Музей шкур

– Мне очень жаль. Я никогда раньше не контактировал с журналистами. Позвонил на несколько каналов. Не знал, кто приедет. Подстраховаться решил. Ситуация серьёзная.

– Ясно, – Седов не выглядел виноватым. Никишина это задело. – Вы с нами потом поговорите?

– Да, конечно. Вы пока поезжайте, расставляйтесь. Я сейчас ещё одну машину встречу и подойду, – он наклонился к водителю и объяснил, куда ехать. – Ещё раз извините.

– Ничего, – ответил Никишин не поворачиваясь. – Поехали.

Никишин не любил коллективные съёмки. Среди других журналистов ему было неловко. Он был дипломированным инженером и в журналистику попал скорее случайно. У него набрался немалый опыт, и плохим репортёром назвать его было нельзя. Но в окружении многоопытных коллег Никишин чувствовал себя подделкой: моментально пропадала уверенность в себе, он терялся и не мог задать ни одного толкового вопроса.

Перед больницей толпились местные вперемежку с журналистами. Некоторых из коллег Никишин знал. На входе стояла вооружённая охрана. Из разговоров стало понятно, что к роженицам уже несколько суток никого не пускали. Женщины просто исчезали в роддоме – даже к окнам не подходили. Местных врачей отправили в бессрочные отпуска. Всё это напоминало сюжет второсортного американского фантастического боевика: странный карантин, секретные министерства, полуврачи-полувоенные захватывают власть в городе. В глухом Лесозёрске подобное выглядело театрально и неправдоподобно. Выходит, Седов и не думал устраивать им какой-то эксклюзив. Журналисты должны были устроить осаду, которая вернула бы главврачу власть.

Никишин взял несколько интервью у папаш и отправил Мишу набирать сочных кадров «митинга». Сам встал в стороне.

Кто-то из уставших от неизвестности отцов уже успел рассадить окно.

– Подснял? – подскочил к оператору Никишин.

– Нет конечно! – с удивлённой улыбкой ответил Миша.

– Обидно. Неплохо бы рассадить ещё одно. Для кадра.

Миша пожал плечами и пошёл работать дальше.

Из здания вышла женщина. Она выглядело неприятно и странно, словно человека нормального размера затолкали в пресс для утилизации автомобилей и ужали в половину. Все камеры уставились на неё.

– Это совершенно неприемлемо! Вы же взрослые люди, а окна бьёте – сказала она с напускной строгостью, словно журила школоту. На глади стеклянных дверей за её спиной полыхало оранжевым заходящее солнце, – Ситуация сложная. Вы прекрасно помните, что недавно у всех вас брались анализы. Мы преждевременно сочли их «чистыми» и решили, что ничего не случилось. Сейчас мы считаем, что первичные результаты исследований крови были непоказательны. Эта субстанция, пыльца, – она не повлияла на взрослых. Мы считаем, что ваши организмы стали своего рода инкубаторами. Фактические изменения могут проявиться у этих детей.

Толпа, спаянная из отцов и журналистов, загремела выкриками. Никишин поморщился – у происходящего была какая-то предыстория, о которой нужно будет не забыть разузнать.

– Представьтесь, – раздалось за плечом Никишина. Никишин оглянулся и узнал репортёра первого канала: бойкий, нагловатый, привыкший к чиновникам.

– Маслова Татьяна Сергеевна, Министерство здравоохранения.

– Расскажите подробнее, о каких анализах вы говорите?

– Это закрытая информация.

– Как это повлияло на контактировавших?

– Пока мы не можем подвести какой-то итог. Но – повлияло.

– Это заразно?

Седов следил за интервью Масловой с каким-то напряжённым удовлетворением. Как-будто чужой мужик порол его сына у него на глазах.

– Заразно? Нет. Скорее всего нет.

– Тогда к чему карантин, – вмешался в пресс-конференцию один из отцов.

– Карантин – мера предосторожности. Необходимая. В прошлый раз исследования были проведены халатно. На этот раз мы хотим все трижды проверить, прежде чем делать выводы и заявления. Так что отправляйтесь по домам. В течение нескольких дней мы всё выясним, и тогда вы встретитесь с женами и детьми. Не волнуйтесь!

Никишин не слушал – он зачарованно разглядывал лицо Масловой, пытаясь в нём разобраться. Правильно залегающие морщины и продуманная мимика должны были сделать её физиономию добродушной, но то ли был какой-то рассинхрон между движениями лица и словами, то ли чего-то не хватало… Было ясно – Маслова врёт.

Он встрепенулся. Нужно было хоть что-то спросить. Да, он будет выглядеть глупо, но если не спросит – покажет себя бесполезным идиотом. Хотя, кто тут на него смотрит? А шеф с него спросит…

– А если выяснится, что волноваться всё же есть о чём? – наконец собрался с духом Никишин.

Маслова поморщилась. Её оплывшее лицо зашевелилось, как закипающая манная каша, но хозяюшка тут же прикрутила внутреннюю конфорку и вернула лицу спокойную строгую доброжелательность.

– Когда выяснится, тогда и будем думать. Лишать родителей их детей я не собираюсь. Но – всё будет зависеть от результатов исследований.

– Как себя чувствуют матери?

– Почему матерей не подпускают к окнам?

Маслова вздёрнула брови.

– Вытолкайте из себя трехкилограммового человека, и я посмотрю, как вы будете подскакивать к окнам из-за каждого крикуна. А большинство наших пациенток родили двойняшек. Кроме того, из-за скоротечности беременности организм не успел перестроиться подготовиться к родам. Поэтому сейчас женщины чувствуют себя хуже, чем могли бы. Страшного в этом ничего нет. Повторюсь, это лишь результат аномальных процессов, ставших стрессом для организма. Все роженицы быстро приходят в норму. Скоро вы сами сможете в этом убедиться.

– О каких аномалиях идет речь?

Маслова кого-то искала взглядом в толпе. Никишин проследил направление и увидел Седова. На его лице читалось то же, что и у чиновницы, сосредоточенное напряжение. Он тоже видел в этом вопросе опасность.

– Очень много близнецов. Практически девяносто процентов девушек, – Маслова сделала паузу, ища способ избежать ответа. – Кроме того, срок беременности несколько короче обычного.

– Насколько? – снова выкрикнул Никишин.

– Короче. Большего сказать не могу. Вы можете узнать у родителей – они стоят рядом с вами. Правда, не уверена, что им стоит говорить об этом. Это может привлечь к их проблеме излишне много внимания.

Маслова горделиво оглянула стушевавшихся папаш, стремительно крутанулась на коротких мощных каблуках и скрылась за дверями больницы.

Интервью с Седовым и родителями мало что прояснили. Несколько месяцев назад произошла то ли какая-то авария на комбинате, то ли природный катаклизм. В Лесозёрск нагнали всевозможных комиссий, но ничего не нашли. А теперь произошло то, что произошло. На трехминутный сюжет и без этих подробностей наберется.

– Ну что, едем?

– Не знаю, – пожал плечами Никишин и растёр виски. Как со всем этим быть? Толком ничего не сняли – суета какая-то. Вопросов больше, чем ответов. Показывать такое – мало толку. Борьба за власть в Лесозёрске? Мусор. День впустую.

Они стояли на парковке перед больницей, окружённые машинами других съёмочных групп.

– Давай отпишем стендап, пока не стемнело, – вмешался в тишину Миша. – С накамерником убого будет.

Никишин вгляделся в сумеречное небо. Свет уходил. Ещё немного и они не успеют нормально отсняться.

– Да непонятно, что стендапить, – завёлся было Никишин, но тут же стих. – Щас. С мыслями соберусь.

Запищал мобильный. Звонил Костя.

– Вот щас и узнаем… Алло.