Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Ни один учебник не смог нагляднее представить мне этапы кипения. Разогрев, лёгкий парок над водой, образование мелких пузырьков воздуха на стенках сосуда, пузырьки всплывают на поверхность, образуют бурную пену и, наконец, вода в ведре начинает бугриться и подпрыгивать, от неё валит белый пар.

Судья останавливает секундомер. Ура! Мы – первые! А школа № 12 всё ещё вылупились на пузырьки в своём ведре с одеялом в руках…

Соревнование закончилось, команды грузятся в автобусы, кроме тех, кто захотел остаться на ночёвку в двух больших палатках – утром за ними придёт автобус, чтоб отвезти в Конотоп…

В сумерках, я оставил поляну с палатками и ушёл глубже в лес. В общем, такой же как и на Объекте, только лиственных пород больше, чем хвойных. Оглядываясь по сторонам взором лесоведческого специалиста, я помочился. Вдруг какая-то часть окружающего ареала приходит в движение, отделяясь от картины затихшего леса, который продолжает стоять не шелохнувшись, в безмятежности позднего вечера. Что за дела? Впавший в растерянность глаз обескуражен непривычной формой, не сообщает изумлённому сознанию ничего вразумительного, пока увиденное не начинает приобретать какую-то определённость и связность…

Ух-ты! Так это ж лось! Ну, и здоровила! И так близко стоял… Глядя вслед великану исчезающему за стволами деревьев, я подумал, что не зря остался на ночёвку.

Ночью я горько пожалел, что не уехал домой. Из-за неопытности и необузданного индивидуализма, я лёг под брезентовой стенкой и оказался крайним в ряду ребят, что укладывались спать. Час спустя ночной холод разбудил меня и заставил жаться спиной к предпоследнему в ряду спящих в поисках хоть капли тепла.

Промаявшись на грани замерзания несколько тёмных часов, я вылез из палатки, когда вокруг только-только начинало сереть. Поседелый пепел костра у палаток давно уж остыл, но с ним рядом сидели двое – парень и девушка. Наверное, сдуру как и я ложились спать крайними, а не посередине…

Никакой автобус не приехал за нами утром. Вместо него на полянку вкатился «козёл» с брезентовым верхом и нам объяснили, что случилась накладка. Сложенные палатки и четыре девушки целиком заполнили внедорожник. Остальным пришлось переть в город своим ходом и нести палаточные стояки в Дом Пионеров, потому что в «козла» они не влезали.

Оказывается, двенадцать километров пешком это о-ох! как далеко, особенно когда тащишь деревянный стояк палатки из обточенной, покрашенной и не слишком-то, в общем, тяжёлой Сосны. Ребята из школы № 12 скоро скрылись из виду со своим стояком, мы тащились всё медленнее, потому что кое-кто из наших уходили вперёд и больше мы их в тот день не видели.

К трамвайной остановке на окраине города мы вышли втроём – я, мой одноклассник Саша Скосарь и стояк в зелёной масляной краске.

(…я помню, что мы устали как собаки, даже на разговоры не осталось сил, но это воспоминание сейчас не вызывает во мне никаких эмоций, наверное, они притуплены неоднократным повторением такого же состояния по ходу жизни, а вот картину тающего в вечернем сумраке лося я живо вижу и теперь и умиляюсь – это же надо как вымахал Бэмби!

Что? Бэмби не лось был, а оленёнок? Ну не вижу большой разницы…)

~ ~ ~

Весной отец сменил своё место работы. Он рассчитался из Вагоноремонтного цеха в КПВРЗ и поступил в Цех № 19 Конотопского Электро-Механического Завода, он же, КЭМЗ, он же Завод «Красный Металлист», опять-таки на должность слесаря. Зарплата рабочих в КЭМЗе была малость выше. На какую малость, я не знал, никогда не интересовался подобными вещами, в конце концов, зарабатывать это забота родителей, а у меня и своих дел по горло – КВН, Клуб, кружки всякие, не говоря уже, что надо книги обменивать в библиотеке. Ну и керосин с водой тоже на мне, а если что-то купить в Нежинском магазине, то пусть Наташку посылают, или Сашку…

Кроме зарплаты, отец ещё подрабатывал ремонтом телевизоров, на которых специалисты из Телеателье уже крест поставили. Раза два в месяц (а иногда раз в два месяца) он после работы брал свою пузатую сумку из когда-то зелёного кожзаменителя, в котором держал свой мультиметр-тестер, паяльник, запасные радиолампы и другую нужную мелочёвку, и уходил до поздней ночи. Потом возвращался, тёпленьким, и отдавал матери мятую троячку заработка. А на её шумные риторические вопросы по поводу его склонности к спиртному, повторял одну и ту же, неотразимо резонную реплику: —«А т ы меня поила?» Возможно, настойчивое стремление матери поднять его моральный уровень подогревалось подозрением, что ещё два рубля отец от неё заначил, ну не знаю, я никогда особо не вникал в основы монетаризма…

Иногда процедура затягивалась на два вечера. В первый из них отец возвращался домой трезвым, без трёхрублёвки и без сумки оставленной на хате у клиента до окончания ремонта. Самых упорных коматозников привозили прямиком к нам. Отец ставил сдохший ящик на стол под единственным окно в комнаты, снимал с него его коробку, которая отправлялась на шкаф, и на столе оставались теле-потроха: электронная трубка со скелетом из алюминиевых панелей густо обросших разными радиолампами. Всю эту потетень он вертел то так, то эдак заглядывая со всех сторон, и бормотал: —«Так чего тебе не так, а? Родной?»

Далеко за?полночь, меня будило резкое шипенье – отец в скудном свете настольной лампы добился, чтоб по экрану кандидата в покойники забегали полосы развёртки: —«Так вот чё ты не стреляла! Не заряженная была!»

Потом пару дней мы смотрели воскрешённый телек, у которого экран шире нашего, пока за ним не приезжал владелец воскресшего Лазаря, уже почти вычеркнувший этот ящик из своей жизни. В общем, не зря отец делал подшивки из тех журналов Радио.

Мать тоже хотела поменять работу, но ничего не подворачивалось. Отец и ей помог устроиться в КЭМЗ. Он починил безнадёжный телевизор тамошнему Начальнику Отдела Кадров, а когда тот спросил об оплате, отец ответил, что не хочет денег, а пусть его жену примут на работу. Начальник Отдела Кадров сказал: —«Что за вопрос? Приводи, конечно.»

Сначала мать не хотела верить, потому что за полгода перед этим тот же Начальник ей наотрез сказал, работы нет и не предвидится. Когда родители пришли вместе, Начальник Отдела Кадров предложил матери пойти прессовщицей в Прессовальный цех. Правда, работа там посменная, зато оплата сдельная, от выработки, и никто меньше ста рублей не получает. Пока мать выходила к его секретарше, чтобы написать заявление, Начальник засмеялся и сказал отцу, что он её помнит, но в прошлый раз подумал, будто она беременна. Беременных на работу брать ему не позволяется – месяц поработает, а потом плати ей целый год декретные. Начальника Отдела Кадров за такое по головке не погладят. Но оказывается это просто у неё комплекция такая.

Так мать стала прессовщицей в КЭМЗе. На работе она заполняла всякие формы специальными порошками, чтобы при нагреве пресса те, расплавляясь, превращались в такую или эдакую деталь из пластмассы. Она работала в две смены – неделю с восьми до пяти, вторую с пяти до полдвенадцатого благодаря сокращённому перерыву для еды.

Летом возле пресса адская жара, а формы круглый год тяжеленные – попробуй поворочай. Поздно ночью Конотопские трамвая ходят ох! как редко, не всегда дождёшься хоть одного после второй смены. Но хуже всего прессовать детали из стекловаты. Стеклянная пыть пробивается даже сквозь рабочий халат, всё тело жутко чешется и даже душ после работы не спасает.

Но нет худа без добра и в хате, как и во дворе, появилась целая куча всяческих коробочек и прибамбасов из пластмассы разных цветов, потому что мать приносила домой детали с дефектами, которые пресс не доварил или повредились при вытаскивании из формы. Ну и что, что уголок замят? Зато глянь какая модерно?вая получилась пепельница!. Даже Жульке досталась симпатичная ребристая ванночка для питьевой воды… Всё потому, что продукция завода «Красный Металлист» – шахтное электрооборудование и всякие агрегаты и системы безопасности для горнодобывающей промышленности.

– Мам, – спросил я однажды, по-видимому под впечатлением от какого-то автора-нигилиста. – Какой смысл в твоей жизни? Ты зачем живёшь вообще?

– Зачем? – ответил мать. – Увидеть как ты вырастешь, как счастливым станешь.

И я заткнулся, потому что мне иногда хватает ума не умничать чересчур…

~ ~ ~

Перемены происходили не только в нашей части хаты. Одна бабулька-сестричка из Дузенкиной четверь-хаты вернулась в своё село, а другая переехала к своей дочери в пятиэтажки на Зеленчаке, чтобы свою часть хаты сдавать квартирантам. Мать-одиночка, Анна Саенко, и её дочь Валентина поселились у нас за стенкой.

Валентина была на год старше меня, но такой не казалась из-за своей рыжеволосой щуплости и малого роста. Хотя нос у неё был таки довольно длинный. По вечерам она выходила играть в карты с нами, тремя соседями, на широкой скамье под окном, что выходила на две ступеньки их крыльца. Это была очень удобная для игры скамья, с которой можно было опираться на мягкую глиняную штукатурку хаты в древней побелке, что не оставляла следа на одежде.

Во время игры, пользуясь густеющими сумерками, я прикасался к плечу Валентины своим. Оно у неё такое мягонькое… И всё начинало плыть… Она чаще всего отодвигалась, но не всегда так уж и сразу и мой пульс начинал стучать быстрее, громче, горячей. Но потом она перестала выходить. Наверно, слишком уж я тиснулся к маленькому плечу…

У Дузенкиного зятя отец купил меньшую из двух секций покойного тестя в общем сарае. Это была секция с односкатной крышей, в самом конце, первая от забора Турковых. В давние времена там держали свинью, а может, пару коз и для тепла обили снаружи глинонавозом.

Отец заменил толь на крыше жестью, ну не новой, ясное дело. Глядя как ловко он работает своей киянкой сшивая «в замок» полосы жести, я поражался сколько всего он умеет, и что у него есть инструменты на все случаи жизни. Взять хотя бы ножницы для жести, ведь в магазинах ничего такого не продают. Не удивительно, что Чепа, когда ему нужен какой-то инструмент, сразу к нам: —«Дядь Коля, дайте дрель». – «Дядь Коля, натфель надо».

В стене напротив входа, отец вставил остеклённую раму на петлях, как на веранде. Электричество привёл из следующей секции, которая наша. Дядя Толик выписал у себя на работе списанные ящики, в которых на РемБазу привозят запчасти вертолётов. Ящики разобрали и сделали щиты покрыть пол. Так переоборудованный хлев стал мастерской отца с верстаком, тисками и всем, что нужно. А пространство под стеной, где скат крыши не позволяет выпрямиться во весь рост, стало стойлом «Явы» Дяди Толика. Когда мотоцикл перекочевал из нашей старой секции в сарайчик, в секции стало просторнее, хотя остатки досок сложили в ней же, наверху под двускатной крышей. И, как обычно летом, створки двери между кухней и комнатой вынесли из хаты, потому что если в такую жарищу ту дверь закрыть, то дома и дышать нечем, вот и нечего им там висеть, только место зря занимают. Так что и створки тоже положили поверх досок под крышей в сарае.

Целый ворох ненужных, ничего не значащих деталей, а? Однако все эти перестановки имели колоссальные последствия, потому что, если подумать хорошенько, находишь способ для сверхулучшающих сдвигов… И теперь, с матрасом постеленным на створки двери, сарайная секция превратилась в мою летнюю дачу.

Надверная постель находилась на том же уровне, примерно, как вторая полка в купе вагона, но куда шире. На доски стены отец пришурупил раздвижную лампу в жестяном абажуре и – читай хоть всю ночь. К тому же, к себе на дачу я отнёс маленький радиоприёмник «Меридиан», который отцу подарил кто-то из клиентов на радостях, что его телевизор вернулся к жизни. Щедрый дар, конечно же, не работал, но за пару недель отец достал все нужные детали и моя дача стала раем на земле. Можно читать до упаду или слушать радио; на выбор. И самое главное никто не начнёт ворчать «Когда уже ты выключишь тот свет?», или «Да заткни ты эту шарманку!»

И вот лежу тут на воздусях наедине с собою, рядом с конусом света, что льётся на страницу раскрытой книги до полночи и дальше в безмятежной тиши летней ночи. В соседних дворах собаки брешут-заливаются, но это не в счёт, они тут часть общего мироощущения. Одна начнёт, другая подхватит, а вон и соседняя улица подключилась в цепную реакцию, что расходится над всем Посёлком. Только Жулька наш редко когда поддерживает их оратории, старый уже стал, ленивый.

И—просто вдуматься—что если сложить вместе весь собачий лай и брех, включая и тот, что за пределами твоей слышимости, а? Нет, я серьёзно, вот Поселковые собаки затихли ненадолго, но псы в Подлипном завели лай, что плывёт дальше в тихом ночном воздухе и так далее, далее, лай из соседних областей, стран, континентов. Всё сложить. Тогда выходит, что—в целом—на Земле и на минуту не стихает лай, разве нет?. Тоже мне, Планета Людей называется!.

Самое правильное время включать радио это после полуночи. Во-первых, начинают передавать «Концерт после полуночи», в котором не только арии Георга Отса, но и хиты Дина Рида тоже крутят. За концертом начинается следующий: «Для Тех, Кто в Море»—с часу до двух—для моряков торгового флота и рыболовных траулеров. И там такие рокэнролы врубают – закачаешься. Ну оно и понятно, потому что те моряки западную жизнь повидали, в загранку ходят, им одной Людмилы Зыкиной на все 24 часа в сутки уже мало. А с четырёх и почти до шести – джаз. Всего два-три музыканта – пианино, контрабас, барабаны, но какую делают музыку! «Прослушайте, пожалуйста, этюд «Весеннее настроение»…», и такое сбацают – улёт!. Ну а в шесть ноль-ноль зазвучал гимн Советского Союза и пошла обычная шарманка – «Маяк» с Иосифом Кобзоном в концертах по заявкам…

Однажды я не спал всю ночь с определённой целью, потому что перед рассветом надо было смотаться на Болото за сеном, там вдоль Рощи много стогов заготовлено, и привезти сколько уместится на велике для нашей пары кроликов. Этих кроликов Чепа дал, у него их аж пять клеток, и отец сказал мне обеспечить кормами дарёную живность.

А после набега, я подумал, что день-то всё равно уже начат, но интересно – сколько я смогу без сна продержаться? Так что где-то около полудня, когда я с Серёгой Чаном в шахматы играл на крыльце его хаты, на Гоголя, рядом с колонкой, смотрю – звуки разговоров ко мне как-то издалека доходят или как бы через ватную стенку, а к тому же, толком уже не врубаюсь кто конкретно мне что говорит. Но я всё равно смог отыскать свою да… чу… на купей… ной полке… только вот залезть на сарай… секции на…

Когда я проснулся, за дверью сарайной секции разливается дневной свет – это уже или всё ещё? Я пошёл на кухню хаты. Часы с кукушкой мотают маятником и показывают полшестого, а в отрывном календаре на стене дата нового дня. Так я, выходит, проспал больше суток!.

Все смеются – ну ты здоров спать! Чемпион по беспробудности! Правда, потом оказалось, что это Дядя Толик для смеху лишний листок в календаре оборвал, пока я там дрых…

В общем, те кролики у нас тоже совсем как-то недолго продержались.

~ ~ ~

В то воскресенье я снова подался на Сейм на велике, но уже в одиночку. Знакомый путь резво катил навстречу спицам в колесе, тем более, что я гнал совсем налегке, потому что Саша и Наташа тоже собирались на Залив двухчасовой электричкой, ну и подвезти мне чего-нибудь пожевать. Я ведь не знал, что после велопробега и купания аппетит вообще звереет. К полудню мой желудок ввалился до самого хребта и я уже смотреть не мог как семейные компании скликают своих на разостланные поверх песка покрывала, садятся в кружок и кормят друг друга всякой всячиной, что привезли на пляж. Прямо таки в рот закладывают. Ну и сколько мне ещё маяться?!. И я навострял уши, когда из разных точек пляжа, разные приёмники настроенные на один и тот же «Маяк» передавали Всесоюзное точное время после шестого сигнала «пи-и-и!»

Наконец, двухчасовая на Хутор Михайловский прогромыхала через мост над Сеймом. Минут через десять первые группки подъехавшего народа показались из далёкого Сосновника за полем. Однако ни в первой волне новоприбывших, ни в остальных моих сестры-брата не оказалось. Какого хрена? Ведь договорились же – жду на Пляже! Жрать охота!

Тут Саша Плаксин, что живёт на улице Гоголя, напротив колонки, подошёл ко мне сказать, что Наташа ему сказала передать мне, что они не приедут потому что все идут на день рожденье к Дяде Ваде и мне тоже надо ехать прямо туда.

– Всё? Больше ничего не передавала?

– Нет.

Ну это тоже правильно, зачем перегружать желудок, если идёшь на день рожденья? И я стартовал в Конотоп с полным вакуумом пониже диафрагмы… Путь, хоть и знакомый, уже не казался коротким. Педали налились тяжестью и я уже не спринтовал, а скрипел ими под унылую песнь разбойников из кинофильма «Морозко», что натужно крутилась в уме: