Город не от мира сего. Цикл «Хроники Обсервера». Часть I

– Помогают, – ответил он.

Машина остановилась. Маша бросила взгляд на молодого человека, стоявшего рядом с меднокожим офицером миротворческих сил. Возрастом между двадцатью и тридцатью, проницательные серо-голубые глаза. Коротко стриженые волосы, легкая щетина, сложен весьма ладно. В униформе творянина[24 - Творянин – то же, что и журналист, корреспондент.]. На груди красовалась нашивка «Черкасвест». Новостничий, причем из танаитов. Он о чём-то оживлённо препирался с миротворцем, судя по всему, досадовал, но не отступался. А потом уловил, что за ним наблюдают, и перехватил её взгляд. Связь длилась всего миг, но Маша успела почувствовать, как млечный путь проступает сквозь небесную синь, звёзды становятся в хоровод и сыплются на землю сладким шлейфом. Парень едва заметно улыбнулся ей, и Мария улыбнулась в ответ.

– Выходите из машины, – скомандовал миротворец с довольно сильным кенаанским акцентом.

– Заснула, что ли? – буркнул отец. – Выходи.

Пытаясь побороть смущение Маша оглядела спутников, и поняла что её игра в гляделки не осталась незамеченной для Василисы. Та едва сдерживалась, чтобы не разразиться какой-либо остротой, и только присутствие старшего Фрейнира останавливало её намерение.

Пока длился тщательный досмотр, Машу оттеснили от машины, так что она оказалась буквально рядом с творянином. Они снова переглянулись и Мария почувствовала, что тепло, которое она утром вынесла в груди из храма, превратилось в жар.

– Привет, – вдруг выронила она, неожиданно для себя самой.

– Здравствуйте.

Улыбка. И тревога в глазах? Нет, кажется, показалось. Маша смутилась, что позволила себе фамильярность.

– А вы из Тьмутаракани? В древней столице Черкасии просто волшебные музеи.

– Нет. Из Пригорстня-на-Танаисе.

– О, так это близко от нас.

– Как сказать. Через две границы и чёртову дюжину застав.

– Меня зовут Мария, а вас?

– Очень приятно. Андрей. Вы, наверное, учитесь в нашем городе?

– Нет, я ещё раздумываю, куда поступать. Мне только семнадцать, – соврала Маша, хотя день рождения был ещё не скоро. – Может, и в Пригорстень поступлю. Выучусь на творянку. Вы бы рекомендовали?

Парень изобразил на лице показной ужас:

– О нет, только не творянство!

– Отчего же? Разве вам не нравится ваша профессия?

– Не то чтобы не нравится… Понимаете… Не в этом мире.

– Маша! – послышался голос отца, и она рефлекторно дёрнулась к машине.

– Берегите себя! – в след ей бросил Андрей. Она обернулась и махнула рукой:

– Хорошо!

Всю дорогу она размышляла о том, какой, должно быть, возвышенный внутренний мир у этого новостничего, старомодно обращающегося на «вы», и насколько это вообще романтичная и интересная профессия. Потом внезапно вспомнила о Германе. И испытала стыд за свои чувства, потому что он внезапно показался ей пафосным и напыщенным юнцом, корчащим из себя всезнайку.

Рынок встретил их закрытыми воротами. Подле них прохаживались страпоры, пресекавшие попытки проникнуть внутрь. У ворот рыночной площади творилось столпотворение. Людской гвалт, сигналы машин, ругательства. Кое-как она сумела припарковаться (насчёт чистоты выполнения этого манёвра Маша переживала больше всего). Ратмир Фрейнир наказал девочкам оставаться в машине, а сам вышел и нырнул в гущу негодующих мужчин, выяснять в чём дело. Его лицо и массивную фигуру хорошо знали в Бугорках, и по службе, и как бывшего выборного поместной громады. В отличие от многих других представителей власти, его до сих пор уважали. Фрейнира не так-то легко было прогнуть, если он считал что прав. Кроме того, никто не мог попрекнуть его, что он что-то имел из городской казны.

Фрейнир нашел кого-то в толпе. Маша узнала в грузном мужчине городского голову.

Из-за гвалта трудно было разобрать их разговор. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, раз торговля остановилась. На душе становилось всё тревожнее. «Ты же знаешь, я это не решаю» – услышала она голос вышедшего из себя головы.

– Представляешь, Фёкла рассказывает всем, что твой отец заплатил кучу денег, чтобы ты заняла первое место. Я ей сказала, что это бред, и ты сама победила, – Василиса воспользовалась отлучкой старшего Фрейнира, чтобы поделиться свежими сплетнями.

Маша закатила глаза:

– Это ещё что. Гаврила брешет, что я переспала с половиной жюри.

У Василисы приподнялся один уголок губ:

– А ты?

– Что – я? – не поняла Мария.

– Спала? – решилась Василиса.

– Ты что, с ума сошла?

– Да не с жюри. С Германом?

– Боже. Ты нашла, о чём поговорить.

– Так что?

Маша вздохнула.

– Он даже не знает, что нравится мне.

– Серьёзно?

– Вполне.

– А ты ему нравишься? Как думаешь?

Ответа на этот вопрос у Марии не было. Она наблюдала, как отец, закончив один разговор, окликнул знакомого и снова ввязался в беседу. Маша взглянула наверх, обвела глазами небо, перевела взор на крышу родного учебного двора, находящегося в двух кварталах, потом ещё дальше, на лекарню, видневшуюся на другом конце города, на исполинские терриконы, вонзившиеся в небо на горизонте. Кроме леса все детали пейзажа этого городка были ей ненавистны.

– Не знаю, Вася. Иногда кажется, что я ему интересна только как свободные уши во время совместных пробежек. А иногда думаю, что ему ничего кроме его игры в подполье и не важно.

– Так это только игра? – поинтересовалась Василиса.

– Для него всё всерьёз, – сказала Маша. – Но со стороны всё это выглядит как отроческие игры.

Отец отходил от них мрачным, а вернулся и вовсе как грозовая туча, жестом показав дочери пересесть назад.

– Пап?

– Сейчас объясню.