Музей шкур

– Я…

– Проходите, – хозяин оставил дверь открытой.

В квартире пахло колбасой. Никишин прикрыл за собой дверь, бросил сумку на пол, разулся. Вершинин хлопотал на кухне.

– Алексей, – представился Никишин, приостановившись на пороге кухни.

– Тимур, – без лишних церемоний хозяин поставил на стол тарелку и закинул туда пару половников окрошки. – Проходи, садись.

Никишин послушно сел за стол. С одной стороны, возня с обедом заставляла его чувствовать себя неловко, и он подумал было кокетливо отказаться. С другой – очень хотелось есть.

– А где весь город? – чуть успокоив пустой желудок поинтересовался Никишин.

Тимур одёрнул штору, приглашая Никишина выглянуть в окно. Недалеко от дома Вершинина была ещё одна проходная. От нее тянулась дорога к просторному полю, окружённому лесом. Долину делила пополам черная вытянутая клякса озера. Слева от обширного водоема пространство между лесом и водой заполонили дачные домики. Берег там был весь в насечках причалов, окруженных пришвартованными лодками и катерами. Противоположный берег казался неопрятным: огромная, в несколько гектаров, проплешина, грязно-серая, бугристая из-за сотен недовыкорчеванных пней. Эта гигантская поляна кишела людьми, напоминала гигантский гниющий труп, шевелящийся тысячами насекомых. Посреди пустоши нелепым чубом возвышался перелесок, зеленевший не по сроку густой листвой. Он был своеобразным центром притяжения, сердцем происходящего – люди окружили его кольцом костров и палаток.

– И что это? – удивился Никишин.

– Сначала поешь.

4

Никишин убрал тарелку в раковину. Хозяин разлил чай, выложил на стол пачку сигарет, поставил пепельницу. Каждое движение, мимика Тимура, иголками тыкали память репортёра. Ответ оказался банальным.

– Вы не общаетесь с отцом?

– Нет, – Тимур коротко ухмыльнулся, но Никишину показалось, что на самом деле Вершинин смущён.

– И фамилии разные…

– Долгая история.

– Как и все, – Никишин понимающе кивнул.

Он наслушался этих домотканых саг выше головы. Обычно всё начиналось в далёкие времена полового созревания с пары плёвых перепалок и растягивалось на годы, за которые небрежный ответ разрастался в оскорбление всей жизни. От возможности покопаться в прошлом легендарного Старика, засосало под ложечкой. Все считали шефа чуждым обычным человеческим проявлениям вроде банальной семейной размолвки. Оказывается, нет. Заманчиво, но нужно было работать.

– Так что у вас здесь творится? – Никишин как бы невзначай выложил уже включенный диктофон на стол.

– Н-да… – Тимур хрустко почесал ногтями щетину. – В общем, не знаю, как рассказать это всё вкратце. Это не случилось внезапно…

– Как удобнее, – Никишин поёрзал на табурете, обустраиваясь перед долгим разговором.

– Случайно оказался в школе. Учитель физики, – Тимур усмехнулся. – Там я быстро женился. На коллеге – не на ребёнке. Хорошая жена – как холодное стекло окна, куда упираешься лбом, когда пьян. За окном черная пустота. Стекло жжет лицо холодом и в то же время дает опору. Не будет стекла – вывалишься к чёртовой матери в тёмную бесконечность. Моя бывшая была скорее полиэтиленом, натянутым в раме за неимением стекла.  Брак быстро распался. Больше всего расстраивало то, что остаться в школе я не мог. Работа мне нравилась, но там я бы каждый день встречал бывшую. Пришлось уволиться… – Тимур ненадолго умолк. – Семь лет назад одна знакомая обрисовала мне схему счастливого человека: трехногая табуретка – друзья, работа и семья. Когда что-то с одной из ножек не ладится, теряешь равновесие. В общем, в какой-то момент из всей табуретки от меня осталась только крышка. Работа… Я не мог понять, чем на самом деле хочу заниматься. Сложность была в том, что я многое умел. То есть, найти занятие, с которым бы я справился, было не сложно. Кем я только тогда не работал – от инженера до грузчика. Но всё одинаково обрыдло.

Тимур умолк, нащупывая продолжение.

– Практически год я просидел дома, подрабатывая репетитором. Сейчас модно любить одиночество. Все видят в этом какую-то маргинальность, исключительность. Людей стало слишком много и паузы – они действительно необходимы. Но тогда я терпеть не мог всех этих любителей «одиночества», которые понятия не имели, что значит остаться по-настоящему одному. Для них это было чем-то вроде поедания лягушек или кузнечиков в отпуске. Но когда одиночество длится месяцами – оно перестает быть таким уж романтичным. В какой-то момент я даже систематизировал его, разделил на виды. Своё я назвал «одиночеством взрослости». Друзья в юношеском понимании исчезли. Мы больше не виделись ежедневно, не встречались по каждому мало-мальски значимому поводу. У всех появись семьи. И ты либо семьянин, либо один. Кто-то, спасаясь от пустоты, окружает себя бессмысленными собутыльниками (в широком смысле). Я был один. В окружении тягостных воспоминаний.

Никишин слегка удивленно смотрел на Тимура. Он начал уж слишком издалека. Репортёр кашлянул. Тимур виновато закивал.

– В общем, я решил уехать. Практически сразу наткнулся на вакансию инженера – обещали помочь с переездом, дать служебную квартиру. Да и зарплату предлагали неплохую. Я позвонил и безо всяких резюме и собеседований меня пригласили приехать. Смеётесь?

– Не то что бы. Скорее завистливо усмехаюсь. Натаскался в своё время… Вам повезло.

– Да…

Никишин поморщился и протянул спину. Щелкнули позвонки.

– Пересядьте. Там удобнее, – Тимур кивнул на диван. Никишин послушно переместился – разговор и правда мог выйти небыстрым, а зад на табуретке уже затёк и при малейшем движении по телу разбегались волны электрических разрядов.

– Здесь я быстро оказался в рабочем водовороте. Меня моментально заселили и трудоустроили. У меня появился свой дом, собственное рабочее место, даже наставника дали. Я был захвачен новизной и забурлившей вокруг жизнью. Да и сам город… Я всё ещё был один, но перестал переживать на этот счёт – на новом месте это закономерно, а значит и не так тягостно. Я довольно быстро прикончил всю небольшую библиотеку, привезённую с собой. Так мы и познакомились с Наташей.

Тимур замолчал. Он раскрыл пачку и вставил в рот сигарету. Но закуривать на стал.

– Я тогда ничего не искал. Отчаялся или свыкся – не помню. Просто решил записаться в библиотеку. А там – Наташа. В ней была какая-то библиотечная тишина и книжная безусловность. Законченность. Сложно объяснить. Влюбился. Помню, что она всё никак не шла у меня из головы и я пытался отстраненно понять, что в ней такого: нос большой, зубы со щербинкой, чуть глубоко посаженные глаза, – Тимур усмехнулся. – Перебирал всё это, ища путь отступления. Заранее готовился к чуть пренебрежительному взгляду с сочувствующей полуулыбкой и чему-то вроде «ты, конечно, классный парень…»  Не помню, как начался наш роман. Какой-то пробел между моими сеансами скорочтения и постоянной беготней в библиотеку, и ей – в этой кухне, совершенно голой, с чашкой  руках. Даже её как-то спросил. «Ты влюбился, я ответила взаимностью».

Тимур усмехнулся и закурил.

Часть третья

1

Летом Вершинин всегда просыпался рано. Шторы в спальню выбирала жена. Они не сдерживали свет, наоборот – как линза усиливали без того яркое утреннее солнце, добавляя в его желтизну едкой зелени. Безобидный свет превращался в луч смерти, практически выжигавший из постели. Не подняться с рассветом было попросту невозможно. В последнее время пробуждение и так не приносило радости. Проснувшись, он ненадолго изо всех сил жмурился. Хотелось укутаться в уютные сны и проснуться только к вечеру, когда жидкие тени сделают мир не таким остоугольным, чуть размытым. Когда-то он слышал, что люди подолгу спят оттого, что несчастны. Ему не хотелось, чтобы Таша подумала, что он с ней несчастен.

Тимур нехотя пару раз моргнул, разгоняя веками фантазмы, туманившие взгляд. Оглянувшись, он понял, что на этот раз солнце и шторы не при чем – его разбудило отсутствие Таши.

Тимур поморщился словно от острой головной боли: тот самый день. На часах была только половина шестого, а Таша уже, пожурчав, сидела на унитазе и разглядывала тест на беременность. Он знал это наверняка. От волнения в груди неровно покалывало. Такие утра теперь стали привычным финалом их секса.

Первое время Наташа делала тест каждый день, но чем дальше, тем очевиднее становилось, что это пустая трата денег. И тесты делались всё реже. Реже же случался и секс – только в «правильные» дни, которые тоже определялись специальным тестом. Из изощрённых сражений секс превратился в сезонную битву за урожай. В пустыне. Несколько раз в месяц Тимур распахивал и сеял. Но сколько Таша не лежала вверх ногами «для лучшего усвоения» – ничего не всходило. Вряд ли закидывание ног на стену могло сильно помочь, когда работаешь на химкомбинате и получаешь молоко за вредность: здесь у большинства были точно такие же проблемы. Но что это, собственно, меняет?

За «работой» он старался не смотреть на жену – её глаза в постели больше не были хоть сколько-нибудь похотливыми, томными или даже улыбчивыми; их затягивала пелена грустной, отчаянной надежды на успех. И всё бы ничего, не завершайся процесс ожиданием вердикта от опущенной в мочу палочки. И никакого алкоголя, и тем более сигарет. Никакой мастурбации. От этого алгоритма, практичности, высушившей всю их жизнь, уже тошнило.

Не то, чтобы Тимуру не хотелось детей, нет. Ему было всё равно. Хотелось Наташи, её счастья. И своего – рядом. А ей обязательно нужен был ребёнок. Тимур не чувствовал, но понимал, что дети – закономерное развитие, продолжение – не рода – отношений. Бездетные пары своими попытками жить «для себя» нагоняют смертельную тоску. Бесполезные, бесцельные и оттого странные существа. Уныние и безысходность. Но в глубине душе Тимур их понимал. У Вершининых ещё даже и близко нет ребёнка, а вся жизнь уже вывернулась наизнанку. Что будет, если он появится?

Тимур вслушался в сосредоточенность Наташи и вместе с ней – всего туалета. Но вот тест шумно грохнул о дно корзины – даже пакет не успел прошелестеть. Значит, опять не повезло. Значит, всё сначала.

– Чёрт…

Наташа прошлёпала босыми ногами на кухню. Зашумела вода, щёлкнул усаженный в гнездо чайник, чпокнул открытый холодильник и он же грохотнул – закрыли. Зажужжал телевизор.

Наташа больше не уляжется. Нужно вставать. Но Тимур еще немного выждал: жена сейчас слишком ненавидела и его, и себя. Нужно дать ей несколько минут – нащупать жизнь через будничную суету, прочувствовать себя в ней. Тимур побродил взглядом по комнате: отставшие обои в углу, треснувшая белизна потолка, готовая осыпаться, пыльная паутина без паука. Стало спокойнее. Уют – компиляция несовершенств.

Сковорода встала на плиту – совсем спокойно, осторожно. Это было сигналом. Тимур встал, раздвинул шторы, сменив свет в комнате с зеленого на желтый и уставился в окно. Небо было слишком безоблачным для их маленькой семейной неурядицы. Это слегка злило. Но общая безмятежность, протянувшаяся до горизонта – и небо, и лес, и озеро, – невольно заражала безосновательным несгибаемым оптимизмом.

Всем телом Тимур ощутил жажду холодной воды. Он тихонько проскочил в ванную. Кафель и чугун холодили ступни, чуть подготавливая тело. Через мгновенье кожу обожгли вязкие ледяные струи.

Когда он вышел, на кухне уже ароматно парили чашки с кофе, дожидались едоков непривлекательные мюсли, сором плававшие в тарелках с молоком, и тарелка с ломтиками поджаренного бекона.

– Доброе утро, – раскрасневшийся Тимур поцеловал жену.