей, которые я незамедлительно получил в кассе бухгалтерии. Билет на электричку до Конотопа стоил четыре руб. с чем-то. Так что я пошёл в гастроном, купил бутылку водки, чистой как слеза разлуки, чего-то там для закуси и вернулся в Красный Уголок. Мы с художником распили её за успех сборника поэзии, который листается сзаду наперёд…

~ ~ ~

Капремонтом на Конотопской фабрике вторсырья командовал Юра, один из трёх работников капремонта. Он любил смеяться и делал это умело, демонстрируя фиксу белого металла на клыку. В чёрно-белых кинофильмах комсомольских вожаков обычно играют похожими на него, и только фикса чуть не вписывалась в образ.

Второго капремонтника звали Арсен, его глаза косили друг на друга, но не слишком сильно и он держал себя с церемонной важностью приторможенного аксакала, несмотря на молодой возраст. Его сыну исполнилось два года, вот он и загордился.

С Арсеном я ладил, но Юра, прикрываясь своим жизнерадостным смехом постоянно пытался подмять меня, наверное, от отвращения к моему высшему образованию. Я никому не сообщал о факте, но запись о тех четырёх годах оставалась в моей трудовой книжке в отделе кадров фабрики, а Юра часто и подолгу пропадал в бараке администрации и был там всем свой парень, похохатывая с любым, кто подвернётся.

Основным препятствием к налаживанию дружественных отношений являлись мои отвлечённые цитаты классиков литературы и текущие новости из газеты Morning Star. Арсен же, как и приличествует аксакалу, пытался увещевательно гасить нашу распрю.

Однажды в разговоре с Арсеном, я процитировал пару строк из работы Карла Маркса О Происхождении Семьи, Частной Собственности, и Государства.

(…ну да конечно, автором данной работы принято считать Фридриха Энгельса, однако Фриц опубликовал её после кончины дорогого друга Карла, который дал возможность дорогому корифану порыться в своих архивах и неоконченных трудах. Вероятно, Энгельс, как и блондин из Южной Украины, считал персонально пережитые тяготы достаточным основанием для экспроприации имущества отсутствующих.

Как никак, он щедро поддерживал Карла, его жену и их шестерых детей на деньги своего папы, тоже Фрица…)

Я не привлекал внимание Арсена ко всем этим деталям, ограничившись краткой цитатой из самой работы. Юра, который оказался в бытовке, вдруг вызверился с требованием, чтобы я больше никогда не позволял себе таких провокационных разговоров в его присутствии, потому что он Коммунист и знает куда звонить в случае подобных высказываний.

В первый раз за время наших стычек я не нашёлся что сказать. Он меня ошеломил угрозой науськать КГБ на классиков марксизма-ленинизма. А это не шутки, те с ними запросто разделаются…

В другой раз я описывал Арсену балет Вагнера про Шотландских ведьм, который я посетил в Киеве во время командировки. По ходу сольного танца одна из ведьм запнулась и с деревянным стуком упала на пол сцены.

– Ха-ха-ха! – жизнерадостно отреагировал Юра, который заглянул в капремонт из административного барака.

– И представьте, Арсен, на весь зал не нашлось ни одного придурка посмеяться. Она встала и дотанцевала, показала характер, карочи.

И Юра тоже показал, что не зря ошивается при администрации. В результате, меня перевели в производственный цех на должность прессовщика…

В чём суть Тряпок? Туда вагонами везут утиль отсортированный на свалках. Главным образом, заношенную и выброшенную одежду, а также макулатуру.

Бабы из ближайшего села Поповки, визжащими дисками своих станков, допарывают драное отрепье и снова-таки сортируют в мягкие холмики из просто тряпья, из вязанного тряпья, из воротников искусственного меха от зимних пальто и т. д.

День за днём стоят они перед своими станками в пропылённых халатах, увешанные гроздьями булавок на груди, которые заметили и повыбирали из обносков, чтобы железки не повреждали диск. Гроздья броненосной неприступности для любого сглаза…

Время от времени два грузчика подходят к этим горкам тряпок с глубоким ящиком на длинных ручках типа носилок для парижской знати во времена мушкетёров, только без крыши. Лица их обмотаны банданами, в стиле грабителей банков, чтобы не вдыхать густые тучи пыли висящие вокруг станков. Они наваливают тряпки с «горкой» в свой ящик и уносят в соседнее прессовочное отделение ускоренной рысцой. К такой походке и понуждает тяжесть груза.

(…раза два я подменял кого-нибудь из отсутствующих грузчиков, но не мог сделать больше пары ходок.

– Серёга! Ты без напряга неси!. Расслабься!

Но и эта инструкция не помогала удержать длинные шесты ручек, медленно выскальзывающие из стиснутых кулаков, какое тут расслабление?.)

Принесённое вторсырьё грузчики вываливают возле какого-нибудь пресса, тряпки к одному, бумагу и огрызки картонных ящиков к другому.

Пресс это тоже ящик, но у него есть дверца и нет ручек, потому что он стоит на полу, прикованный к своему месту. Открыв дверцу, нужно прежде всего проложить по дну ящика две тонкие узкие полоски металла, они зовутся шинками, чтобы оба конца каждой из них из него выходили бы. Потом застилаешь нутро ящика парой бросовых мешков и запираешь дверь наружным крючком. Набиваешь в ящик хлам, что натаскали грузчики, жмёшь одну из трёх кнопок сбоку пресса. Электромотор размещённый на крышке-щите за полметра над ящиком, начинает трещать и выть, и ползти вниз по боковым станинам, вгоняя щит книзу. Тот вдавливает хлам до дна, насколько может. Когда звук мотора из воя переходит на визг, значит он сделал всё, что мог и не имеет сил для втискивания дальше. Тут уже нажимаешь кнопку «стоп», и следующую – «вверх». Щит с мотором отправляется ползти в обратном направлении, вверх по станинам. Эти подъёмы-спуски носимо медленны: душемотательны.

Затем в ящик нужно навалить добавку, потому что по норме готовый тюк обязан весить от 60 кГ.

Опять врубай пресс, вминай добавку и, после ещё одной такой, открываешь (но не подымая щита) дверцу и обматываешь тюк той парой загодя проложенных шинок, чтоб не распадался.

Верни щит в исходное положение и выкати готовый тюк. Откатить его над подальше, чтоб не мешал выкатывать последующие.

Вокруг пресса постепенно собирается отара из тюков, а потом грузчик Миша придёт с двухколёсной тачкой. Он заведёт полку тачки под тюк и дёрнет её ручки на себя. Тюк ляжет на рамку ручки, поддерживаемый сзади полкой, и Миша покатит тачку на выход из прессовочного отделения.

Возле ворот выхода стоит фанерная будка весовщицы Вали, а под её окошком большие багажные весы. Миша свалит тюк на весы и, окунув короткий прут в жестянку с красной краской, напишет поверх мешковины упаковки тюка цифру веса, которую Валя покричит ему через стекло в своей будке, потому что Миша стар и глуховат, хотя ещё и крепок. Потом он сбросит тюк с весов, поднимет снова на двухколёсную тачку и укатит из прессовочного отделения на открытый воздух, а там, огибая рытвины в искрошенном бетоне дорожки, потащит к арочному ангару произведённой продукции…

Когда пустой товарный вагон подадут в тупик возле ангара, бригада грузчиков уштабелюет тюки в вагон и его увезут неведомо куда, возможно, на другие фабрики дальнейшей переработки вторсырья…

В прессовочном отделении всего одно окно в крепкой корке пыли сцементированной трудовым потом ещё в период первой пятилетки. Освещение поступает от желтовато тусклых лампочек, по одной над каждым из четырёх прессов. Правда один из них не работает, поделившись своими запчастями с остальными тремя, на которых и трудятся два прессовщика прессовочного отделения.

Норму выработки на прессовщика составляли 32 тюка за смену. Я насилу успевал произвести их за рабочий день, а второй прессовщик, тоже Миша, который жил гражданским браком с Валей весовщицей, закончит норму раньше срока и слиняет, насвистывая лёгкие мотивчики. Он опытный прессовщик и не накладывает избыточного хлама в ящик пресса, а у моих тюков жуткий передоз. Грузчик Миша неодобрительно качает головой, выводя окунутым прутом «78» или «83» на тюках моего производства. Потом, прикрякнув, вскидывает тюк на тачку уволакивает прочь на тарахтящих возмущением колёсах. Он по натуре молчалив и замечаний мне не делает. Мне неудобно перед ним, но никак не удаётся поймать эту норму…

За смену, кроме обеденного, есть ещё два получасовых перерыва для отдыха. Мы сходимся в бытовку. В стене напротив двери два довольно больших окна и не в настолько плотной пыли, чтобы включать искусственное освещение. Четыре квадратные стола с белым пластиковым верхом составлены впритык и образуют один общий обеденный стол посреди комнаты. Его дополняют четыре досочные лавки, по паре с каждой стороны, и один стул во главе. Это бытовка грузчиков и прессовщиков и тут они переодеваются, но во время обеда Поповские бабы идут сюда же, потому что в их бытовке стола совсем нет.

На обед я тут не остаюсь, а ухожу в столовую завода «Мотордеталь». Для этого надо пересечь железнодорожное полотно, а дальше по полю, потом свернуть в лесополосу и идти по тропе до конечной первого номера трамвая напротив заводской проходной. На дорогу уходит минут пятнадцать.

Это был очень современный завод и сквозь стеклянные стены второго этажа столовой открывался вид на поле, по которому я прихожу. И никаких проблем на проходной – любой в спецовке конает за своего. Порции хавки в столовой хоть и маленькие, зато дешёвые. Съешь – и часа два есть не хочется.

Иногда весовщица Валя заказывает принести ей пирожное из столовой. На обратном пути, пересекая железнодорожное полотно перед локомотивами товарных составов, что дожидаются «зелёного» на проезд через Конотоп, я делаю попытки поддобриться к ним пирожным завёрнутым в бумажку. У них такие добродушные морды с красной бородой, как на парусе плота Кон-Тики. Но локомотивы неподкупно отмалчиваются.

– Не хошь, как хошь! – и я несу пирожное весовщице Вале…

Получасовые перерывы тратятся на разговор и игру в домино, вездесущего «козла». Кроме мужиков, на перерывы приходит весовщица Валя, пара Поповских баб помоложе и иногда технолог Валя. Мощная женщина, с избытком бы заполнила даже самые импульсивные из поэтических грёз, но я с этим уже завязал.

Из четырёх прописанных в комнате грузчиков один лишь старый Миша молчит всё время и не встревает ни во что, и даже в «козла» очень редко садится. А вот грузчика Володю Каверина в подбрито-рыжеватой скобочке усов стекающих на подбородок, наоборот, отличает пылкая громогласность, однако грузчик Саша, с чёрной щёточкой усов под носом, остепеняет и сдерживает порывы партнёра. Саша высок, обнадёживающе спокоен и—как тесен мир! – муж той самой Вали, что отпечатала сборник рассказов Моэма на Украинском.

Четвёртый грузчик – Ваня. Он брит и круглолиц. Порою Ваня грозится разбить мне ебальник за очередное из моих высказываний, в чём я крепко сомневаюсь – по лицу видно, что мужик он добрый. Что не мешает ему быть убеждённым женоненавистником и вот опять отвлёкся от костяшек домино у себя в ладони для настырной агитации какие все они стервы:

– Лежу я на ней, пыхчу, наяриваю, а она развалилась – глаза в потолок: —«Ой, Вань, там в углу столько паутины!» Ну не суки они после этого?

Так тут и святой не удержится, чтоб не заметить вскользь: —«Бедный Ваня, от такого хоть кто голубым станет».

И он снова заводит свою обычную пластинку насчёт разбития моего ебальника. Но шансы, что он осуществит угрозу, невелики – за круто сдвинутыми бровями женоненавистника в круглом лице Вани слишком сразу различается его золотое сердце и мягкая натура.

Да я и не возражаю, но только, чур, ниже пояса не бить. И ему вдруг доходит насколько ошибочно наименование «лица» в обиходной речи…

~ ~ ~

В конце зимы работники фабрики ежегодно ездят с трёхдневной экскурсией в Москву. Не все, конечно, а желающие. Технолог Валя спросила нет ли у меня желания. Пришлось признаться, что у меня денег едва хватит до получки дотянуть.

– Ой, да, ланна, – сказала она, – всё за счёт профсоюза. Туда можно и с троячкой съездить.

Это был вызов Эксперименталисту. Я подписался на экскурсию и приготовил три рубля.

Мы прибыли в Москву посреди ярко освещённой зимней темени. Юра вывел небольшой отряд туристов через громадный Киевский вокзал на площадь – он не первый год на эти экскурсии ездит. Я замыкал колонну пряча кулаки в пустых карманах демисезонного верблюжьего пальто. Перед вокзалом нас уже ждал автобус, чтоб через вечернюю Москву везти на Красную Площадь.