мечты – угодили мы в засуху быта.
На самом ли деле, на самом ли деле
мы так постарели, что все позабыто?
– Ты в это поверь, всего доброго ради,
но теплые звезды запутались в листьях.
И видим мы, в зеркало времени глядя,
морщины на наших обыденных лицах.
— И что? Убиваться, с крыш падая наземь
с безумными, белыми, злыми глазами,
от аминазина корягой немея?
– Нет, я не забуду, нет, я не посмею!
Я помню дыхание гор, что задаром,
лавандой пропахшие горькие руки,
и щебень с особенным, южным загаром,
и эту дорогу, что мчится к разлуке…
И где-то тревогу пророчит валторна,
в мелодии этой и страх, и унылость.
И жизнь, как огонь, поглощает проворно
всё то, что нам грезилось, всё, что приснилось.
* * *
Встретиться с тобою мне больше не обмаслится,
прошлое скрывается в облачном дыму.
Ты была, наверное, новичок-обманщица —
обманула первая ты себя саму.
Что же ты наделала? Поднимись по лестнице,
возвратись, пожалуйста, в опустевший дом,
ведь такая, в сущности, это околесица,
если то, что дорого, мы не бережём.
Вновь тоска дорожная, и мелькают станции,
степь — фанера серая, речка у леска…
И наверно, в памяти лишь она останется —
длинная, плацкартная, смертная тоска.
А ещё – тяжёлая, липкая бессонница,
та, что не уносится вместе с ветром вдаль,
и в том скором поезде почему-то вспомнится
глаз твоих полуночных голубой февраль.
Но слепыми вьюгами годы запорошены
и свою верёвочку продолжают вить…
Отчего мы в старости не прощаем прошлое?
Оттого, что прошлое не дано забыть?
* * *
Закрыло облако полнеба,
дождь без разбора лужи метит…
Нет одиночества полнее
когда один ты в целом свете.
Рождаясь из дождя и дыма,
как туча, прячась в голубое,
оно, как рок, неотвратимо
нависло мраком над тобою.
Молчанье… Нет его заразней —