Черный парус беды

– Где?

– Спит. Тяжелым алкогольным сном.

– Гад!

Смотри-ка, а Шелестова, оказывается, способна на сильные эмоции не только в присутствии мертвецов.

– Там, в каюте, черти что творится, – сказал я. – Помимо Полуярова. Полезешь или тебе что-нибудь принести?

– Полезу, – вполне в своем репертуаре проговорила Мила.

Для меня это уже не представляло сложности, и я, как муха по стене, спустился в каюту. Для Шелестовой же это стало проблемой, но она справилась, хотя и без какого бы то ни было изящества.

Полуяров спал себе и похрапывал. Гневный взгляд Милы его нисколько не потревожил.

Так, теперь будем морить червяка.

Шелестова надорвала пакет с чипсами и отправила в рот несколько пластинок. Что до меня, то я раздумал набивать утробу здесь, не в самых приспособленных для активного пищеварения условиях. Лучше позавтракать, а вернее – совместить завтрак с обедом на свежем воздухе. Я нашел в ящике над мойкой пакет с броским и невнятным слоганом: «Welcome! Dominican Republic?» – и стал набивать его продуктами.

При этом я нашептывал себе под нос: «Белый парус надежды, черный парус беды…» Вот же, Козлов, заразил! Но где же он, наш Петя? Что с ним?

Галеты, джем в разовых коробочках, орехи в шоколаде, сосиски в вакууме, гусиный паштет, сыр… Шкаф с продуктами и холодильник, совсем разморозившийся, пустели на глазах. И в том же темпе увеличивался в объеме и весе мой пакет.

Шелестова следила за мной, не изъявляя желания помочь.

Жадность города берет. Так, кажется. Или близко к этому. Применительно ко мне, это означало, что одного пакета мне показалось мало, и я принялся набивать второй. Надпись на нем была еще более двусмысленна: «Dominican Republic! Welcome?»

Ветчина, соки, молоко… Разумеется, все это в один присест мне не одолеть. А я и пытаться не буду. В кокпите перекушу, а остальное – на берег. Ага, вот еще. В мешок полетели нож, вилки, две зажигалки.

На берег! На берег! Дожидаться спасителей – когда-нибудь же нас спасут! – там приятнее, чем на продырявленной яхте, у которой из брюха внутренности вываливаются. А ну как опять шторм разыграется, что с ней тогда будет, с «Золушкой» нашей?

Готово! Второй пакет тоже был полон.

Я посмотрел вокруг – не забыл ли чего?

Шелестова грызла «палку» колбасы и запивала ее кока-колой.

Полуяров-младший сопел.

В воде плавала моя дубинка. И когда я ее обронил? Ну, да бог с ней, у меня теперь есть оружие посерьезнее.

Я открыл шкафчик в углу и достал подводное ружье. Авось не пригодится, но пусть под рукой будет. Оно и спокойнее. А что для ближнего боя? Пожалуй, череночек мы все-таки прихватим. Да и то сказать, привык я к нему, все-таки столько дорог вместе исхожено, столько врагов повержено… Шучу. Обошлось.

Дубинка была в какой-то слизи, и мне пришлось ее обтереть. В качестве ветоши я не без удовольствия использовал свитер Полуярова, висевший на крючке у трапа. Вытерев, бросил свитер в воду.

А не надо пить!

Кстати, а что это за пена и что за слизь? Неужто… Я понюхал ладони. Вроде ничем не пахнет. Фу-у. А я-то уж подумал, что это содержимое желудка Козлова о себе напоминает. Нет, не оно. Может, из-под коек вода что-то вымыла. Какая-нибудь присыпка против грибка, немцы всякую химию очень уважают.

Я поднатужился и переправил в кокпит пакеты с продуктами. Взял ружье, дубинку и хотел уже последовать за пакетами, нимало не заботясь о Шелестовой, но подумал: а не прихватить ли еще консервов? Не вся же наша тушеная говядина в океан перекочевала.

И тут мне стало не по себе. Даже озноб пробил. И не потому вовсе, что я полуголым тут уже битый час ошиваюсь в компании деланно равнодушной девицы и непритворно пьяного субъекта.

Причина была в другом.

Банки, о которые споткнулся я, а потом и Шелестова, были своего рода неприкосновенным запасом, гимном предусмотрительности Чистого. Это были те самые консервы, которые накануне отплытия доставили на «Золушку» и которые Костя едва не проворонил. Потому что забыл о договоренности с поставщиком, и если бы ему не похужело в ресторане, если бы он не вышел на террасу за глотком свежего воздуха, если бы не увидел грузовичок на причале… ну, и так далее. Так как это был НЗ, то и убрал банки Чистый подальше. На яхте, между прочим, хватает укромных местечек. На «Золушке» они тоже имелись. Одна «захоронка» находилась почти под нашими ногами – чуть правее трапа у самого пола, за облицовочной панелью. Немецкие конструкторы, известные стремлением использовать каждый кубический дециметр подпалубного пространства, наверняка намеревались эту нишу под что-то приспособить. Наверное, на яхтах с комплектацией побогаче нашей в нише укрывался какой-нибудь агрегат, обеспечивающий еще больший комфорт на борту. Но на «Золушке» ниша пустовала. Вернее, в ней хранился инструмент не первой необходимости, блоки и демонтированные лебедки, которые при необходимости еще можно было пустить в дело, в общем, всякая всячина. На это «богатство»» я наткнулся уже в море, когда открыл крышку рундука в кокпите. Искал запасную пару яхтенных перчаток, а тут – «всячина». Любопытства ради я полез посмотреть, чему она уступила место, и обнаружил в нише банки с тушеной говядиной. Ну, обнаружил и обнаружил. Как обнаружил, так и забыл. А другим и забывать было нечего, потому что о банках этих и о том, как они очутились на «Золушке», никто и не знал. Может, Чистый кому обмолвился, а я – нет, ни к чему было. И вот теперь эти блестящие, желтобокие банки рассыпаны по дну Атлантического океана в непосредственной близости от берега острова Селваженш. Когда одна из них подвернулась мне под ногу, я решил, что ее вынесло сквозь пробоину в корпусе яхты. Не подумав, что такого быть не может! Это киль свернуло, оттуда и вода, а пробоины никакой нет. К тому же, «Золушка» засела на камнях, завалившись на левый бок, так что ниша с банками должна была оказаться выше уровня воды. Но тогда возникает вопрос: как? Как-то же очутились банки в море!

Вопрос, конечно, интересный, но захолодело у меня от другого – от слов Шелестовой: «Накидали банок». Это что означает? Я себя к дуракам не отношу, поэтому и не выбрал из множества версий самую нелепую. Накидали, набросали… Нет, мне на ум пришла версия рациональная – с пробоиной. Это потом она показала свою несостоятельность, но поначалу-то – вполне. Так почему же Мила сказала «накидали»? Ответ напрашивается: она знала, она видела! А если кто-то швыряется банками, причем в обстоятельствах к играм и всяческим развлечениям не располагающим, то это кому-то нужно.

При таких раздачах не удивительно, что торкнуло меня по-серьезному. Я надеялся, однако, что вся эта буря «чуйств» на моей физиономии никак не отразилась. Ест Шелестова свою колбасу, и пускай. Ну, начни я ее пытать, что она имела в виду своим «накидали», все равно ведь не скажет. Если до сих пор ни словом об этом не обмолвилась, то и дальше в молчанку играть будет, это же очевидно.

Как ни в чем не бывало, я достал еще один пакет, кинул в него для отвода глаз банку сладкой кукурузы (я ее терпеть не могу), пачку спагетти (в чем мне их варить?), после чего переместился к трапу, отщелкнул задвижки и снял облицовочную панель, прикрывающую нишу.

Я был уверен, что она будет пуста, и почти не ошибся. Банок в ней не было, но дно ниши было засыпано белым порошком.

Когда я снимал панель, несколько щепоток порошка высыпались, упали в воду, собрались в хлопья, а потом превратились в знакомую мне бело-серую пену.

Вот так, ответы появляются, но вопросов от этого меньше не становится.

В воде у трапа что-то блеснуло. Я наклонился и поднял донышко от банки с высотой кромки сантиметра в два. На бортике еще сохранились обрывки этикетки.

Еще один ответ. Тут к гадалке не ходи, и так все ясно. Банка состояла из двух частей: в большей была говядина в желе, в меньшей, тайной…

Не верю я, что Чистый решил нелегально вывезти из Доминиканы толченые лапки водяных пауков и измельченные кости рыбы-луны, или еще какие ингредиенты колдовских отваров, столь популярных в соседнем Гаити. Не верю ни капельки!

Константин Чистый не был апологетом культа вуду. Самым прозаическим, наибанальнейшим образом он занимался перевозкой наркотиков.

– Что это? – спросила Мила.

– Дрянь, – сказал я.

Шелестова покраснела, но я уточнять не стал.

* * *

Дело было дрянь. Лучше других, без сомнения, понимал это Джон. Как самый из нас опытный. Именно его невозмутимость до поры вводила меня в заблуждение. Ну, раз ведет недрогнувшей рукой наш гордый фрегат, значит, сознает всю меру ответственности, значит, не все так погано, как кажется. Стоило мне подумать об этом, как за кормой «Золушки» выросла огромная волна – следствие интерференции, то есть сложения многих факторов: волн помельче, ветра, течения. И я перекрестился. Не потому, что, когда кажется, так и рекомендуется поступать, а потому, что сердце ёкнуло. Сейчас как даст!

То ли крестное знамение помогло, то ли плавучий якорь, но в нескольких метрах от «Золушки» гигантский вал вдруг словно задумался, остановив свой бег и рост, и через мгновение даже не обрушился, а будто сдулся. Вот только что был – и нету.

Так, может, прав Джон в своей беспечности? И все действительно не так уж плохо?

В кокпите нас было четверо – Козлов и Мила спустились в каюту. А точнее – трое, потому что Федор был совсем никакой. Видно, исчерпал запас прочности, растерял мужество, усомнился в будущем. Либо, напротив, видел его предельно четко, ну, может с минимальными отличиями: или сразу ко дну пойдем, или потрепыхаемся; или о скалы разобьет, или в открытом море дуба дадим. Хотя дуб тут, конечно, совершенно ни при чем, в Атлантике-то.

Я, смею думать, крепился. Чистый тоже. Но я не сомневался, что Костя, подобно мне, проклинал Козлова с его картой, Полуярова с его лукавством, Джона и Милу – за доверчивость и азарт. Мне тоже наверняка доставалось – что не настоял, что уступил. Корил ли он себя? Это вряд ли. Не тот Костя человек, чтобы мазать себя дегтем. Такие, как он, всегда овечки. Это остальные – бараны.

Нас сносило к островам Спасения, название которых сейчас звучало как издевка, и плавучий якорь лишь замедлял движение, не отменяя его неотвратимости.

– Андрей, Костя, плавучий якорь – на борт, – скомандовал Джон и повернул ключ на консоли приборов. Вокруг стоял такой рев, что я не услышал, заурчало ли в моторном отсеке. Но окошечки на панели управления осветились, и это означало, что дизель заработал.