Путь. Часть 3. Последняя мысль

– Сомкнуть строй! Занять оборону! – прорычал Тит, но полноценного оборонительного круга не получилось, так как на них давили со всех сторон, не давая возможности перегруппироваться.

А личная охрана командующего налегала с невероятным напором. Они били всё сильней и сильней, пытаясь пробить брешь в обороне Тита. У воинов империи еле хватало сил держать щиты, не говоря уже об ответных выпадах. И они только и делали, что сотрясались под градом ударов. Вновь упал воин Тита. Строй таящего отряда сразу сомкнулся, но упал замертво следующий легионер.

– Держать строй! – прохрипел Тит, срываясь в голосе.

И легионеры держали, но ровно столько, насколько хватало сил у каждого в отдельности. Сейчас выживали самые выносливые. Только жизнь сильнейших была длинней не надолго, на какие-то мгновения, несколько вздохов. За возможность вкусить их легионеры и бились. Сейчас они сражались не за империю, не за славу, а всего лишь за пару лишних вздохов жизни, цену которой начинаешь понимать именно в такие моменты, стоя на пороге смерти, не в состоянии надышаться напоследок.

От учащённого дыхания Тит почувствовал вкус собственной крови, и сотнику внезапно показалось: над щитами, где-то над головами личной охраны командующего, что без устали наносила удары по нему и его товарищам, появилась уродливая физиономия костлявой старухи в чёрном балахоне. Она злорадно улыбнулась и поманила своим кривым высохшим пальцем туда, в царство теней, что манит соблазнительным отдыхом, но вместе с ним и вечным покоем.

– Нет! Ты меня сегодня не получишь, старая кляча! – прорычал Тит и, будто став одержимым, рванул вперёд, неистово нанося удары своим окровавленным клинком и увлекая за собой в нападение собратьев по оружию.

– Вперёд! Рви тварей! – прокричал практически обессиленный десяток легионеров сотника, устремившись за своим командиром.

Со стороны казалось, что маленькая горстка людей обрела неимоверные силы, словно их внезапно и щедро одарили боги войны, дав возможность выиграть последнюю битву в жизни.

– Рви тварей! Рви тварей! – уже донёсся до десятка легионеров вместо счёта дружный клич основных сил имперского войска, которые почти приблизились к своим начавшим атаку товарищам.

Шаг, другой… и остатки сотни Тита поглотились спасительным легионом, продолжающим продвижение вперёд, теряя воинов. Но верные слуги империи также забирали и жизни противника. Причём делали это весьма успешно. За каждого своего воина легион забирал на тот свет троих, а то и пятерых неприятелей. И это прекрасно видел трибун. Потому сигнала имперского трубача, извещающего об отступлении, не поступало. Атака продолжалась, и уже было непонятно, кому в итоге может достаться победа.

Наблюдая, как имперские воины неожиданно захватили в, казалось бы, проигранном сражении инициативу, командующий силами противника занервничал. Он прекрасно понимал, что если ничего не предпримет, то может не только упустить победу, но и потерять своё войско, которое заметно проигрывало легионерам в слаженности и воинском умении. Резервов больше нет, а вот у империи есть ещё легионы, которые обязательно придут позже и им также необходимо будет дать отпор.

– Отход! – тихо, но жёстко приказал командующий, так и не придумав ничего, кроме отступления.

Трубач немедленно повиновался и противостоящие легиону силы начали отступать.

– Может, действительно ему Тьма благоволит? – чуть слышно произнёс трибун и усмехнулся, довольный тем, что неожиданно удалось избежать поражения. – Сигнал к отступлению! – громко приказал он, понимая: выиграть сражение возможно, только пожертвовав всем легионом.

Зазвучала имперская труба, и легион остановился.

– Тита связать и ко мне! – бросил начальнику своей охраны трибун и, слегка ударив коня в бок, поскакал в лагерь.

Легион покидал поле битвы, забирая своих погибших товарищей, впервые не одержав победу. Тит сидел возле нескольких окровавленных тел погибших воинов, обнявших друг друга так, будто они были братьями, хотя при жизни являлись лютыми противниками. И только смерть смогла их помирить. Воткнув меч в твердь мира и прислонившись головой к эфесу, сотник будто кланялся погибшим. Он тяжело дышал, пытаясь восстановить силы, и всё ещё не верил, что остался в живых, когда шансов на спасение уже не оставалось. Перепачканный чужой кровью, сотник издавал тихие непроизвольные стоны, словно из него пытался вырваться засыпающий после битвы зверь. Глаза непривычно слезились, руки от усталости слегка дрожали, во рту пересохло. Тит был готов отдать всё своё состояние за глоток воды, кажущийся сейчас спасением то ли души, то ли тела от смерти, продолжающей, как ему казалось, парить над головой, не желая отступаться от выбранной жертвы, сумевшей всё-таки ускользнуть из её цепких костлявых рук. Сердцебиение громко отдавалось в голове, упрямо напоминая о жизни. Тит невольно стал считать удары сердца, и в этот момент кто-то его толкнул. Сотник поднял голову и увидел перед собой флягу. Отбросив меч, он вырвал спасительный сосуд у неизвестного благодетеля и прильнул к живительной влаге с небывалой жадностью. Командир сотни, от которой осталось не больше десятка воинов, пил и пил не в силах остановиться. Но вот, благодетель резким рывком отобрал флягу и тихим, властным голосом произнёс:

– Следуй за мной к трибуну!

Тит прищурившись, посмотрел на своего спасителя, напоившего водой, и узнал в нём помощника трибуна, Клавдия, который недолюбливал сотника и этого никогда не скрывал.

– Клавдий? – удивился Тит. – С чего это ты за мной лично соизволил прийти?

– Приказ трибуна – доставить тебя к нему живым, – с усмешкой ответил Клавдий. – А вот и охрана трибуна! Наверное, чтобы ты не сбежал! – злорадно засмеялся он.

– Я никогда ни от кого не бегал, – шёпотом произнёс сотник. – С чего ты взял, что сейчас побегу? Да и зачем мне это?

– Может за тем, что за нарушение приказа неминуемо следует смерть. Ведь ты со своей сотней единственный, кто не отступил по приказу трибуна, и ему пришлось жертвовать воинами, дабы спасти твою задницу.

Тит опустил голову, поняв: смерть не зря над ним вьётся, а её голодный оскал вовсе не померещился; сумев избежать гибели на поле битвы, он обязательно отправится в костлявые объятия после сражения, только теперь с позором перед всем строем. «Лучше бы я погиб от клинка врага!» – промелькнула мысль в голове сотника, и в этот момент у него забрали оружие. Один из личных охранников трибуна быстро связал сотнику руки и поднял его на ноги.

– За мной! – резко приказал Титу охранник. Привязав пленника к седлу, он вскочил на коня и неспешно поехал в сторону лагеря.

Остальная охрана немедленно окружила сотника, и вся процессия, которую замыкал не скрывающий своей радости Клавдий, двинулась к трибуну.

Глава 3

Мгновение… Ещё мгновение… Подобно биению сердца разум неустанно отмерял мимолётное существование там, где нет ничего, кроме вымышленных мгновений, пытаясь сохранить себя в бесконечном ритме безудержной погони за своей собственной памятью. Она угасала, но пока продолжала оставаться бесценным остовом бытия, настойчиво утверждающим вопреки немому равнодушию, что «я» есть…

Отсутствие угнетало, душило разум, заставляя волю сдаться и забыть о своём существовании. Каждый миг, который можно было соизмерить лишь с началом и концом уже весьма вялых мыслей, приходилось бороться с бесконечным безразличием, безмолвием и поначалу терзающей, но теперь приятно усыпляющей бдительность тишиной. Иногда возникало желание отступиться и стать такой же бессмысленной частью Пустоты, которая терпеливо ждала, когда очередной разум сдастся и, наконец, присоединиться к её вечному забвению. Но именно уверенность в том, что не Пустота склоняет к безволию, а только лишь собственное одиночество, заставляла бороться. Бороться с самим собой, со слабостью, то и дело возникающей неуверенностью, изъянами разума, стремящимися стать подобными Пустоте и начать процесс саморазрушения. Всё, как и всегда, сокрыто только в самом себе, и каждая победа за существование в мимолётном миге, где ты то ли был, то ли есть, а возможно только будешь, делает сильнее, совершеннее. Только бы не перестать мыслить! Иначе собственное забвение наступит настолько стремительно и незаметно, что даже не успеешь осознать: тебя больше нет. И некому будет констатировать исчезновение разума и, к сожалению, никто злорадно не усмехнётся над гибелью очередного одинокого пленника непобедимого отсутствия.

И в этом отсутствии у меня осталась только память. Память о том, что я был в исчезающем мгновении, которому здесь, в Пустоте, к сожалению, нет места. Но непреодолимое и в тоже время утомительное желание – быть, заставляло появляться жизненно необходимый миг. И моё существование уже превратилось в непрерывную погоню за этим стремительно ускользающим от моего разума мигом, в котором я очень хочу быть, но жутко устал догонять самого себя. Устал так, что вновь был готов сдаться…

«Нет! Никогда!» – то ли себе, то ли Пустоте мысленно прокричало моё упорство выжить, сотрясая разум, чтобы он не заснул и не провалился в забвение.

Я выстоял раньше, выдержу и сейчас это назойливо гудящее в сознании равнодушие! Оно только и ждёт, чтобы я немного расслабился и уничтожил себя своими же руками. Хотя, какие руки! У меня – их нет! Они остались в озере Творца, в закрытом мною Мире Богов…

Мгновение… Ещё мгновение… Разум продолжал создавать иллюзию времени для самого себя, чтобы не забыться в вечном отсутствии хоть какого-нибудь движения.

«Интересно! Сколько времени прошло в Сущем с того момента, как я пересёк кромку?» – возник в разуме вопрос, закрадываясь параллельно с мыслью о доме.

Какое же это счастье – ощущать время! Его мерное течение сквозь твою сущность, увлекающее в неведомую даль судьбы, которую ты творишь каждым поступком, словом, мыслью и даже неосторожным дыханием, способным изменить мир. Дыхание…

Было бы так замечательно сейчас вдохнуть свежий утренний воздух рассвета, когда жёлтая звезда поднимается над горизонтом, бесцеремонно прогоняя Тьму и окутывая своим Светом твердь мира!

Возникла навязчивая, не покидающая сознание идея – заглянуть в мой мир, где так хочется жить…

И я не заметил, как расслабился и полетел в мечты о мире, жизни, лучах звезды, дуновениях ветра… Мой разум плавно упал, словно оторвавшийся от своего родного дерева листок на гладь мнимой реки, и мерно поплыл в сияющую даль безграничного желания жить. Стало невероятно тепло и уютно, будто я находился в своей ипостаси и попал в огненные потоки лавы. Представляемая мной кровь Сущего постепенно окутала меня, причём, так заботливо и нежно, что захотелось заурчать от удовольствия, подобно ленивому коту, нежащемуся под невероятно тёплыми лучами Ра. А тем временем, мнимые волны создавали иллюзию огненных масс, игриво перебрасывали мой уставший разум друг на друга, увлекая всё дальше и дальше от исчезающего вечного мгновения, в котором пока бодрствующее сознание неустанно боролось за своё «я». И на миг показалось: я действительно ощущаю реку, да настолько знакомую, что появилось непреодолимое желание, чтобы эта иллюзия чувства никогда не заканчивалась.

Знакомые и необычайно приветливые воды несли меня плавно и осторожно, будто усыпляли бдительность, предоставляя возможность отдохнуть от самого себя и своей непрерывной борьбы. Возникли противоречивые чувства, разрывающие разум на две части. С одной стороны хотелось уснуть, с другой – продолжать борьбу со сном, чтобы не впасть в небытие. Но сон уверенно побеждал. И постепенно забываясь в его объятиях, перед тем, как сдаться, подумал: «Чувства?! Откуда им взяться, если у меня нет души?!» Именно эта мысль заставила вырваться, как мне казалось, из пут забвения и открыть глаза, хотя век, чтобы их поднять, не было. Но, что поразительно, я увидел чёрную реку времени, словно находился в Хаосе. Возникло ощущение неожиданного прозрения, будто пребывал слепцом, томившимся во Тьме не одну вечность. Оттого сразу меня охватило состояние полной нереальности происходящего. Начал вдруг подозревать, что сошёл с ума и более не контролирую свой разум. Стало невероятно страшно. Неужели, Пустота взяла верх, подавила волю и теперь рисует мне иллюзорные образы прошлого?!

«Страшно?!» – вновь прокричал я мысленно вопрос самому себе.

Мне неведом был страх при жизни, а сейчас, в силу отсутствия души, его и в помине быть не может! Но он был – едкий, липкий, лишающий способности здраво мыслить и принимать решения! А значит, у меня вдруг появилась душа! Я разумом явственно чувствовал своё оцепенение! И в таком состоянии полной растерянности и обезоруживающего страха от осознания, что неожиданно обладаю подобием души, меня несли воды реки времени. Только вот, куда?!

Отдавшись на волю мнимой реки, медленно тёк сквозь бурно меняющиеся пространства вымышленного Хаоса, похожего на спасительную соломинку для утопающей в забвении жертвы Пустоты, и был подобен только что родившемуся младенцу. С широко открытым взглядом, боясь моргнуть разумом, дабы не исчезла иллюзия, я замер в ожидании того, где остановлюсь.

Мимо проносились поглощающие друг друга материи, от чего их цвета и формы изменялись с невероятной скоростью. Устраивая невероятные переплетения своих сущностей, они создавали немыслимые феерии, потрясая моё изголодавшееся в Пустоте воображение. Я готов был закричать от восторга, но лишь в застывшем состоянии то ли от довлеющего надо мной страха, то ли от восхищения, незаметно сменившего страх, представлял собой остановившееся мгновение времени. Подобно каменному изваянию, я превратился в единственного неподвижного зрителя в этом бушующем, постоянно изменяющемся театре стремительного движения, где актёрами являлись пространства и материи, которые создавали новую, неповторимую в своём роде жизнь. И, как и прежде, мой разум, заворожённый этим вечным представлением, замер не в силах оторвать взгляд от игры многочисленной труппы, где главными персонажами, режиссёром и прочими участниками ошеломляющего действа всё же оставался сам Хаос.

Неожиданно остановился, и, как только осознал, что больше не двигаюсь, стал плавно погружаться в тёмные воды. Якобы иллюзорная субстанция окутала меня и внезапно одарила ощущением плоти. Я уверовал, что снова обладаю материальной сущностью! Подал импульс воли, и река мгновенно дала почувствовать руку, затем вторую. Я распрямился телом и… О, Сущее, меня пронзила боль! Изнутри вырвался оглушающий глас, и река немедленно вздыбилась, как непокорный дракон, которого решил оседлать глупый и неосторожный наездник. Всё вокруг завертелось, запрыгало и невероятно сильно затряслось, как по мановению пальца неведомого хозяина, сразу же отреагировавшего на незваного гостя, что обнаружил себя неосторожным звуком. Окинув мгновенным взором Хаос, увидел, как вся многогранная плоть непокорного столпа встрепенулась, закручиваясь в умопомрачительные ураганы, заставляя меня поверить в свою реальность. Единым потоком силы непокорного вместилища пронзили мою сущность, пытаясь раздробить беспокойный разум на мельчайшие частицы, чтобы немедленно наказать наглеца, посмевшего тревожить, на первый взгляд, беспорядочный уклад существования. Меня терзали, рвали, трепали только с одной целью – уничтожить. И не будь в памяти прошлого опыта посещения Хаоса, от разума уже ничего бы не осталось. В этот раз столп Сущего, как никогда прежде, чрезвычайно взволновался. Хотя нет! Не то слово… Он взбесился! И приготовился разорвать каждого без разбора, словно копил в себе лютую ненависть, которую только и ждал на кого выплеснуть. Видимо, я оказался первым и единственным посетителем этой обители за огромное количество времени, кому посчастливилось попасть под горячую руку столпа Сущего. Но я был не против этого, наоборот – счастлив. А потому находился на грани эмоционального взрыва от этого неожиданно посетившего меня мгновения счастья, осознав, что река вовсе не мнимая, и я, возродившись в новой душе, снова нахожусь в Хаосе, пусть и не таком приветливом, как в моё последнее пребывание здесь.

Не знаю, как долго терзал столп Сущего мой разум, но я услышал смех. Свой смех от удовольствия, что снова жив. Я не сопротивлялся силам, а наоборот, предался наслаждению безумным танцем, в котором меня хотели стереть в пыль и развеять на бесконечных пространствах, превратив в частицы различных материй. И я был готов стать любой песчинкой новых, рождающихся миров в Сущем или же напротив уже умирающих, только бы не возвращаться в Пустоту и… чувствовать. Чувствовать, что я есть.

Какое же это наслаждение – чувствовать боль жизни, осознавать себя в чём-то реальном, существующем. И всё благодаря воле и мечтам. Мечтам о мире, жизни, лучах звезды, дуновениях ветра…

Хаос продолжал свои попытки разорвать непрошеного гостя, а я уже находился на одном месте, совершенно не замечая бесцеремонных и сокрушительных выпадов. В беспорядочной круговерти смертельного танца столп Сущего занёс меня далеко от реки времени, пытаясь уже вытолкнуть за кромку, так как попытки превратить незваного посетителя в ничто заканчивались неудачей. Я чувствовал в столпе ярость и в то же время негодование. Сия обитель не желала мириться с проигрышем и только наращивала обороты, всё больше и больше закручивая себя в единый ураган. Ещё немного, и когда-то созданное мной бесконечное пространство подключит к битве остальные столпы, готовое пожертвовать даже равновесием между ними. И в этот момент я раскрыл Хаосу разум, словно сдавался, но на самом деле являл волю, в которой кроме желания жить в покинутом доме ничего не было. Столп Сущего мгновенно вонзился в открытую брешь, и, прикоснувшись к моим мыслям, сразу замер. Он немедленно отступил, признав во мне своего создателя, и вернулся в обычное состояние так быстро и незаметно, словно вовсе не волновался. Теперь его материи касались моей сущности аккуратно, даже с трепетом, и я почувствовал в своей обители некую радость, а главное – покой. Столп распахнул объятия и, бережно окутав, понёс долгожданного хозяина обратно к чёрной реке.

Вновь прикоснувшись к изредка волнующейся глади тёмных вод, я был облачён в новую непривычную ипостась, которой после пребывания в Пустоте невероятно возрадовался. Ни ног, ни крыльев река мне не дала. Только лишь подобие тела и рук стало плотью, потому что сама река становилась моим вместилищем на момент прикосновения к ней новорождённой душой, окутавшей измученный небытием разум. Я перемещался в тёмных водах крохотной частицей по бесконечному телу, пронизывающему всё Сущее, и был способен стать таким же всеобъемлющим, как и естество чёрной реки. И первым делом я переместился к берегу, где продолжал невозмутимо возлежать хранитель Хаоса.

Я аккуратно покинул воды и ощутил: теперь моим телом неожиданно стало всё Сущее. Тьма, Свет и даже Мир Богов немедленно прикоснулись к разуму, чтобы убедиться в моём возвращении и приветствовать каждый по-своему. Тьма с некоторым недовольством, что я слишком долго отсутствовал, уколола в душу нескрываемым упрёком. Но сразу же ворвалась в неё и наполнила незабываемой заботой и лаской, от которой хочется жить, но и убивать от ревности каждого, кто ещё посмел посягнуть на расположение тёмного столпа. Свет, как всегда, обдал покоем и умиротворённостью, зазывая в свои объятия лености и беззаботности. А мир, мой мир, приветствовал всего лишь желанием быть домом. И от этого оглушительного чувства предлагаемого уюта, которым Мир Богов манил к себе, захотелось по-настоящему жить, впервые осознавая это желание своей новой бессмертной душой.

Я замер и наполнился счастьем. А вместе с ним, благодаря состоянию безграничной свободы в Сущем, мою новорожденную душу стало переполнять невиданными ранее эмоциями, сплетёнными между собой из переживаний всех существ, миров и даже столпов. В разум потекли колоссальные потоки информации, накопленные за время моего отсутствия. Они безудержно вливались, пытаясь заполнить сознание, но в итоге всего лишь исчезали, как в бездонной, прожорливой пропасти. Я с небывалой жадностью прильнул ко всему, что врывалось в мою сущность, и даже на мгновение забыл о хранителе. А он терпеливо ждал в очередной немыслимой позе своей огромной драконьей ипостаси, когда я оторвусь от Сущего, словно от груди кормящей матери.