Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Посреди октября погода всё ещё радовала теплом и Галина Петровна устроила Владин день рождения во дворе их хаты, чтобы он пригласил одноклассников посидеть на открытом воздухе. Стол из спальни вынесли в палисадник и он оказался не только раскладным, но и лакированным—от стены хаты до сарая у забора на улицу, который культурно обшит вагонкой и с остеклённым верандным переплётом, а летом в нём спальня и летняя кухня.

За этим праздничным столом впервые в жизни выпил я вина. О! какое великолепное ощущение! Этого не описать! Мир вокруг подёрнулся тончайшим пологом из прозрачных—словно стрекозиные крылья—прожилочек цветочных лепестков… Прекрасные друзья сидели вокруг—лучшие во всём мире—наша беседа блистала остроумием, а смех Владиной матери звенел так мелодично, пока мягкие тени под кустом красной смородины темнели, расплывались, углублялись…

Пришла зима, а с нею ещё один день рожденья – у моей одноклассницы Любы Сердюк и те, кто сдавал старосте нашего класса, Тане Красножон, по два рубля, пришли на хату новорожденной.

До этого времени, все крупные празднования устраивались исключительно в школе, под присмотром Альбины Григорьевны. Мы собирались там под вечер, пили лимонад в складчину, доставленный в классную комнату парой родительниц, а когда те уходили парты сдвигались в один угол, для привольной игры в Ручеёк, а парни из более старших классов заглядывали в дверь, но бдительная Альбина спроваживала их своим педагогично властным гарканьем.

(…классное ощущение держать девичью руку в своей и тянуть избранницу следом, сквозь туннель из попарно воздетых рук, если, конечно, ладонь, за которую тянешь, не мокрая от пота, а то дожидайся потом, пока Вера Литвинова освободит тебя из этой влажности и потянет за собой в живой тоннель. Да, нос у неё непривлекательно приплюснут, но зато ладонь всегда сухая. Она, в общем, неплохая девушка, вот только Саша Униат за ней всерьёз бегает. Он тоже неплохой парень, спокойный, но тут нужна осмотрительность, незачем возбуждать беспричинную ревность, а тем более, что и губы у неё, вообще-то, слишком тонкие…)

У Любы, в большой гостиной на свеже-красном полу, стоял большой стол под крахмально-белой скатертью уставленной всяческими салатами, холодцом, пирожными и ситром. Когда все приглашённые собрались, староста Таня вручила имениннице подарок купленный на собранные рубли и родители Любы ушли куда-то к соседям, чтобы дать нам возможность самостоятельного веселья… Ребята начали втихаря отделялись от коллектива и уходить на широкую веранду с остеклённым переплётом – пить принесённый кем-то самогон.

В небольшой спальне напротив гостиной задёрнули дверные шторы и там пошла уютная дискотека в мягком освещении от лицевой панели проигрывателя под звуки инструментальных номеровнадолгоиграющем диске Поющих Гитар. Добавочная полоска света, что втискивалась из коридора через щёлку между плотно сдвинутых штор, ничуть не мешала темноте, а лишь показывала где выход… Время от времени брат Любы, обалдуй семиклассник, украдкой всовывал, под шторой, свою, из коридора, руку и щёлкал выключателем, глуша всю комнату слепящим светом с потолка. Танцоры прядали друг от друга, болезненно щурили глаза и рыкали на придурка, который тупо гыгыкал и пускался в галоп на веранду, где, на слабо?, продолжали мусолить всем уже гадостную контрабанду. А в спальне, парень из пары застигнутой ближе всех к шторе снова гасил свет.

На веранду я не пошёл, а тормознулся за столом и налегал на свой любимый салат Оливье. Когда я запил его ситром, уже не таким любимым, но до сих пор вкусным, за столом оставались, фактически, двое, с учётом меня. Таня Крутась из бывшего параллельного сидела за пару стульев от меня, с другой стороны стола. Она ничего не ела и не пила, потому что руки оставались скрещёнными на груди, а выражение лица говорило о нескрываемом неудовольствии. Я набрался решимости, обошёл вокруг стола и встал рядом со словами: —«Разрешите?» На меня она даже и не взглянула, а ещё недовольнее поджала губы, поднялась и гибко направилась в темноту танцевальной спальни.

Там не меняли партнёров и пары не расходились, когда запись заканчивалась, но дождавшись пока пластинка отшуршит промежуток между песнями, снова обхватывали руками друг друга, кто с кем и танцевал, чтобы прижаться грудью к верхней части туловища напротив.

Лёгкое покачивание тонкой талии Тани между ладоней моих рук, возложенных поверх её бёдер, хмелило меня сильнее вина. В ушах стоял пульсирующий гул, каждый мускул насторожённо напряжён, чтобы не упустить, ответить встречно малейшему движенью её рук на моих плечах. И я не злился на подпившего дебила в его игрищах с выключателем, но, вынужденный отдёрнуться от Тани, в ярком свете лампы я разглядывал профиль с чистой бледной кожей и смотрел на глаз опущенный упорно вниз. Я любовался прядью волнистых волос над ухом, переходивших в маленький миленький хвостик чуть ниже затылка. Груди её были скорее окружностями, чем полусферами, но и то, что было, ввергало меня в экстатичный транс корибантов.

(…признаюсь, что я тогда не знал таких мудрёных терминов… но так я чувствовал!. и тут отец мой не преминул бы критикнуть: —«Понахватался херни всякой, как собака блох! Всё-то вы по верхушкам скачете… Верхушечник, итит твою налево!»…)

Да, я был наверху блаженства, я был влюблён бесповоротно и навечно… После занятий, я подстерегал её у ворот школы, чтобы пройти рядом до калитки нашей хаты, потому что большинство учеников школы № 13 расходились по Посёлку через Нежинскую. И я даже пошёл в школу № 5 болеть за наших девушек, когда они проиграли в городском чемпионате по волейболу. Она тоже была в команде. Их поражение меня почти не огорчило, я был слишком занят тем, что всё дальше влюблялся в её высокие скулы. И я простил ей некоторую кривоватость ног ведь, в конце концов, это признак Амазонок, бесстрашных воинственных наездниц. Но как бесподобно она смотрелась в своей белой футболке!.

Но, при всей беззаветной неотступности моего поклонения, я так и не смог растопить её непостижимо неизменное неудовольствие. На переменах, на малейшую из моих попыток приблизиться, она подзывала кого-нибудь из своих подружек, чаще всего старосту Красножон. Она даже изменила свой маршрут возвращений из школы и обходила Нежинскую по улице Первомайской.

Мне оставалось только отвянуть… зябкие вьюги засыпали снегом остылый пепел отвергнутого обожанья…

~ ~ ~

Обильными снегопадами встретила Москва, столица нашей необъятной Родины, участников зимнего этапа Всесоюзной военно-патриотической игры «Зарница» прибывающих из самых отдалённых уголков. И Конотоп послал туда же шестерых своих сыновей, с лыжами их и руководителем средне-сорокалетнего возраста…

Зная, что жгут крепления, сделанного отцом годы тому, не подведёт, я с лёгким сердцем забросил лыжи на третью полку, разделся и залез на вторую в отдельном купе спального вагона. Свет в потолке проводники уже выключили, но за окном тянулась 4-я платформа под коркой хорошо утоптанного снега, что отражал свет льющийся из дуговых ламп над ним.

Наконец, от локомотива в голове поезда донеслось бряканье сцепок—вагоны, друг за другом, дёргали друг друга. Эффект домино достиг и нашего, он брякнул, качнулся и, плавно ускоряясь, понёс… В Москву! В Москву!

Вечером следующего дня мы оставили свои лыжи в вестибюле громадной школы скудно освещённой и пустой, за исключением группки жителей окружающего микрорайона, которые пришли разобрать нас на ночлег по своим гостеприимным квартирам.

Наутро гостеприимцы напоили меня чаем и поспешили разойтись по своим работам, дав наказ своему сыну подросткового возраста отвести меня в ту же громадную школу, запертую на каникулы. По дороге, он настойчиво напоминал мене получше запоминать путь, чтобы вечером смог отыскать их квартиру, куда меня определили на постой оплаченный Всесоюзной игрой.

Ели мы три раза в день в громадной столовой неподалёку от громадной школы окружённой громадными многоэтажками микрорайона. Кроме того дня, когда нас, вместе с лыжами, отвезли в Таманскую дивизию в лес под Москвой.

Там мы бежали в атаку по глубоким сугробам между молодых Елей, а солдат в землисто-серой шинели тоже бежал среди нас, улыбался и постоянно строчил из автомата Калашникова холостыми патронами, а стреляные гильзы автоматически разлетались в глубокий снег. Затем нас—в числе остальных двухсот зарничников прибывших в Москву на зимний этап—покормили обедом в солдатской столовой Таманской Гвардейской дивизии.

На следующий день, после долгой экскурсии по городу, наша Конотопская группа прибыла на Красную Площадь, чтобы посетить Мавзолей Ленина с его мумией. Мы влились в густую очередь людей продвигавшихся через площадь и долго приближались к Мавзолею, а сумерки всё густели над скользкой чёрной брусчаткой, местами проступавшей сквозь снег. Ледяной холод каменной мостовой буквально пронизывал ступни даже через подошвы зимних ботинков и я сильно замёрз.

Когда до Мавзолея оставалось метров пятьдесят, мы узнали, что там кончился рабочий день и мумию заперли на ночь. Руководитель отвёл нашу группу обратно через Красную Площадь к сияющему яркими огнями зданию ГУМа, который продолжал ещё работать, чтобы полчасика погреться. Тридцать минут на обогрев казались сомнительными, чтоб мои ноги успели отойти от впечатлений с главной площади страны, но окружающая суета и феерия освещения сказались на них благоприятно…

В вагоне метро мчавшем нас в гостеприимный микрорайон, руководитель объявил, что «Зарница» кончилась, но у нас ещё один день в Москве, так что завтра с утра мы уж точно пройдём через Мавзолей и – рванём по магазинам.

Однако, выйдя наутро из квартиры гостеприимцев, я задержался в громадной столовой и, когда явился в громадную школу, мне сказали, что наша группа уже выехала навещать Ленина в открытом гробу. Описавший ситуацию сторож тоже уходил до пяти часов и запер меня внутри здания—погода снаружи давила морозом—и весь тот день я оставался узником обширной школы.

Почти все двери внутри оказались запертыми. В комнате сторожа стоял телефон. Из-за того, что прежде они живьём мне никогда не подворачивались, а только в виде бутафории на инсценировках Детского сектора, я решил научиться что к чему. В общем, не велика премудрость – сунуть палец в любую из 10 дырок по краю наборного диска, провернуть до упора и отпустить, чтобы диск открутился в исходное положение, так вот и продолжать, покуда в трубке не пойдут долгие гудки.

– Алло?

– Алло! Это зоопарк?

– Не-ет…

– А почему трубку поднял осёл?

(…тьфу! Даже и вспоминать противно…)

Вскоре после того, как сторож меня отпер, вернулась наша группа и руководитель напомнил специально для меня, что утром мы уезжаем…

В квартире гостеприимцев я увидел Двадцать Лет Спустя Дюма в их стеклянном книжном шкафу и спросил где продают такие книги. Хозяева начали объяснять сколько надо пройти микрорайонных перекрёстков до книжного магазина, хотя он уже наверняка заперт… Но я всё равно пошёл.

Было темно и очень тихо. Отдельные снежинки, большие, пушистые, изредка стекали из темноты наверху. Я стоял перед стеклянной стеной запертого книжного магазина. Где-то из глубины доходил слабый свет дежурной лампочки. Какая-то сверхъестественная пустота окутывала всё вокруг необъятной тишью… Потом запоздалый прохожий прошёл беззвучно, оставляя мелкие следы в мягком белом пуху на тротуаре, и я пошёл обратно в дом чужих людей.

По телевизору показывали «Вертикаль» с Владимиром Высоцким в роли альпиниста, которого не взяли подниматься на вершину.

~ ~ ~

Мы знали чётко чего хотим – стать вокально-инструментальным ансамблем, потому что в СССР рок-групп и близко не было. Они оставались аттрибутом капиталистического загнивающего Запада, тогда как в нашем Советском государстве, где нет эксплуатации человека человеком, рок-группы выдавались за вокально-инструментальные ансамбли, они же ВИА.

Песни про затерявшийся в памяти номер или о прокуроре поднявшем свою кровавую руку на счастье и покой честного карманника были всего лишь началом нашего большого творческого пути, а все эти выскочки—«Поющие гитары» и «Весёлые ребята»—фактически, украли наши песни. Нам и никому другому следовало спеть про кольцо Сатурна для суженой и заделать «Цыганочку» со знобящим электрогитарным вибрато. Просто, пока мы разогревались перед стартом распевками на тему, что голубей он не покупал, а у прохожих шарил по карманам, те повыскакивали раньше нас. Но мы не сдались…

На переменах в двухэтажном здании «Черевкиной школы», куда опять перевели наш девятый класс, мы собирались у окна на лестничной площадке между этажами и музыцыровали. Треугольная линейка из лёгкого металла, обычно применяемая для вычерчивания фигур в школьных тетрадках, ронялась на подоконник и превращалась в музыкальный инструмент, на котором Саша Родионенко, он же Радя, выстукивал ритмичный аккомпанемент для песен.

На моих вокальных данных Чуба сразу и безоговорочно поставил крест. Проблема крылась не в голосовых связках, а в ушах – я просто-напросто не слышал в какую степь пою. Спорить с экспертом не имело смысла – Чуба заканчивал музшколу по классу баяна, ему слышнее. У Влади, при проверке, диагностировался музыкальный слух и даже наличие кой-какого голоса, только неясно в какой из анатомических частей тот сидит. Так что вокалистов осталось всего два – сам Чуба, и Радя. чтобы под зудливый стук треугольника петь в терцию про лунный свет и дорогую пропажу, на зависть мне и Владе…

Скорее всего, что при всём накале своего желания, мы не продвинулись бы куда-то дальше того подоконника, не появись после зимних каникул новая учительница пения у нас в школе, по имени Валентина. Она выглядела как десятиклассница, но с женской причёской, когда на голове сооружают как бы пухло-круглую подушечку из волос.

На уроках она широко и откровенно раздвигала меха своего аккордеона и туго стискивала вспять и, чуть опередив бесконечный дребезг звонка на перемену, прятала инструмент в футляр, чтобы спешить с ним вместе на остановку трамвая, потому что вела пение ещё и школе № 12.

Валентина уверяла, что мы запросто можем поехать на Областной Смотр Молодых Талантов в город Сумы, если хорошенько поработаем, потому что до назначенной даты тут уж осталось всего ничего, а петь будут девушки из двенадцатой школы под наше инструментальное сопровождение, надо только отрепетировать, чтобы выступить как молодёжный ансамбль от Клуба КПВРЗ, потому что этот смотр не для школьников… Всё решается секундально, если знаешь за какие рога брать какого быка.

Репетиции проводились по вечерам, за сдвинутыми синими шторами кабинета Физики. В гитарную группу вошёл также один десятиклассник из двенадцатой, но с виду повзрослее. У него с Валентиной были нескрываемо особые отношения, до того по-хозяйски укутывал он шарфом её шею после репетиций, а она так доверительно клала голову ему на плечо, шагая через темень длинного коридора на выход.

Девушки из школы № 12 явились на репетиции всего пару раз и не в полном составе, но Валентина успокоила, что свою партию они и так знают. При заключительном прогоне на сцене Клуба, накануне выезда в Сумы, вынырнул ещё один певец, крепко упитанный молодой человек неизвестно из какой школы и из школы ли вообще, который пел соло:

"Здравствуй Русское поле,

Я твой тонкий колосок…"

Хор из восьми девушек от школы № 12 исполнял молодёжно-патриотическую песню о том, что комсомольцы прежде всего думают о Родине, а уж потом о себе. Затем Саша Родионенко, он же Радя, полуречитативом выдавал песню Высоцкого про братские могилы. Чуба остался не у дел – нахрен баян при аккордеоне? Но и без него мы, наверное, неплохо смотрелись – строй стройных девушек (белый верх, чёрный низ) плотным полукругом полулебёдушек (низ чёрный) тянулись к паре микрофонов, Валентина с перламутром своего аккордеона, Чепа позади одиночного барабана на невысокой стойке, три гитариста с акустическими гитарами на бечёвках от грифа и через плечо, и Володя Лиман на контрабасе.

Откуда взялся Лиман и почему без клички? Ниоткуда он не брался а всегда тут и был, десятиклассник из нашей школы, а живёт в конце Кузнечной в хате рядом с вековой Берёзой. По весне из дерева сдаивают с десяток трёхлитровых банок берёзового сока. Но сок, конечно, не одному только Лиману, потому что это длинная кирпичная хата из четырёх квартир. Отсутствие клички легко объясняется фактом, что его фамилия, сама по себе, звучит как блатная кликуха.