Прыжок в прошлое

– Темное предпочитаете или светлое, ваше благородие?

– Не то, чтобы темное, но и не очень светлое, – задумчиво ответил я, воспользовавшись вкусом Петра Ивановича Чичикова, уважавшего неопределенность. – Вы, голубчик, сами сообразите, я вам доверяю. Мне нужно платье, что бы крестьяне меня чертом не считали, и дворяне не шарахались. Подберите что-нибудь скромненькое и со вкусом.

Фрол Исаевич понимающе кивал головой. Потом поднял новые проблемы с отделкой и пуговицами. Вслед за тем мы долго обсуждали фасон рубашек: не то чтобы партикулярные (что это еще такое?), но и не очень военные. С бельем я покончил довольно быстро, заказав два «дворянских» комплекта и отказавшись от любых обсуждений фасонов.

Как и всякий специалист, тем более русский, портной обожал поговорить на профессиональные темы, ставящие непосвященного в нелепое положение: или со всем соглашаться и кивать, или спорить, не понимая, с чем.

– Стежки изволите предпочитать двойные или одинарные? – пристал ко мне Котомкин.

– Делайте двойные.

– Так толсто будет.

– Тогда одинарные.

– А не куце ли станет глядеться?

После решения теоретических вопросов, начались обмеры, с постоянными отвлечениями на особенности пошива моей необычной одежды, продолжающей производить на Фрола Исаевича шоковое впечатление. Я и сам, можно сказать, впервые в жизни обратил внимание на строчки, оверлоки, отделку петель и т.п. Представить, что все это с таким же качеством можно сделать вручную, было невозможно.

О цене мы не говорили, хотя этот вопрос меня и занимал. Тянуть деньги у Антона Ивановича на экипировку было неловко, халявничать, пользуясь крепостной зависимостью Котомкина, тем более. Как заработать деньги в чужой эпохе, я не представлял. Пришлось оставить этот вопрос открытым, понадеявшись на популярное понятие «авось».

Фрол Исаевич собирался шить на месте, в имении, вызвав себе в подмогу подмастерьев. Нужно было его прилично устроить.

Я пригласил ключницу и поручил портного ее заботам.

Все время визита Аля просидела на лавке со своим шитьем в руках, не вмешиваясь в наши переговоры.

– Ну, что, – спросил я ее, – не напугал я его?

– Не напугал, он думает, что ты «не от мира сего», как Христос, прости меня Господи, – сказала она и перекрестилась. – Еще у него беда большая, дочь единственная помирает. В людской ему сказали, что ты меня и толстого барина от смерти спас, он все хотел попросить за дочку, да робел.

– А что он за человек, как тебе показался?

– Хороший человек, нет у него на душе зла.

– Тихон! – позвал я.

Нетрезвый слуга просунул голову в двери и икнул.

– Пойди, приведи портного.

– Чичас, – пообещал Тихон и, опять икнув, исчез.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я Алю.

– Хорошо.

– Ничего не болит? Голова, в груди?

– Спасибо, Алеша, все хорошо.

– В город со мной поедешь, дочку портного лечить?

Аля скромно потупила глаза:

– Поеду, коли возьмешь.

– Куда же я без тебя…

Наш разговор прервал осторожный стук в дверь.

– Войдите, – пригласил я. Вошел Фрол Исаевич.

– Изволили звать, ваше благородие?

– Изволил. Скажите, что там с вашей дочерью приключилось?

Вопрос портного напугал. Он остолбенелыми глазами смотрел на меня, пока не взял себя в руки.

– Помирает дочка, ваше благородие, сюда ехал, не чаял, что по возвращении в живых застану. Совсем плоха.

– Что с ней?

– Не могу знать, ваше благородие, должно быть, лихоманка. Ее немец лекарь пользует. Уже пять раз кровь отворял, не помогает. Знахарки ходят. Молебны я заказывал, а ей все хуже и хуже… Барин, я слыхал, ты мертвых воскрешаешь, аки Спаситель Лазаря… Век стану Бога молить… Шестеро деток было, все преставились, окромя Дуии. Да и та, видать, не жилец…

Он заплакал, беззвучно глотая слезы, и опустился на колени.

– Бросьте, Фрол Исаевич, как не стыдно. Никаких мертвых я не воскрешаю. Живым, по мере сил помогаю, это правда. Только безо всяких чудес.

– Спаси, барин, дочь, чем хошь отслужу, – попросил портной, так и не вставая с колен.

– До города далеко ли?

– Рядышком, рядышком, – радостно сказал он, отирая слезы. – Верст пятнадцать будет… с гаком. На двуколке часа в два доедем, а там и платье тебе спроворим, и барышне твоей.

Он так разволновался, что перестал добавлять в конце слов вежливое «-с» и Алю, одетую в холщовую рубаху, назвал не «девкой», а «барышней», что, как я заметил, ей чрезвычайно понравилось.

– Алешенька, поедем… – попросила она сладким голоском.

– Тихон! – закричал я.

– Чего изволите?

– Где барин?

– С гостями и девками в баню пошел.

– Что, и поп с ними?