Они живут не днём вчерашним —
у них теперь иные сроки —
не потому, что стало страшно,
а потому, что одиноки.
Их неправдивы показанья,
любой в душе, как прежде, Каин.
Но нет, наверно, наказанья
страшнее, чем тоска такая.
* * *
Облаков эскадрилья…
Какие-то круглые диски,
как тарелки пришельцев,
хотя я, быть может, не прав.
Я завидую им:
они могут гулять без прописки
где угодно, и им участковый
не выпишет штраф.
Я не сам по себе.
Я теперь под присмотром гуляю,
хоть свобода и рядом —
дотронуться можно рукой.
Превратиться бы в ту
дискокрылую белую стаю,
чтобы мир этот кинуть,
в надежде увидеть другой.
Кто-то скажет: абсурд,
ты у этого времени пленник.
Да, я пленник вдвойне:
я попал под особый надзор.
Я амнистий не жду.
Я глобальных не жду потеплений.
Только я не смирился.
Облом, господин прокурор.
Вы ошиблись. Не встал я
на путь исправленья. И снова
замышляю побег
от всего, что стесняет и жмёт.
И уйду, как и жил, —
тёплым призраком духа лесного
или чистым ключом —
тем, что бьёт у церковных ворот.
* * *
Ветер к полуночи вдруг слинял,
звёздный свет голубой…
Тычется в створки окна луна
лысою головой.
Выйду к некормленым голубям,
вот я и дохромал…
Всё — голубям, одарить тебя
нечем — мой пуст карман.
Хлебные крошки птицы клюют,
белый пурги дымок…
Ты извини, но что есть уют,
как-то мне невдомёк.
Я в безысходности февраля
лета не жду визит.
Знаешь, недвижимость вся моя
здесь на крючке висит.
Я ничего совсем не скопил —
не было в том проблем:
я никогда не бывал скупым,
только делился всем.
И никуда меня не зови —
этого я не жду:
я, как голодные сизари,
сам доклюю беду.
* * *
Я вытру с лица свой горячий пот.