Черный парус беды

Океан дышал глубоко и спокойно. Ветер был ровным. Солнце палило. Бутылка минералки была давно опустошена и тогда же выброшена. Очень хотелось пить. Больше, чем есть. Хотя есть хотелось тоже и очень.

Горизонт был чист. Пустым было и небо. Ни корабля, ни самолета. Оказаться в XXI веке на необитаемом острове – это надо постараться. Мы не старались, но нам удалось.

– Да уж, вляпались, – пробормотал я. – По самое…

– Что? – обернулась Мила.

– Ничего. Так… – ушел я от ответа.

Вообще, Шелестова меня удивила. На яхте, когда начался шторм, вроде бы дала слабину, но потом – не придерешься. Не ожидал. Да и меня спасла, за это ей огроменный плюс и такой же респект.

– Рифы здесь. Гляди, как понатыкано, – сказал я.

На разном расстоянии от берега из воды торчали заглаженные волнами спины камней. Иногда они высовывались повыше, были неровными и даже подсушенными солнцем. А кое-где, напротив, прятались, и их присутствие угадывалось лишь по пенным шапкам на поверхности. Но опасность представляли они все: и первые, и вторые, а третьи даже больше прочих. Не заметишь – не отвернешь.

На такую, укрывшуюся под водой скалу, и налетела «Золушка». Джон просто не увидел ее: ночь, шторм, волны пенятся – как тут разберешь, что перед тобой. Вот и врезались с размаха да с разбега.

– Могло быть хуже, – сказал я, имея в виду, что «Золушка» еще легко отделалась, могла ведь получить пробоину и затонуть.

– Куда уж хуже, – сказала Шелестова, и, по-моему, она говорила совсем о другом.

Мне бы устыдиться: тут люди погибли, двое пропали и, возможно, их тоже нет в живых, а я тут, понимаешь, о сугубо материальном. Но я стыда не испытывал. Возможно, случившееся просто пока еще не уложилось в моей травмированной голове. Возможно. Но скорее все же другое. Как и утром, когда я смотрел на мертвого Костю Чистого, я по-прежнему в первую очередь думал о себе, а о других – во вторую, если не в третью, а временами не думал о них вовсе. Потому что, если бы у меня перед глазами без конца маячили лица Кости и Джона, как те давешние серебряные мушки, я бы забился в какую-нибудь расщелину и дрожал от страха. А это всяко хуже, чем куда-то идти, что-то делать. И пусть из нашей с Милой вылазки вглубь острова ничего путного не вышло, пусть! Зато мы действовали, и это не позволило панике и отчаянию захлестнуть нас. А может быть, вдруг подумал я, ты, Говоров, просто тварь бездушная. И не надо оправдываться, ни к чему это, не поможет.

Мы прошли место, где я вошел в воду, чтобы добраться до Чистого. А вон и наши шмотки…

– Стой! – вдруг охрипшим голосом приказал я.

Шелестова остановилась, испуганно посмотрев на меня. Я не снизошел до объяснений. У меня было занятие поважнее. Я не Юлий Цезарь, два дела одновременно мне не по силам. Я осматривался, щурясь от солнца, стараясь ничего не упустить. Так, «Золушка». Как стояла, так и стоит, и, кажется, еще больше огрузла. Что еще? Волны. Камни. Холмик, укрывший Костю. Все, как было. Все так, как сколько-то там часов назад, когда мы с Милой ушли искать людей, а нашли два трупа – Джона Дудникоффа, гражданина США, и безымянного немецкого моряка – мумию вековой выдержки.

Все, да не все. Одежда. Наши непромоканцы. Мы их свернули и оставили рядышком. Мой – синий. Милы – красный. Я еще на каждый по камню положил. Что ветром унесет – не боялся. И буревестников не опасался – клювом не вышли! Короче, почему положил камни, не знаю, но положил, как надгробной плитой придавил.

А что сейчас? Один камень сброшен. С моей, между прочим, куртки. И пола у нее завернута, белая «дышащая» подкладка видна.

Кто здесь был?

Что искал?

Где он?

– Куртка, – прошептал я, чтобы Шелестова посмотрела, увидела и поняла.

Я еще раз огляделся. Ничего подозрительного

И это самое подозрительное, черт побери!

Так, и что нам теперь делать? Не стоять же столбами. Я поманил Шелестову, и мы бочком-бочком двинулись к группе валунов, по прихоти природы и непогоды спаявшихся в нечто напоминающее пирамиду. Когда укрылись, я спросил:

– Видела?

Мила кивнула:

– Куртка.

– Идеи какие-нибудь есть?

– Нет.

– И у меня нет. А раз так, пойду на «Золушку».

– Не ходи.

– А что, есть выбор? Там еда, там вода. А ты, Мил, если что…

– Если что – что?

– Бери ноги в руки и дуй отсюда. Заройся в норку, как те дерьмосборщики, ну, помнишь, Петька рассказывал?

– Помню.

– Заройся и жди, куда кривая вывезет. А я пошел. В случае моего невозвращения прошу считать меня демократом.

Шутка получилась так себе, убогонькая. Такие каламбуры только после четвертой полной на ура идут, но других острот у меня в данный момент не было. Поюморить же следовало, чтобы приспустить градус, а то напряжение такое, что того и гляди заискрим, что я, что Мила.

Я высунулся из-за «пирамиды». Вроде тихо. Так чего тянуть?

Я шел не спеша, беззаботно помахивая черенком от лопаты. Если за мной кто-нибудь наблюдает, пусть видит, что я спокоен, как утопленник. Тьфу ты, нашел сравнение. Слишком уместное, чтобы использовать походя.

Волны жадно коснулись сапог. Ага, стоп. Я же в спортивном костюме. Пока доберусь до «Золушки», снова буду мокрым, как мышь. И тут вырисовываются целых три варианта. Первый: наплевать. Второй: наплевать с прибором. Третий: снять штаны. Я выбрал вариант №3. Раздеваясь, подумал о Миле, втянул живот и расправил плечи.

Вода была не то, что холодной, но освежающей. Меня ощутимо поколачивало, и я сцепил зубы. А может, это не от холода, а от страха.

Говорят – читал где-то, – что когда в тебя целятся, ты способен это почувствовать, надо только соответствующим образом настроиться и «поймать» чужой враждебный взгляд. Вот бы знать, как настраиваться надо, я бы попробовал.

Я наступил на что-то скользкое, раскорячился и по пояс ушел в воду. Под ногами были блестящие банки с консервами. Очевидно, без пробоины все же не обошлось, и теперь «Золушка» делилась с Атлантикой своими припасами.

Забраться на борт оказалось даже проще, чем утром.

Кокпит был пуст, двери в каюту открыты, а я их и не закрывал…

Крен корпуса был так велик, что в каюту я спускался не столько по трапу, сколько по ограждающей его стенке.

Воды в каюте стало больше, но больше стало и света. Солнечные лучи пронзали иллюминаторы, выставляя напоказ кавардак, царящий под палубой.

Одной из составляющих этого кавардака был человек, ничком лежащий на койке. Рука человека безвольно свешивалась вниз. Пальцы были скрючены.

Наш экипаж стремительно таял. Чистый, Джон, теперь Полуяров.

Кто следующий?