Прыжок в прошлое

Иван Иванович подошел ко мне и с чувством пожал руку.

– Премного-с благодарен, – произнес он. – Чувствительно, можно сказать, тронут.

– Лучше деньгами, – ответил я, глядя ему прямо в выпуклые, наглые глаза.

– А вы, я вижу, шутник, милостивый государь! – ответил Петухов, натужно захохотав, и разом потерял ко мне всякий интерес.

Под первое блюдо разговор коснулся актуальной медицинской темы. Представления наших предков о лечении и лекарствах были совершенно дикие. Я с интересом слушал ахинею, которую они несли. Признав достижения науки, они тут же перешли к рассказам о фантастических случаях чудесных исцелений. По батюшкиным версиям, исцеляли молитвы и иконы, по Петуховским, – он оказался отставным полковником, – захудалые солдаты и полковые лекаря.

– Лежит, значит, генерал Апраксин у себя на квартире и помирать собирается, – рассказывал, в частности, Иван Иванович, – а вокруг него пять первейших лекарей из немцев. И так его лечат, и этак – ничего не помогает. Нихт, говорят, ферштейн, вас из дас, никакая наша немецкая наука эту болезнь вылечить не может. Ез ист капут герр генерал. Тут к адъютанту подходит самый замухрыжный солдатик, навроде ротного дурачка, и говорит: «Позвольте мне постараться, ваше благородие, его превосходительству поспособствовать». Адъютант подумал и говорит: «Изволь, а как не поможешь, велю сквозь строй». Вошел тот солдатик по фамилии Шандыбин в генеральскую спальню, встал на колени, произнес молитву, потом поднялся на ноги, поводил над Апраксиным рукой, перекрестил его и ушел, словом не обмолвившись. Только он за дверь, а генерал открыл глаза и встал здоровей здорового. Сам тому свидетелем был. Немцы только глазами лупают, ничего понять не могут. А был тот солдат по имени Васька Шандыбин из Смоленской губернии.

– Знать, Господь не попустил! – благостным голосом объявил батюшка. – Благослови его Господи и многая лета!

Фамилия солдата показалась мне знакомой. Я покопался в памяти и вспомнил одного очень колоритного Народного депутата.

– А каков он, ваш Шандыбин, был из себя, – спросил я, – морда кувшинная и голова дыней?

Петухов задумался, потом вспомнил:

– Нет, у того голова была арбузом.

– А вот я случай знаю, – заторопился батюшка Евлампий встрять в паузу. – Владыка наш архиерей Феоктистий, блаженной жизни иерей…

– Пошли искать Шандыбина, – перебил батюшку полковник, – а его и след простыл…

– Однажды был на богомолье в Новом Афоне…

– Туда – нет, сюда – нет…

Между тем принесли жаркое. Антон Иванович, не слушая гостей, амурничал с Марусей, и она заливисто хохотала его шуткам. Гости оставили праздные разговоры и опять взялись за еду, выбирая куски получше. Петухов жадно жевал, набивая опорожненное брюхо, священник отрезал мясо маленькими кусочками и пачкал бороду соусом.

– А скажи-ка мне, голубчик, – обратился ко мне поп, – ты какой будешь веры, нашей или турецкой?

– Вашей, – ответил я.

Краткий ответ не устроил батюшку, лишая темы для разговора. Он спешил застолбить участок, пока Петухов ворочал во рту куски мяса.

– А согласись со мной, голубчик, что наша вера правильней турецкой.

– Об чем звук, – невразумительно согласился я.

– И песнопения наши не в пример лучше турецких.

– Песнопения особенно, – опять подтвердил я правильность вкуса священника.

– А что у турков за вера, басурманская что ли? – поинтересовался Петухов между двумя проглоченными кусками.

– Нет, – подумав, ответил батюшка Евлампий, – басурманская вера у татар, а у турков вера турецкая.

– А во что они верят? – серьезным голосом спросил я.

– В нечистого, – перекрестившись, ответил священник.

– А я слышал, что в Аллаха, – не отставал я от новоявленного теолога.

– Все суть одна, – уточнил поп.

– Да вы никак Коран читали, коли все знаете?

– Он и по-русски-то читать не умеет, не то что по-турецки или арабски, – встрял в разговор Антон Иванович, отрываясь от осязания Маруськиных прелестей.

– Неужто правда? – искренне удивился я.

– Не сподобил Господь уразуметь науку сию, – грустно посетовал батюшка.

– А как же вы служите?

– По Господнему наущению, – сообщил священник, и начал путано и многословно объяснять, что в служении Господу главное не грамота, а вера и совесть.

Такие идеи я слышал в родном Отечестве и в более поздние времена. В зал, между тем, вошел мой Тихон и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Барин, там Фрол Котомкин просится, сказывает, вызывали.

– Кто есть сей Фрол? – поинтересовался, с трудом поднимая веки, предок.

– Портной, – ответил Тихон.

– Это к тебе, – сказал Антон Иванович. – Ты, кажись, хотел себе фрак сшить.

– Отведи его ко мне в комнату, – велел я Тихону, с облегчением покидая скучную компанию.

Глава четырнадцатая

Крепостной человек, портной на оброке Фрол Исаевич Котомкин оказался человеком лет пятидесяти в цивильной гoродской одежде с умным лицом и цепкими проницательными глазами. Войдя в комнату, он низко поклонился и представился, четко артикулируя слова:

– Фрол Исаев сын Котомкин, крепостной человек господина Крылова.

На крепостного крестьянина он не походил никаким образом. Я в свою очередь представился и протянул ему руку. По лицу портного скользнула удивленная улыбка, но тут же исчезла, и он вежливо, без подобострастия, ответил на приветствие.

– Прошу садиться, – пригласил я после окончания ритуала знакомства.

– Изволите иметь во мне нужду, ваше благородие? – спросил Котомкин, усаживаясь на стул.

– Мне нужно сшить кое-какое платье.

– Изволили прибыть из чужих краев?

– Почему вы так решили?