Планка абсолюта

От отчаяния я что есть сил треснул по чертовой трубке, и пальцы ощутили неслабую отдачу. Я скривился от боли. Когда больно, я не засну. Есть еще плюс: стук не подпустит ни одно животное, это проверено.

Как капризный ребенок, я колошматил по бездушному железу – не то от злости, не то от ненависти. Потом пришла и безысходность, и я побил за нее. Моя монотонная чеканка была единственным постоянством в волнах разных настроений, накрывающих мое сознание. Говоря словами моего друга Мая, это была моя медитация, пронзающая изменчивость непостоянного мира. Зыбкую и, вместе с тем, монолитную в своем противостоянии высокой реальности. Я вспомнил про сад…

– Нарушителю достанутся не лавры, но лишь порицания, – заключил динамик назидательным тоном.

Я поджал ноги, чтобы сиделось поудобнее, и шрапнелью ударов стал расстреливать недовольство оппонента и неумолимые сумерки.

Глава 3

Ночь – самое оживленное время для всех областей необъятных джунглей. Повсюду материализуется мысль, рожденная жизненной силой зеленой стихии. Боковым зрением я видел тени животных, хищников и других несуразных существ, больше диковинных, чем страшных. Фауна джунглей в этой зоне не отличалась большим разнообразием.

– Порой поставить свою истину под вопрос – достойный поступок. Зачем считать незыблемым свое прошлое убеждение? – спрашивал динамик у всех обитателей. Но кто его понимал, и кто, кроме меня, мог ответить?

Вместо слов я послал бравурный марш монтировкой по призрачному дулу машины сомнений, текущих, как мне казалось, по этой трубе. Звери насторожились, и я, повысив голос, спросил, когда еще в эти края захаживал отважный барабанщик? Трепещите, презрите себя…

И в этот самый момент на меня накинулся прозрачный зверь сомнения, единственный, кто не убоялся моей канонады.

Его бросок я ощутил, когда внезапно стал брюзжать про себя, какую бессмыслицу я творю этой ночью и что нет кретина, равного мне по глупости и непоследовательности. Если бы мне довелось увидеть, как это безумие творит кто-то другой, я бы его запрезирал и даже оскорбил бы. Но тут я имел дело со своей головой, своими руками и с собственным рассудком – всеми теми, кто одобрял и исполнял эти несуразные удары. Поэтому ненавидеть я стал сам себя и не вспомню, чтобы прежде так неистово себя проклинал. Тут еще этот громкоговоритель:

«Когда птица в сердце начинает петь свои песни, мысли и сомнения не позволяют сердцу слушать. Берегись, этот вор хочет украсть подлинное золото сознания!»

В ночных джунглях, в зоне «D», мне стало понятным, что сомнения в конце концов порождают ненависть к себе, а если ненавидишь себя, все остальные тоже кажутся противными.

Через час зверь сомнения внушил, что уже поздняя ночь и я страшно устал, пора прекратить бестолковое занятие и прилечь прямо здесь, возле труб. Но, коварный, он бы первым набросился и сожрал меня.

«А ну, не унывать! Буду стучать и бить», – заговорил я вслух. Слипались глаза, и отнимались предплечья, от ударов звенело в ушах, к тому же отдача от каждого удара неприятно отзывалась во всем теле. Мне нужны были новые силы, и дать их мог только сон. И тут случилось неожиданное.

Будто лунный свет, с небес нисходило свечение. Мертвые железные трубки, причудливые животные, сама атмосфера – все, казалось, ждало необычного свечения и радовалось ему. Это явление удивляло своей приветливостью, – так запросто мерцающая кашица проникала через непролазные сплетения верхних ярусов джунглей, ласкала листья и траву, касалась моей кожи. Я, как умел, попытался раскрепоститься и впустить этот мягкий свет.

– Ты не похож ни на что в этой чаще! Говорить ты случайно не умеешь? – спросил я. – Ну, раз не можешь, так и скажи!

Мираж не обманул моего доверия. Минут пятнадцать-двадцать свет по-настоящему кормил клетки тела. Как мать кормит маленького: сунет ложечку в ротик и ждет, когда дитя проглотит. Потом еще ложечку. Но стоило напрячься или допустить хоть одно сомнение, как свет тотчас начинал обтекать тело, не проникая внутрь.

В голове всплыли слова Мая: «В тех краях (он рассказывал о Семизонье) человек может наблюдать одно из редких явлений – дождь светлячков. Необыкновенное явление нам, трусам, недоступно, поскольку происходит ночью. В вертепе кошмара светлячки – редкие посланники добра». Я стал догадываться, что это та энергия, которую дает космос, чтобы накормить людей во время их сна. Здесь, в «D», я смог ее увидеть, если слово «увидеть» подходит для описания.

Тем временем прозрачный зверь сомнения мешкал недолго:

«Может, я увидел свечение только из-за стука? Сумасшедшие всегда хвастаются необычными видениями в моменты припадков безумия. Прекрати я стучать, и никакого света не будет! Эти блики и галлюцинации вызваны моим сумасшедшим барабаном, вот и все… Наверное, это так! – стал подчиняться я, – сейчас остановлюсь, и наваждение уйдет. Дай-ка проверю это свечение!»

Мысль обрела силу и замедлила удары. Очень скоро я почувствовал, как крепнет хватка призрачного зверя. Боковым зрением я заметил, что остальные обитатели зоны «D» стали настороженно поворачивать ко мне морды.

Наверное, это бывает со всеми – некое безотчетное состояние, дрогнувшая бдительность, когда искушаешь себя: посмотрю, что будет, интересно, хоть и немного опасно. Ну, так вот поглядим!

В детстве я много лет поднимался и спускался на лифте и всегда видел кнопку аварийной остановки. Мать прожужжала мне все уши, говоря, что нажимать ее нельзя. Но где там – все время ездить и так ни разу не испробовать? Нажал-таки! Всю ночь провел в застрявшем лифте, боясь звать на помощь и получить нагоняй. Сейчас могло случиться кое-что похуже; зверь сомнения грубо напирал:

«Разве не большее сумасшествие – стучать в ночном лесу по железке, лишать покоя себя, невинных зверей, а потом еще и весь следующий день бороться со сном?!»

И, о Боже, как трудно стало ударить в следующий раз! Навалилась адская усталость. В моем размеренном бое если и не было смысла, то хоть присутствовала направленность, витальное упорство. Теперь же пришли безысходность и усталость, бороться с которыми невозможно.

– А как замерзают во вьюгу, о-о-о, – разбудил меня динамик, – тускнеет надежда, и ты баюкаешь себя мыслью, что все равно уже замерз до костей, – так не лучше ли перестать двигаться, все тщетно? Выхода нет, на сотни миль сплошная ледяная пурга…

Баритон стих, будто чувствуя себя виноватым в том, что разбудил.

Вокруг меня непролазные джунгли, довольно тепло, около 90–100 по Фаренгейту. Но если разобраться, то чем мой тупик отличается от леденеющего странника, оставившего надежду?

«Бряк!» – меня вывела из ступора вздрогнувшая кисть. Уже не контролируя движения, я уронил занесенную назад руку. Эта случайность невероятно помогла. Что было сил я поднял кулак с зажатой монтировкой и принялся колотить, будто пытаясь убить незримого зверя сомнения. Окружающее стало принимать привычные черты. Обитатели этого странного места занялись своими нехитрыми делами, будто не замечая моего грохота. Я же вслух выругался на себя и зарекся останавливаться, покуда во мне есть жизнь.

Глава 4

Ночь тянулась и тянулась. Я стучал, лязгал, порою бессильно ронял руку. В один момент я поймал синхронный ритм:

«Тук, друк, … тук, друк…» – удары сердца резонировали с боем монтировкой. Появились силы даже что-то напевать себе под нос. Животные, насколько я мог судить, представляли угрозу ровно настолько, насколько я ими интересовался. Меня все подталкивало разглядеть их морды, силуэты тел. И тогда животным также становился интересен я. Они смело приближались, и я должен был усиливать удары и внутренне заставлять себя думать о другом. Сила всей той ночи была запрятана в моих собственных способностях, равно как и в неспособностях.

Способность – это не сдаваться, колотить проклятую трубку. Я снова вспомнил про воду, которая точит камень, ведь что-то да выйдет. Неспособность выражалась в отсутствии навыка контролировать мышление – и зачем мне было думать о дурацких зверях?

«Почему нельзя обращать на них внимания? Они такие диковинные – где еще ты таких встречал?» – звучал во мне монотонный голос сомнения. И моя неспособность – то, что я слушал этот голос и начинал ему верить, хотя и знал: ничего полезного для меня он не нашепчет. Почему я слушал этого неотступного советника?

Ведь это он, наверняка он раздвоил здесь все трубки. Нашептал им, что поворачивать надо влево, через минуту – вправо, вот бедные и запутались, стали расти надвое. В этой зоне голос зверя сомнения – это повелитель. Голос фоновый, бесполезный, но заявляющий, что он столь же важен, как и здравый смысл…

Я стал нащупывать важный вывод, но тут заметил, что звери стали расходиться, скрываясь за раздвоенными стволами. Сквозь густые заросли стал пробиваться утренний свет. О, какая это была радость!

– Утренняя пробежка укрепляет мышцы ног и позитивно влияет на иммунитет. Кости приобретают эластичность и менее склонны к иссыханию, – начал баритоном динамик. – Рекомендуют…»

«…Рекомендуют поспать!» – закончил я. Убедился, что опять один, и для верности несколько раз громко стукнул по трубе, а затем поднял лицо кверху и свалился на злополучный железный ствол абсолютно без сил, заметив, что место, куда я бил, было теплым, даже горячим. Мое сознание провалилось в сон, как тяжелый камень, который с размаху бросили в глубокие воды. Но, кажется, уже минут через десять этот булыжник кто-то потянул наверх. Я открыл глаза от внезапного щелчка, будто прямо возле уха сломали толстый сук.

– Замолчи ты со своим гудением! – крикнул я динамику. Но вокруг было тихо. Никого. Подобные пробуждения были не новостью, а скорее свидетельством того, что кто-то рядом, а я сплю на чужой территории. Я открутил нижний колпачок электрофакела, вынул свиток и сделал в нем запись, как давно намеревался это делать, но часто забывал:

«Джунгли, если кто там еще не был…»

Меня послали заваривать трубу, и в ней нашелся клад. Его можно использовать, чтобы выбраться из джунглей. О том, что выхода отсюда нет, без конца говорят радикальные хранители этих мест. Но ходят слухи, что отважные выбирались.

Позже охранники пустили другой слух: что из зеленого омута хоть и есть ворота, только выход из них не освобождает от джунглей, поэтому рано или поздно все равно возвращаешься назад. К охранникам тут так привыкаешь, их манеры въедаются так глубоко, что начинаешь мыслить их понятиями.

В ранние годы я пытался решить головоломку из двух искривленных палочек, зацепленных друг за друга. Надо расцепить палочки, и сделать это можно, отказавшись от попыток дойти до разгадки умом. Крутишь железные стерженьки и так и сяк, обозлишься, дергаешь за концы, пробуешь разорвать силой, все нервы измотаешь – никакого толку. Но стоит успокоиться, как решение сразу тут как тут.

Из скупых пояснений охранника выходило, что сам он тайной не владеет, но слышал, что подлинный побег из джунглей выглядит так же, как мой случай с палочками, и ворота здесь не при чем. Проблема только в том, что такой необходимый покой приходит редко.

Сразу закончив писать, я мгновенно уснул, и меня разбудили, как мне показалось, через десять минут. Будил охранник:

– Почему спишь в рабочее время?!

Не своим от усталости голосом я выдавил: «Вы всех работников поморите, если ночлега не будет. Хоть полчасика…»

– Мне повторить? Обычно ясно с первого раза! – не унимался тип.

Понимая, что пререкания бесполезны, я сгреб свои кости, кожу, мышцы – все, из чего состоял, – и на шатающихся ногах направил эту кучу вглубь зоны «D».

Глава 5