Нижегородские ангелы и демоны. Известные и неизвестные люди Понизовья

– Мальчик умрёт не сам.

Тема ранней гибели проходит сквозной нитью через всё его творчество. «Я предузнал мой жребий, мой конец, и грусти ранняя на мне печать», – писал он. «Кровавая меня могила ждёт, могила без молитв и без креста», – добавлял поэт в другом своем стихотворении.

Лермонтов редко участвовал в стычках с чеченцами. Но если участвовал, то демонстрировал полное презрение к смерти. Он, как писал историк Тенгинского пехотного полка Д. Ракович, принял командование над отрядом разведчиков. «Эта команда головорезов, именовавшаяся „лермонтовским отрядом“, рыская впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля, как снег на головы сваливаясь на аулы чеченцев… Лихо заломив белую холщовую шапку, в вечно расстегнутом и без погон сюртуке, из-под которого выглядывала красная канаусовая рубаха, Лермонтов на белом коне не раз бросался в атаку» (Ракович Д. В. Тенгинский полк на Кавказе, т. XX (https://dlib.rsl.ru/viewer/01003556978#?page=2), Тифлис, 1900).

Отсюда и версия о самоубйстве поэта, замаскированном под убийство. Дуэль с Мартыновым тоже вроде бы её подтверждала. По воспоминаниям секунданта, Александра Васильчикова, Лермонтов накануне сказал, что виноват перед другом и «выстрелит в воздух». Не хотел стрелять и Мартынов, но по правилам дуэли он не мог это сделать: его обвинили бы в трусости (Васильчиков А. И. Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н. С. Мартыновым, Русский архив (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%B0%D1%80%D1%85%D0%B8%D0%B2). 1872. №1).

И ещё одно свидетельство – Н.П.Раевского: «Мартынов подошел к упавшему Лермонтову, поклонился до земли и произнес: «Прости меня, Михаил Юрьевич». Вернувшись в город, Мартынов сразу же сдался коменданту, и его заключили в камеру Желиховская В. П. О дуэли Лермонтова, Нива, 1890, №7).

Но почему Лермонтов искал смерть? За что же так не любил себя? На этот вопрос ответа нет. Тайну унесли с собой в могилу и гениальный поэт, и человек, который считался негодяем и полным ничтожеством. Впрочем, это – расхожий штамп.

Дуэли не было?

Теперь становится понятным: секунданты выгораживали и Мартынова, и самих себя. Самые последние исследования с помощью компютерных технологий повергли в шок историков и литературоведов. Вот что пишет Александр Владимирович Карпенко (https://www.proza.ru/avtor/karpenko1) (Проза. ру) 16 сентября 2019): «Будем исходить из слов нашего современника, кандидата медицинских наук Е. А. Федорова, который указал на рост Лермонтова в 160 см… Высота первой (входной) раны равна 105,8 см относительно стоп поэта, второго (выходного) отверстия — 120,2 см и раны мягкой части плеча — 122,8 см… Значит, пуля в теле поэта «не гуляла», как считают некоторые исследователи, а «прошила» поэта насквозь… Если траекторию пули продлить то упрётся она в землю на расстоянии 1,8 м… Мартынову, чтобы выстрелить, пришлось бы лечь на землю…

Важно и другое. Принято считать, что Лермонтов стоял на некотором возвышении… Но получается, что он должен был находиться почти на 8 метров выше Мартынова».

Что же в итоге? А то, что никакой дуэли не было. Вероятнее всего, что Лермонтов сидел на лошади, когда раздался выстрел. Он ехал к месту дуэли. И убил его, судя по всему, Мартынов. А секунданты заявили, что была дуэль, иначе их бы обвинили в уголовном преступлении.

И последнее. Выстрел был произведён не из дуэльного, а из армейского пистолета. Дуэльное оружие таких повреждений причинить не может.

* * *

Мартынова разжаловали и приговорили к трехмесячному заключению на гауптвахте. Но Николай I заменил отсидку церковным покаянием. Епитимья, то есть замаливание грехов, должна была продолжаться 15 лет, но в 1846 году Святейший Синод простил убийцу.

С этого момента он жил в Нижнем Новгороде. Женился на Софье Проскур-Сущанской. Она родила ему 11 детей. В дальнейшем многочисленное семейство перебралось в Подмосковье, а затем в саму Москву. Мартынов умер в возрасте 60 лет и был похоронен в селе Иевлево (https://docviewer.yandex.ru/r.xml?sk=f21f602ba739696f62b77ed370047e07&url=https%3A%2F%2Fru.wikipedia.org%2Fw%2Findex.php%3Ftitle%3D%25D0%2598%25D0%25B5%25D0%25B2%25D0%25BB%25D0%25B5%25D0%25B2%25D0%25BE-%25D0%2597%25D0%25BD%25D0%25B0%25D0%25BC%25D0%25B5%25D0%25BD%25D1%2581%25D0%25BA%25D0%25BE%25D0%25B5%26action%3Dedit%26redlink%3D1%22+%5Co+%22%D0%98%D0%B5%D0%B2%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%BE-%D0%97%D0%BD%D0%B0%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5+%28%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%86%D0%B0+%D0%BE%D1%82%D1%81%D1%83%D1%82%D1%81%D1%82%D0%B2%D1%83%D0%B5%D1%82%29). Но в 1924 году в усадьбе Мартыновых разместили детскую колонию, а трудармейцы учинили форменный погром. Они разрушили фамильный склеп, а гроб с останками Мартынова утопили в пруду.

…Портреты Николая Мартынова, как и Михаила Лермонтова, сильно отличаются друг от друга. Почему? Загадка. Такая же, как и смерть великого поэта.

ЛЮБОВЬ КОСИЦКАЯ (1827—1868)

В своё время она считалась лучшей театральной актрисой России. Умерла рано – не было е8щё и сорока лет.

Сохранились воспоминания очевидцев о гастролях Косицкой в родном для неё Нижнем Новгороде в 1862 году. «Нижегородская публика, – писал краевед Александр Гациский, – неистовствовала в течение всех трех ноябрьский спектаклей… Обыкновенно чинная, она прорвалась как бурный поток, и в последний, третий спектакль не кричала, а просто вопила: «Милая, дорогая! Родная наша!» (Гациский А. Нижегородский летописец. Нижний Новгород, издательство «Нижегородская ярмарка», 2001).

В своей автобиографии, опубликованной в 1878 году в журнале «Русская старина» (т.21), об этом Любовь Павловна не упоминала. Она всегда отличалась большой скромностью.

Злодейство и добродетель

Будущая артистка ещё не появилась на свет, когда её отца-повара и беременную Любашей мать-прачку нижегородский помещик Карл Ребиндер передал в качестве приданого своей младшей дочери Вильгемине, которая вышла замуж за исправника Бабкина. И вместе с отцом и матерью с младенчества Люба стала его собственностью.

У Бабкина было имение в деревне Ждановка Нижегородского уезда. Это был лютый крепостник, которого, как вспоминала потом Косицкая, «народ звал собакою. Мы, бывшие детьми, боялись даже его имени, а он сам был воплощенный страх… Когда он, бывало, выходил из дома гулять по имению, дети, прятались от страха под ворота, под лавки, а кто не успевал сделать этого, тот непременно бывал бит» (здесь и далее цитируется по её «Автобиографии»).

Маленькой Любаше пришлось однажды даже заниматься попрошайничеством. Мать её слегла, когда мужа обвинили в том, что он организовал побег нескольких крестьян, и забрали в кутузку. И быть бы ему на каторге, если бы не изловили беглецов. Те сняли с Павла Косицкого все обвинения, и Бабкин продал семью другому помещику, жена которого за какую-то провинность зверски избила маленькую Любу. У неё даже кровь текла из ушей. К счастью, Косицкие вскоре оказались в Балахне. Их владельцем стал уже третий по счету помещик по фамилии Мессинг.

После изувера Бабкина жизнь у него показалась раем. Косицкие питались с барского стола. «Я в короткое время стала круглая, как шар, – вспоминала актриса, – бывало, упаду и перевернусь раза три и с трудом встану. Мы были в большом почёте и любви». Трудно после этого называть жизнь дворовых при крепостном праве сплошным кошмаром. Были, оказывается, хорошие и добрые люди среди помещиков.

В 1839 году отец Любы выкупил себя и своих родных, но, заплатив за вольную все свои сбережения, остался без средств к существованию. Косицкие уехали в Нижний Новгород, где двенадцатилетнюю Любу отдали «в услужение» в дом к богатой купчихе Прасковье Долгановой.

И опять – полная противоположность злодеям-эксплуататорам и кровопийцам, как помещиков называли в советское время. Прасковья Аксёновна, по словам Любови Павловны, «взяла меня к себе и полюбила, и ласкала, как дитя своё». Спустя много времени Косицкая писала: «Безотчётная радость овладевала мною; я пела, плясала, как будто горе никогда не касалось меня. Забывала все горести и до сей минуты целую руку моей доброй Прасковьи Аксёновны: она оживила мою душу».

«Там моя жизнь»

Однажды они пошли в театр. Люба боялась, её уверяли, что чертей там нет. Это случилось в конце декабря 1843 года, и Люба заболела театром навсегда. Когда через неделю Долганова повела её на другой спектакль, девушка поняла, что «душа отделилась от тела и перешла туда, на сцену; для меня, – вспоминала Косицкая, – пропал мир земной, я ничего не видела и не слыхала, как-будто всё умерло для меня… Тут уже я всё поняла, даже поняла и то, что там моя жизнь».

Поняла это и Долганова. Несмотря на бурные протесты матери Любы, которая утверждала, что театр – грех, она упросила знакомого ей директора театра Никольского принять 14-летнюю Любу в его труппу. Но когда родители узнали, что дочери будут платить ежемесячно 15 рублей серебром, а жить она будет отдельно от семьи – в особом «театральном доме», о греховности представлений на сцене больше не заговаривали.

Театр в Нижнем Новгороде, основанный князем Николаем Григорьевичем Шаховским, находился тогда на Жуковской улице. Сегодня это место трудно вычислить. Так называемые «распутинские дома», названные по имени одного из владельцев театра, сменивших Шаховского, где жили 96 актеров и служителей с семьями, спускались к несуществующим ныне Панским улицам. В одном из этих домов Любаше выделили отдельную каморку с кроватью, столом и тремя стульями. Зато здесь было окно, выходившее на Волгу.

Комната была грязная, но одна из старейших актрис театра Аксакова помогла девушке с уборкой, напоила чаем. Отец привёз одежду, чайник, чашку и столовые приборы, и Люба зажила новой для неё жизнью. За короткое время она превратилась в стройную, красавицу. Её научили петь, танцевать, декламировать. Многие мужчины, увидев актрису, оглядывались, пораженные.

В Нижнем Новгороде в то время было даже два театра – городской и ярмарочный. Городской, по свидетельству Александра Гациского, «был открыт постоянно, исключая дни Великого поста и ярмарки», спектакли давались три раза в неделю, а по праздникам – ежедневно. Ярмарочный театр начинал свою работу 8 июля и в течение двух месяцев приглашал зрителей на свои постановки каждый день, исключая субботы и Успение Пресвятой Богородицы». То есть нагрузка у артистов была солидной. Но и зарабатывали они по тому времени довольно хорошо. Известный путешественник барон Гакстгаузен, побывавший в 1848 году в Нижнем Новгороде, писал, что за ярмарочный сезон выручка нижегородского театра составляла от 24 до 30 тысяч рублей серебром (Гакстгаузен фон Август. Очерки о внутреннем положении, национальной жизни и особенностях сельских учреждений России. Москва, 1869).

Но это было до того, как Никольский включил в труппу Любовь Косицкую. При предыдущем владельце театра Василии Игнатьевиче Живокини появилось немало проблем. Василий Иванович был актёром московского театра, нередко выходил на сцену и в Нижнем Новгороде. Театром управлял его брат Михаил, художник-декоратор. Но при нём актеры стали покидать Нижний Новгород. В газете «Нижегородские губернские ведомости» даже была опубликована статья под названием «О нижегородском театре и об охлаждении к нему публики».

Это охлаждение для Живокини было непонятно. В труппе оставались такие профессионалы, как Минай Поляков, Анна Вышеславцева, её сестра Елена, выступавшая под псевдонимом Трусова, и Ханея (Александра) Стрелкова, один выход которых на сцену приводил публику в восторг, и одновременно – полупустой зал. Преемникам Живокини нужно было что-то кардинально менять, чтобы привлечь зрителей. И Никольский придумал «вольные маскарады», которые начинались после спектакля и сопровождались танцами, когда можно было напрямую пообщаться с актерами в непринужденной обстановке. Но главное, что замыслил Никольский, – это омоложение труппы. И начал он с юной Любы Косицкой.

Первые роли

Никольский доверил ей сразу две эпизодические роли – крестьянки в спектакле «Женевская сирота» и горничной в «Комедии с дядюшкой». Это были пьесы довольно примитивные по содержанию, и сегодня их авторов уже не установить. Тем не менее, они были достаточно популярны, и волнение дебютантки трудно передать. Люба даже обратилась к Ханее Ивановне Стрелковой с просьбой оценить, как она озвучивает одну из этих ролей. Та благосклонно выслушала и дала несколько советов. Но когда должен был состояться её выход на сцену, как потом признавалась Любовь Павловна, «ноги словно приросли к полу».

Кто-то вытолкнул её из-за кулис, и, выбежав к зрителям, она проговорила свою роль, а под конец расплакалась и убежала. Сценарием это не предусматривалось, но это было так естественно, что зал взорвался аплодисментами. Косицкая, ещё не отдавая себе отчёт, интуитивно почувствовала, что актерская игра и собственные эмоции сливаются в одно неразрывное целое, что игра на сцене – это сама жизнь.

«Как я была довольна, как я молилась в тот вечер! – писала она в своей автобиографии. – Воротясь домой, поужинала и села к окну глядеть на луну и Волгу. Как мне было хорошо в тот вечер… Не было человека счастливее меня в целом мире».

Успех окрылил. В опере Вольфганга Амадея Моцарта «Волшебная флейта», которая включала в себя элементы балета, Любовь Павловна исполняла танец с помелом. И зрители не отпускали её со сцены, этот танец ей пришлось исполнить трижды. В опере Джакомо Мейербера «Роберт-дьявол» Косицкая должна была петь в хоре, но голос её так понравился Никольскому, что он доверил ей исполнение партий Агаты в опере Карла Вебера «Волшебный стрелок» и Надежды в опере Алексея Верстовского «Аскольдова могила».

Взлёт

А затем наступило время, когда талант молодой актрисы раскрылся во всей своей полноте. Её заметили, её полюбили, ей стали завидовать, её наперебой приглашали в другие театры. Многое дало общение со столичными гастролёрами, приезжавшими на ярмарку. Её партнером стал известный оперный певец Александр Бантышев. Он был первым исполнителем гимна «Боже, царя храни!» и партии Торопки в «Аскольдовой могиле». Эту партию Бантышев исполнял и на Нижегородской ярмарке, но Любу Косицкую публика принимала с таким же восторгом, как и этого тенора.

На ярмарке Косицкая близко познакомилась и с Юлией Линской, прославившей себя потом ролью Кабанихи в «Грозе» Александра Островского. Но в жизни она не была, как её героиня, грубой, властной и невежественной. Наоборот, очень милой и обаятельной. Актерский стаж её измерялся всего тремя годами. Актрисы подружились. Линская познакомила Косицкую с антрепренёром из Ярославля, который ангажировал Любовь Павловну в свой театр. Зарплата, которую он посулил, была в три с половиной раза больше жалования, положенного Никольским. Но это было не главное. В Ярославле актрисе поручались не второстепенные, а главные роли.

«Ярославль мне очень понравился. – вспоминала Любовь Косицкая, – город чистенький, театр каменный, прекрасный, и Волга, моя задушевная Волга. Я скоро привыкла к моему новому жилищу. Квартира опрятная, хорошенькая; одна комната большая, потом маленькая, без окна, и кухня». Замечу: Любе шёл тогда пятнадцатый год!

Она стала любимицей публики с первого же своего выступления не где-нибудь, а на родине первого в России театра. Один из купцов, зная, что Люба обожает сладкое, прислал ей целый пуд дорогих конфет. Она разделила их между всеми актрисами. Другой почитатель презентовал девушке заячий салоп с лисьей опушкой и белую шляпку. «Матушка не велела мне надевать их, – писала Косицкая, – и даже хотела отослать обратно, да не знала, кому и куда. Я, разумеется, не смела носить этих вещей, хотя мне и очень хотелось».

Поклонников было много. Попадались и весьма агрессивные. Один из них ворвался к Любе, когда она спала.

– Хоть кричи, хоть не кричи, никто не услышит: весь дом пуст! – заявил он.

Намерения его были ясны, Люба приготовилась к самому худшему и уже думала запустить в незнакомца подсвечником, но тут послышались чьи-то шаги – это пришла мать Любы из церкви, и непрошеный гость ретировался.

Мать Косицкой пожаловалась не кому-нибудь, а самому губернатору Ираклию Абрамовичу Баратынскому. Тот принял меры. «Злодея моего, – вспоминала Любовь Павловна, – обязали подпискою не преследовать меня больше, но и тут я не ушла от него, видела каждый день! Опротивел он мне до безобразия».

Однажды этот человек, имя которого Косицкая не называла, снова напал на неё и похитил. Он привёз её на какую-то квартиру и долго держал взаперти, но когда Люба твердо и решительно отвергла все его притязания, смирился и, плача, отпустил её. В наше время таких неожиданно раскаявшихся похитителей уже, наверное, не встретить.

Замужество