Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…если хочешь, чтоб всё вышло как надо, не вздумай усомняться, что так оно и будет…)

Весной, что наступила позже, родители надумали заняться сельским хозяйством. В том смысле, что посадили картошку… Когда после работы, с лопатой и сумкой посевного материала, они направились к лесу, я упросил, чтобы и мне позволили пойти.

Мы вышли на узкую бесконечную просеку в лесу, здесь проходила граница Зоны, пока та не разрослась в Объект. Папа выворачивал ямки в грядке, которую вскопал днём раньше, а Мама роняла в них картошины. Лица обоих казались печальными и Папа недоверчиво качал головой, что почва совсем негожа, навряд ли вырастет хоть что в сплошном суглинке… Тихо сгустились весенние сумерки и мы отправились домой.

(…несколько забегая, должен сказать, что попытка с огородом провалилась. Суглинок виноват или ненужное сомнение в успехе предприятия?

Но что вовсе непонятно – зачем понадобился тот огород? Сэкономить на картошке? Но жили мы тогда не бедно. В комнате родителей появился раскладной диван-кровать и ещё два кресла с лакированными ручками, и овальный столик на трёх ногах – всё вместе называлось мебельный гарнитур…

Скорее всего, им просто захотелось отдохнуть от всей той мебели, вот и придумали себе отговорку для вылазки в лес…)

~ ~ ~

И снова пришло лето, причём намного раньше, чем в предыдущие годы. А вместе с летом в жизнь мою ворвалась Речка. Или же границы моего жизненного пространства достигли её пределов.

Для начала моих отношений с Речкой, сперва пришлось увязаться за компанией мальчиков более продвинутых по возрасту, которые вели по спуску дороги, переступая размякший гудрон на стыках плит, которую я знал как часть пути в Библиотеку. Затем свернули на незнакомую тропу через густую чащу, пока—совсем уже внизу—не открылся, как-то сразу, сверкающий солнечными бликами громкий поток Речки шумевшей по бессчётным валунам и булыгам всяческого размера.

Её 10-метровую ширь можно было перейти не заходя глубже, чем по пояс, или же стоять у берега по колено в быстрых струях и смотреть как табунчики полупрозрачных мальков тычутся в твои икры в зеленоватом сумраке неудержимо катящей массы воды…

На Речке мы играли в Ключик-Замочек, загадывая как всплеснёт вода от брошенного в неё камня. Всплеск пошире, как бы кусточком, проходил за «замочек», а если взлетала тощая струя типа перевёрнутой живой сосульки, ей оставалось быть лишь «ключиком». В спорных случаях решающее слово оставалось за мальчиком, который лучше играл в футбол, или чей плоский камешек делал больше скачков по воде при «печении блинов»…

Вскоре я начал ходить на Речку один или на пару с кем-нибудь из мальчиков, но на берегу мы разделялись, потому что пришли ловить рыбу.

Вся снасть это удочка—длинный ивовый хлыст, срезанный ножом, но не ошкуренный от коры—и трёхметровый кусок лески привязанной с конца, что потоньше. Леска продета сквозь поплавок и кончается крючком с каплей свинца рядышком, однако не вплотную, грузило держит, чтоб крючок не всплывал, но не должно мешать его заглатыванию. Поплавком – коричневатая пробка из винной бутылки или же (если он куплен в магазине Спорттовары) начисто ощипанное гусиное перо, половинки окрашены в ярко-красный и белый. Поплавки одинаково прыгучи на торопливой ряби быстрины, и задумчиво застывают на глади крохотных тихих затонов за спиной валунов покрупнее…

Рыбалка – это нечто чисто личное. Какой-то мальчик надеется поймать в тихом заливчике, другому нравится пустить поплавок вприпрыжку по течению. Поэтому рыбаки расходятся на речном берегу.

Рыбалка – это ракетный взмыв возбуждения на малейший вздрог поплавка. Тихо! Клюёт! Леска не подаётся, дёргает вспять, гнёт кончик удочки, режет воду зигзагами, потом вдруг сдаётся, вымётывается из воды широкой аркой над твоей головой и несёт к тебе взблёскивающее трепыханье пойманной рыбы. Потом, конечно, оказывается, что это не рыба, а мелюзга. Ничего! В следующий раз точно будет во-о-от такая!

Чаще всего на крючок попадались «горюхи». Я никогда не узнал их научного имени. Эти дуры ловились даже на голый крючок, без всякой наживки. И ловились любой своей частью – хвостом, животом, глазом. Кому придёт в голову классифицировать таких тупиц?

С рыбалки я обычно приносил штук шесть уснувшей мелочовки в молочном бидоне с речной водой и кошка Полины Зиминой, урча угрожающим голосом, пожирала их пристукивая блюдцем о плитки пола на площадке…

В тот день я начал ловлю от моста между Насосной Станцией и КПП на дороге из Зоны. Как обычно, я шагал вслед за течением, меняя наживку, глубину погружения крючка. Рыбак я упорный и почти не отвлекался, всего только раз отложил удочку на валуны и немного подправил скульптуру женщины лежащей на спине. Её за пару дней до этого слепили два солдата на песчаной косе вдоль зарослей кустарника. Сразу видно, что солдаты – по их чёрным трусам и чёрным сапогам. Кто ещё станет носить такие сапоги летом? В общем, я нарастил осевшие перси и подкруглил скульптуре бёдра. Они казались шире, чем нужно, но этого я не стал поправлять.

Зачем я вообще этим занялся? Так ведь неправильно же, чтобы произведение искусства сравнялось с остальным песком и весь солдатский труд пошёл прахом…

(…или, может, мне захотелось пошлёпать женский бюст и ляжки, хотя бы и песчаные?

И-и-и! К чёрту Фрейда и его горюшных последователей!

Айда на рыбалку! Там интересней…)

…и на неё я не ложился, как один из тех солдат два дня назад, а просто продолжил рыбалить.

Течение принесло поплавок до прорванной плотины пониже стадиона, где когда-то давно я оступился с коварной плиты, а значит половина Речки пройдена, ещё столько же и она убежит за Зону, прочь от колючей проволоки на столбах в два ряда, со взрыхлённой землёй в промежутке, чтоб оставались отпечатки следов шпионов-диверсантов из НАТО. Полречки пройдено, а в бидоне лишь пара «горюх», кошка тёти Полины обидится.

Когда ниже по течению показался второй (он же последний) мост Зоны, я решил не идти дальше, а попытать удачи на крутой излучине течения под крутым глинистым обрывом. И именно там случилось то, ради чего люди вообще ходят на рыбалку. Поплавок не дёрнулся, не дрогнул, а просто ушёл под воду, глубоко и спокойно. Я потянул на себя и удочка ответила странной неуступчивой дрожью. Никакая рыбка не выскочила из воды трепыхаясь в полёте сквозь воздух. Пришлось тянуть тугую леску всё ближе и ближе, а там и на берег… Рыбина выгибалась и билась на песке, а мне и подойти было страшно, никогда ещё не видел такой кусок живого тёмно-синего шланга.

Я выбросил «горюх» обратно в Речку, зачерпнул воды в бидон и опустил в него добычу, но там ей пришлось заторчать стоя, длина не позволяла кувыркаться в тесноте. Два мальчика подошли от моста возвращаясь домой с рыбалки. Они спросили про улов, и я показал им рыбу.

– Налим! – мгновенно определил один из них. Они ушли, а я понял, что ничего лучшего уже не поймать, пора сматывать удочку…

Я поднимался на Горку, а слава летела впереди меня – пара мальчиков прибежали метров за сто от квартала. Им хотелось взглянуть на Налима. А когда я уже подходил к нашему дому, незнакомая тётенька из углового здания остановила меня на дорожке спросить – правда ли это. Она заглянула в бидон на круглую морду торчком застывшего Налима и попросила отдать его ей. Я тут же протянул улов, потом подождал пока она отнесёт рыбу к себе и принесёт бидон обратно, потому что правильно делать то, что тебе взрослые говорят…

~ ~ ~

В те времена лето в году было намного длиннее, чем нынче, и в них умещалось намного больше такого, что стоит помнить. Например, в одно лето с Налимом мои сестра-брат и я поехали в пионерский лагерь, хотя мы мы ещё не были юными пионерами.

Ярким солнечным утром дети нашего квартала, а также соседнего, и дети-Нижняки? из деревянных домов у подножия Горки, сошлись у Дома Офицеров, где нас ожидали два автобуса и два грузовика с брезентовым верхом над кузовом. Родители отдали своим соответственным детям чемоданчики с одеждой и сумки с печеньем и прочими вкусностями, и помахали вслед отъехавшей колонне.

Мы пересекли Речку по мосту возле Насосной Станции, миновали белые ворота КПП и оставили Объект за колючей проволокой, что окружала его весь целиком с лесом, горами и долами, болотами и кусочком Речки.

За КПП, мы свернули вправо и долго ехали по длинному подъёму, прежде чем свернуть с асфальта на грунтовую дорогу через лес могучих Сосен. Там колонна продвигалась медленнее и минут через двадцать мы подъехали к другим воротам и другому забору из колючей проволоки, но уже не удвоенному, а у ворот никаких часовых, потому что лагерь же пионерский.

От ворот невдалеке стояло одноэтажное здание для столовой и медпункта, а также с комнатами для Воспитателей, Директора и других работников лагеря. Позади здания раскинулось широкое поле застолблённое высокой железной мачтой Гигантских Шагов с железным колесом на макушке откуда свисали брезентовые петли на изрядно ржавых цепях, потому что никто и никогда не крутился на этом аттракционе. Под рядом высоких Берёз вдоль левого края поля протянулась ровная гаревая дорожка к яме для прыжков в длину. За полем снова начинался лес отделённый от лагеря двумя провисшими нитями колючей проволоки прибитой к стволам деревьев потолще.

Влево от здания столовой, зелёная полоса кустов отделяла четыре квадратные шатра брезентовых палаток, каждая на четыре железных койки поверх дощатого пола для девятиклассников из Первого отряда.

Потом шла ровная поляна с другой железной мачтой, намного тоньше и без ржавых цепей, но с тонким тросом продетым в два маленькие блока—один на самом верху, второй за метр от земли—для лагерного Красного Флага. Каждое утро и каждый вечер отряды выстраивались на лагерную «линейку» по трём сторонам большого прямоугольника, лицом внутрь. Железная мачта, Директор лагеря, Старшая пионервожатая и Баянист лагеря замыкали четвёртую—довольно реденькую—сторону периметра. Командиры отрядов, начиная с самого младшего, подходили, поочерёдно, к Старшей пионервожатой отрапортовать, что их отряд построен. Во время их рапорта, командиры и Старшая пионервожатая держали свой правый локоть на уровне плеча, а распрямлённую правую ладонь строго по диагонали лица каждого из них. Приняв рапорты от командиров всех отрядов на построении, Старшая пионервожатая давала общую команду «Смирно!», делала несколько шагов вперёд, но, не успев дойти до центра прямоугольника, оборачивалась кругом и возвращалась к Директору лагеря доложить, что лагерь на линейку построен, на что Директор лагеря выслушивал её доклад вскинув правую руку в пионерском салюте по диагонали своего лица, хотя и не был юным пионером, и отдавал приказ поднять или опустить Красный Флаг лагеря, в зависимости от времени суток.

Баянист растягивал меха своего инструмента, который испускал гимн Советского Союза. Пара рядовых пионеров—назначенные Старшей пионервожатой за их недавние отличия и заслуги в жизни лагеря—приближались к мачте. Стоя по обе стороны от неё, они тянули продетый через два блока тросик, хватаясь за него попеременными руками, и Красный Флаг, с остановками и рывками, полз вдоль мачты—утром вверх, а вечером вниз—пока всё построение, кроме Баяниста, стояло держа их правые локти на уровне плеч, расправленные ладони правых рук строго по диагонали их персональных лиц, даже и дети самого младшего отряда, хотя никто из них не достиг соответствующего возраста для пионерского салюта…

За поляной с флагштоком следовал короткий спуск к приземистому деревянному бараку с двумя большими спальнями разделёнными продольной глухой перегородкой, а вдоль стен с окнами два ряда коек с панцирными сетками. Обе спальни заканчивались дверью в общую комнату, покороче, зато во всю ширину барака. Там находилась маленькая сцена с экраном для показа фильмов и десятка два рядов из сидений для зрителей.

Зайдя в свою спальню в день приезда, мальчики не спешили отправляться за матрасами, простынями и одеялами из здания столовой, но вместо этого уронили свои сумки с чемоданчиками на пол и начали гонять по пружинным дорожкам коечных сеток, которые придают бегу такую упруго приятную взлётность… (В этом виде спорта очень важно не врезаться в попрыгунчиков, что несутся в обратном направлении.)

Потом все пооткрывали свои сумки и чемоданчики и начали объедаться сладостями, запивая их глотками тягучего сгущённого молока из сине-белых жестяных банок. Как оказалось, для потребления сгущёнки никакой консервный не нужен вовсе. Просто найди гвоздь, который вытарчивает из стены, и ударь по нему крышечной частью банки, чтобы пробилась дырка. Постарайся, чтобы пробой пришёлся с краю, а не в центре. Теперь в той же крышке сделай такую же дырку, напротив первой и тоже с краю… Чувствуешь? – Сосётся легче лёгкого, без остановок, и при этом ничуть не перемажешься, как вон тот гвоздь с висячей на нём каплищей густой сгущёнки. Ну а если ты не слишком поднаторелый дыробой или роста не хватает дотянуться до гвоздя в стене, то попроси кого-нибудь из мальчиков постарше – пробьют безотказно, всего за два долгих отсоса из твоей банки…

Середина поляны лагерных построений отводилась под квадратные грядки, каждому отряду отдельная. На ней дети выкладывали дату дня, применяя зелёные шишки или свеженащипанную листву, или оторванные у цветов головки в Соревновании на Лучший Отрядный Календарь.

По воскресеньям большой автобус привозил в лагерь толпу родителей, чтобы те кормили своих детей пряниками, конфетами и – поили ситром! Наша Мама уводила нас под зелёную сень деревьев и смотрела как мы жуём и глотаем, а Папа тем временем щёлкал своим новеньким фотоаппаратом ФЭД-2. Поглощая лакомства, мы отвечали, что жизнь в лагере, как жизнь, да. А недавно все отряды пошли на прогулку в лес, возвращаемся – сюрприз! Нас ожидает ресторан в перголе с дощатым полом, напротив барачного кинозала.

Оказывается, девочки старших отрядов в лес не ходили, а расставили в перголе стулья и столы, и приготовили обед вместе с поварихами столовой. На столах разложены листки рукописного меню и все посетители подзывают девочек взрослым словом «официант!». И они подходят получить заказ на Салат Майский, или Салат Луковый, ничего другого в меню не написано.

По окончании ресторана, я случайно подслушал, как две официантки пересмеивались между собой, что все заказывали Салат Майский, хотя Салат Луковый намного вкуснее, и официантская доля получилась больше благодаря лопухам, которые верят словам на куске бумаги.

(…и я дал себе слова – не покупаться больше на блестящие фантики финтифлюшных слов. Да именно так, потому что моё безудержное чтение успело уже сделать из меня довольно пафосного ребёнка с ненормативным запасом странных слов…)

К сожалению, в режиме дня лагерной жизни сохранился пережиток детсадовского прошлого, хоть и под новым именем – «мёртвый час». После обеда марш по своим палатам! Всем по койкам! Отбой!

Спать посреди дня просто не получается и двухчасовый «мёртвый час» ползёт медленнее слизняка. Все ужасы рассказаны и выслушаны в миллионный раз, и про женщину в белом, которая пьёт собственную кровь, и про летающую чёрную руку, у которой даже тела нет, а всё равно душит кого попадя, и все другие жути жуткие, но до команды «Подъём!» по-прежнему всё те же 38 минут.

Однажды за обедом в столовой я заметил явно условные знаки во взмахах рук трёх мальчиков за моим столом. Обмен немыми кивками и подмигивание это ничто, конечно же, иное, как тайные сигналы секретного кода. Даже и слепому ясно – тут сговор полным ходом. Но как же я?

И я и так неотвязно пристал к одному из заговорщиков, что тому пришлось поделился их секретным планом. Уговорились на «мёртвом часе» смыться в лес, где одному из них известно место, что малины – завались, больше, чем листьев.

По окончании обеда, беглые мальчики украдчивой пробежкой подались в противоположном от барака направлении.