Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

– Разуй глаза! Чепа ж сдавал!

– Вот это хлопец! Знает, что труд сделал из Обезьяны Человека! Пара вальтов ленивому Кубе…

– И тот же труд сделал из Человека Ломовую Лошадь! Дама и туз по масти…

– У меня нет, ходи давай.

– Ходют тут всякие, а потом плавки пропадают…

На каждом пляжном одеяле между смородинных кустов – жаркие баталии в Подкидного Дурака под музыку из портативных радиоприёмников. Самый завидный это, конечно, «Спидола» собранный на Рижском радиозаводе, лицевая сторона размером с тетрадку, а сам чуть толще кирпича. Вся телескопическая антенна приёмника упрятана в пластмассу корпуса, снаружи лишь кнопочка-макушка самой тонкой секции. Тянешь за неё и получается удочка для ловли станций на коротких волна. Длинные и средние и без антенны ловятся.

Но фиг ты что поймаешь на коротких. Половина диапазона тонет в шипении, вое и треске, потому что Наши глушат все те «голоса» на службе у ЦРУ—Голос Америки, Радио Свободы, Русскую Службу Би-Би-Си, и такое прочее—невыносимым радиошумом. Так что, на пляже все приёмники настроены на одну и ту же Всесоюзную Радиостанцию «Маяк», которая передаёт сигналы точного времени, краткую сводку новостей, а дальше поливает концертами по заявкам радиослушателей…

Но на Кандыбино одному лучше не потыкаться, и не только, что в Подкидного не с кем, а из соображений личной безопасности тоже. Один раз я не послушал совета Кубы с Чепой и переплыл на низкую дамбу рыбных озёр. На берегу торчали хлопцы моего возраста, один из них спросил на Украинском: —«Пеку бачив?»

– А Пека кто? – переспросил я в удивлении и—а шоб панимал—удар в челюсть. Они все разом поныряли и уплыли прочь. Не то, чтоб больно, но обидно, такая падлянка ни за что. Наверно, Загребельские… Но я-то им что сделал?

(…в те безвозвратно канувшие времена—не дотянуться, не дозваться, не искупить—я не ведал ещё, что все мои горести, радости и всякое такое прочее, исходят от той недосягаемой сволочи в непостижимо далёком будущем, которая растянулась сейчас на моей спине и слагает вот это письмо, в одноместной палатке, посреди тёмного леса на краю света, под неумолчный плеск реки, которую нынче кличут Варанда…)

Кандыбино не было единственным местом для купания. Случались моменты, когда на травянистых берегах большой заполненной водою балки в поле за Посёлком не хватало места для всех желающих, что съезжались трамваем аж из Города и пёрли ещё километр до неё, не поймёшь с чего.

А пару раз наша дружная троица сгоняла на великах на реку Езуч, и это уже совсем другая окраина города.

Сонное течение дремлет в тени толстых Верб, медленное до почти незаметности. И там довольно глубоко, в одном месте даже вышка стоит для прыжков в воду. Сварена из железных труб на три уровня – 1, 3 и 5 метров.

Мы по лесенке забрались на трёхметровый, сначала страшновато прыгать, хоть даже и «бомбочкой». Потом поднялись на доски пятиметрового. Посмотрели на воду—до того далеко внизу—и тихо-молча слезли пониже. Даже Куба…

А когда мы уже уезжали, какой-то мужик красиво так прыгнул с верхнего, «ласточкой». Единственный недостаток Езуча, что там пляжников ни души, кроме нас и того одиночного ныряльщика.

Но, конечно, самое популярное место летнего отдыха Конотопчан это песчаный пляж Залива на Сейму. Всего две остановки электричкой от Вокзала и там ещё с километр пройти через Берёзовую рощу и Сосновник. Однако, в то лето я туда не ездил. И не потому, что цена билета до платформы Присеймовье 20 коп., нет, туда по полвагона «зайцами» едут, столько всех понабивается, что кондуктора не успевают протиснуться через все за десять минут. И уж тем более не из-за ежелетней жатвы утопленников на Сейму—в основном подростки, а потом толпа в полгорода на похоронах. Нет, уж со мной такое не может случиться.

Причина в том, что на Сейм все отправлялись по выходным, как раз в те дни, когда у нас с Дядей Толиком рыбалка. Хотя пару раз заскакивали на Залив, ну так, проездом, с удочками и спиннингом принайтованными к багажнику «Явы»… Один раз даже с ночёвкой, недалеко от Пляжа на Заливе. Это когда брат Дяди Толика из областного центра, города Сумы, приехал свататься к Тёте Наташе из № 15 на Нежинской, где Архипенки пережидали пока умрёт Баба Катя.

Витя не лысый как его старший брат, Дядя Толик. Нет, у Вити все волосы на месте – светло-русые, зачёсаны торчком назад, как у стиляг конца пятидесятых. Ему уже за тридцать, так и Тётя Наташа из № 15 тоже уже не девочка. С другой стороны, вся хата № 15 и большой огород безраздельно принадлежит ей с её родителями.

В ту субботу Дядя Толик и я приехали к месту ночёвки с нашим неразлучным снаряжением, потому что утром нам дальше ехать вдоль берегов Сейма. Но на условленное место Москвич Тёти Наташиного отца ещё не приехал с остальными ночёвщиками.

Чтобы скоротать время, мы с Дядей Толиком поехали в пионерлагерь в Сосновом лесу, за полкилометра от Сейма. Ну и пока Дядя Толик сгонял ещё куда-то—«тут в одно место, не далеко»—я посмотрел кино в лагерном кинотеатре под открытым небом, а Сосны вместо стен. Миллион Лет До Нашей Эры называется. Класс. Там Тумака изгнали из племени брюнетов, а другое племя, блондины, его приняли, потому что он насадил на кол динозавра и тем самым спас ребёнка, тоже блондина. Кино кончилось, тут и Дядя Толик подъехал предупредить, что, если что, так мы его вместе смотрели.

Подъезжаем в назначенное место, а там отец Тёти Наташи уже привёз её и Тётю Люду с Ирочкой, и жениха Витю с ещё одним, самым младшим братом Дяди Толика. Они даже успели палатку поставить, за которой смутным пятном белел Москвич в отблесках костра перед палаткой.

В ночном небе звёзд насыпало больше, чем черноты. Я спустился на песчаную косу под крутым берегом и потрогал тихо струящуюся воду. До того тёплая, что не удержался и вошёл в реку. Нырять я не стал, а просто бродил, туда-сюда, по гладкому песчаному дну, что повторяло изгиб берега.

Скоро Витя и его невеста тоже спустились. Он захотел искупаться, хотя она уговаривала, что не надо, а я вернулся обсохнуть у костра, вокруг которого была уже сплошная ночь. Потом я подполз к краю высокого берега и посмотрел вниз. На фоне звёзд переливающихся в течении реки, два силуэта целовались, так романтично…

Наверное, моя голова тоже силуэтилась на фоне звёзд, потому что Витя крикнул «падла!» и махнул рукой. Невидимая в темноте галька ударила меня в лоб. Я крикнул: —«Мимо!»—и откатился от края. Врал, конечно, если бы мимо, то так больно не было бы.

Когда романтическая пара вернулась к костру, Витя спросил у меня – «Знаешь, что такое “напальчики”?» Я ответил, что не знаю и он сказал мне встать во весь рост и, когда я послушался, он упёр свой кулак мне в подбородок и резким толчком опрокинул на землю.

– Вот что такое «напальчики», – сказал он.

Лёжа навзничь у костра, я сказал: —«Витя, у моего друга Куба есть поговорка – врач на больных не обижается». – Но всё равно обидно было.

Женщины с Ирочкой провели ночь в машине, а все остальные в палатке. Утром я и Дядя Толик поехали удить по берегам, но улов совсем никудышный вышел – кот наплакал.

Больше я не видел ни Витю, ни Тётю Наташу, потому что свадьба их состоялась в Сумах, а потом молодожёны так там и остались…

Посреди лета, посреди недели и даже посреди рабочего дня, Дядя Толик вдруг вернулся домой. «Тащи удочки, быстро!»– крикнул он, вбегая в хату. Торопливо приматывая снасти к багажнику, он объяснил, что на Кандыбино прорвало дамбу рыбных озёр и вся рыба ушла в Езуч.

Мы промчались через весь город, перемахнули по Загребельскому мосту и только тогда Дядя Толик сбросил газ, выискивая свободное место на берегу реки. А это было не просто. Вдоль обоих берегов смешанная толпа из пацанов, подростков, мужиков стояли почти плечо в плечо, с лесом удочек в постоянном движении над оживлённо вздувшимся течением и выдёргивали оттуда пустые крючки или вспых трепыханья добычи.

Это был стихийный выходной. Это была яркая, мощная, убедительная демонстрация рыбачьих сил города Конотопа.

(…до сих пор задаюсь вопросом: был ли прорыв рыбных озёр каким-то невообразимым образом связан с Сумасшедшим Летом 68-го во Франции, или всё же сложившаяся тогда там революционная ситуация явилась таки следствием Кандыбинских событий?

Или же—что также возможно—и там, и там, имела место третья, пока ещё невыясненная, но, несомненно, общая причина…)

Дядя Толик поймал трёх увесистых зеркальных карпов, а мне совсем не повезло…

Через пару дней, мы с Чепой побывали на Кандыбино пешком. Рыбные озёра тянулись как полюшко широко поле покрытое коркой подсыхающей тины. Кое-где всё ещё зеленели полёгшие водоросли. В одном из таких мест оказалась мелкая, но длинная яма битком набитая живой рыбой. Мы вытаскивали их голыми руками за скользкую чешую. Не очень крупные, правда, сантиметров по двадцать. Чепа не забыл принести с собою мелкосетчатую сумку, а мне пришлось снять майку и снизу завязать узлом, чтоб загрузить улов.

Дома нажарили рыбы на обе семьи, и даже Жульке досталось. Тётя Люда подначивала Дядю Толика, что ездит-ездит, а столько ни разу не привёз.

~ ~ ~

Лето самая правильная пора для реконструкций и ремонта. Отец выпилил проём в глухой стене над керогазом и вставил остеклённую раму на петлях. Свет дня пришёл на веранду и она стала уютнее, и не надо всякий раз щёлкать выключателем лампочки, если пить хочется.

Потом пришёл черёд кухни. Всё вынесли во двор, кроме слишком тяжёлого холодильника у двери. За один тот день, мать и Тётя Люда побелили все стены, потолок и кирпичную плиту-печку. Они работали, пока всё не закончили, до слишком позднего вечера, чтоб заносить вещи обратно, так что просто помыли пол на кухне, а ночевать всем пришлось в нашей комнате.

Наташа уступила раскладушку Ирочке с Валериком, а сама вернулась на своё давнишнее место в ногах нашего с Сашей раскладного дивана. Пружинный матрас старших Архипенко занял середину комнаты и места, практически, не осталось, надо смотреть куда ногу втиснуть, чтоб пройти.

Нам с Сашей тоже пришлось лечь, но ноги мы пока что не поджимали для освобождения места под Наташу, потому что Тётя Люда решила искупаться на кухне, пока все смотрят телевизор. Из вещей оставленных ночевать во дворе она принесла зеркало в старой раме из дерева и повесила на его прежний гвоздь над холодильником. Потом она налила горячую воду в большой жестяной таз для стирки и сдвинула полосатые шторки в дверном проёме между кухней и комнатой. Свет в комнате выключили, чтобы на экране телевизора видимость лучше различалась, а звук спустили, но я всё равно бухтел, что не могу уснуть при звуке. А в ответ, как всегда, равнодушный совет: —«А ты не слушай, накройся с головой и – спи».

Тётя Люда плескалась на кухне, а потом позвала Дядю Толика потереть ей спину. Когда он вернулся и сел обратно на раскладушку заполненную его детьми, я заметил, что между шторками остался просвет, а в нём зеркало над холодильником с отражением широких досок пола, края жестяного таза и, частично, спины Тёти Люды сидящей в нём. И тогда я исполнил совет – накрылся одеялом с головой. Но не для сна.

Я расположил край одеяла шалашиком стоячим на деревянном подлокотнике раскладного дивана и сквозь него смотрел на отражение в далёком зеркале на стене кухни. В общем-то, смотреть почти не на что – клочки пены на мокрых досках пола и чуть шевелящаяся лопатка в спине Тёти Люды с прилипшей мокрой прядью чёрных волос. Потом остались только доски и край пустого таза, потому что Тётя Лида уже из него вылезла.

Но очень скоро она появилась вновь в раме зеркала—намного ближе и чётче—потому что подошла к нему и заслонила остальные отражения полотенцем на бёдрах и своей голой грудью. Она тонко улыбнулась хитрой улыбкой, облизнула свои губы и посмотрела прямо мне в глаза сквозь мой перископ из одеяла. Я тут же зажмурился и больше глаз не открывал, а только слушал, как она вытирает на кухне пол и пробирается в тесноту нашей комнаты…

Потом все улеглись по своим местам, телевизор и свет потушили. И только тогда я, наконец-то, медленно сдвинул жаркое одеяло со своей головы. Комната тонула в кромешной тьме. Чуть погодя в темноту вплелись различные посапывания со всех сторон, а снизу, там где на полу стоял матрас Архипенков, донеслось негромкое мерное поскрипывание, словно там ритмично стискивали и попускали тюк соломы. Я даже головы не повернул, во-первых, всё равно ни зги не видно, а к тому же, при моей начитанности, я и не глядя знал, что там занимаются любовью…

Шесть месяцев спустя, тёмным зимним вечером, когда мы с Чепой ходили в Завод помыться, он поманил меня заглянуть в окна женского отделения Заводской Бани льющие тёплый жёлтый свет на близлежащие сугробы в синеватой мгле. Я так и не подошёл. Стеснялся его присутствия? Не знаю. Но даже когда ходил в душ один, я всё равно не подглядывал в те окна…

Тем летом Раиса попросила нас тряхнуть стариной и выступить по детским садам города с гастролями кукольного театра. Меньше чем за неделю, мы дали десяток представлений. Утром приходили в указанный с вечера детсад, устанавливали ширму в их столовой, вешали задник, ставили перед ним штативы с избушкой и Ёлкой, которые привозил грузовичок Завода, показывали спектакль достопочтенной карапузной публике и двигали в следующий детский сад—декорации на том же грузовике, мы трамваем.

Куба строил намёки, что мы пашем «за спасибо», потому что никто не знает сколько Раиса лупит с директрис, с глазу на глаз в их кабинетах, но меня это не колыхало. Во-первых, Раиса покупала на всех самое дорогое мороженое, Пломбир за 28 коп., а один раз она даже сводила нас в кинотеатр им. Воронцова и это не её вина, что Западный Коридор оказалсятакой леденящей жутью. А сколько бы мы ни заработали за ту неделю не покроет стоимость билетов на фильмы, что мы годами смотрели по контрамаркам, которые, с её подачи, нам беспрекословно, год за годом, выписывал Директор Клуба Павел Митрофанович…

Одного лишь Клуба не хватало для удовлетворения всех и каждой из моих врождённых наклонностей. Даже с посещениями храма Мельпомены завуалированного личиной Детского Сектора, где уверовавшим в Неё воздавалось бесплатным доступом на кинофильмы (от чего они, конечно же, укреплялись в вере своей), я всегда испытывал тягу к зодчеству, и единственным местом потянуться оставался двор нашей хаты… Родители разрешили возведение экспериментальной конструкции в его углу с опорой на забор к Турковым из № 17, если только это не перекроет остальным жителям хаты свободный доступ к их секциям в длинном сарае.