Хроники Финского спецпереселенца

На долю нашего народа каких только испытаний не выпало, но одним из самых тяжелых был 1937 год. Это были времена, когда свои люди, своими собственными руками, внутри своей страны уничтожали тысячи честных и прославленных сынов и дочерей своей Родины. В числе тех, кто попал под репрессии, были абсолютно безвинные, темные, неграмотные люди -деревенские мужики, шахтёры, рабочие городов и рабочих поселков, интеллигенция, а также прославленные военачальники, овеянные славой на фронтах гражданской войны, проливая кровь за советскую власть. Это все называлось одним словом «Вредители» или «враги народа»

В своей книге писатель Стельмах «Кровь людская не водица» – описывая события гражданской войны, довольно ярко охарактеризовал события тех времен, теорию одного из самых ярых контрразведчиков – «Барабула». Суть его заключается в том – «Если мы не сумели путем вооруженной интервенции уничтожить советскую власть, то теперь мы сделаем так, что они сами своими руками будут уничтожать друг друга». Теперь, оглядываясь назад на пройденный путь, можно сделать вывод – насколько эти слова были правдивы и дальновидны. Эти времена мне хорошо запомнились, в ту пору мне уже было 15 лет. Деревня наша жила всё той же тихой, мирной, провинциальной жизнью. На страницах газет стали появляться очерки о готовившихся покушениях на тех или иных видных государственных деятелей. Убили Кирова в Смольном, писали о Рыкове, Каменеве и Зиновьеве. Простой народ на это не обращал особого внимания. Говорили, что без нас там разберутся. События 1937 года и нашу деревню не обошли стороной. Стали к нам наведываться моряки береговой охраны Ладожского озера. Они шли в бескозырках, с винтовками, оснащённые австрийскими штыками – в виде кинжала. Путь следования у них всегда был один и тот же, до депутата сельсовета Марии Павловны. Придя до места назначения, моряки изложили ей суть дела – сколько человек вредителей им надо. Здесь у нее средь белого дня мгновенно занавешивали окна, чтобы никто из посторонних не видел – кто там заседает и не слышал, о чем идет разговор. Теперь ее слово было решающим, как представителя власти на месте – кого запишет на сегодня, тот и пошагал последний раз по родной деревне. Спустя некоторое время, когда нужное количество кандидатов было подобрано, эти моряки вместе с Марией Павловной отправлялись по нужным адресам. Придя в дом какого-нибудь темного мужика, ему предъявляли ордер на арест и велели по-быстрому собираться. Тут же производили обыск, переворачивали жалкие тряпки и пожитки вверх ногами. Чего-то искали у вредителя. Жена и дети ревом ревели, на них никто не обращал внимание. Эти визиты теперь стали обычными, никто не был уверен, что его сегодня не арестуют. Однажды пришли моряки к нашему соседу, а он успел скрыться и ушел куда-то, так и остался на свободе. Если не поймали того, за кем пришли, то взамен забирали другого, надо было определенное количество.

В это трудное время многие наши односельчане, в том числе и наш отец, после своего трудового дня не имели возможности спокойно отдыхать дома, а вынуждены были уходить спать куда-нибудь за деревню: в сарай, гумно, и т.д. Характерно, что все люди, которые были арестованы по линии НКВД, как в воду канули – никаких вестей от них больше не было. Среди наших людей в основном были темные деревенские мужики, которые в политике ничего не понимали, совсем безграмотные. Так спустя 20 лет мне случайно пришлось встретить человека, который в те годы отбывал срок. Они строили железную дорогу и целый ряд объектов на севере – это был Ульян Сорокин. По его рассказам, это железная дорога построена вся на человеческих костях. Каждую утро из лагеря вывозили десятки трупов, могил которых никто из родственников никогда не узнает.

У нас в деревне в это трудное время председателем колхоза был один из приезжих наших земляков, которых переселили к нам из пограничной полосы, по фамилии Каулио. Человек он был крутого нрава, самоуверенный и вспыльчивый. Как на кого разозлится, то сразу начинает словами: Я тебя отправлю туда, где Макар телят не пас. Не прошло и несколько месяцев, как его самого арестовали, и больше никто про него ничего не слышал. После этого председателем колхоза был избран наш деревенский Иван Сиркунен.

Прошли эти кошмарные времена 1937 года, забрали сотни тысяч ни в чем неповинных людей – дармовой рабочей силы, которых держали в впроголодь и заставляли работать до последнего. Жизнь, какая бы она не была, на месте не стоит, постепенно залечивали раны, растили детей, на которых смотрели, как на детей врагов народа. Затем постепенно люди начали получать бумаги, что-такой-то был не виновен и амнистирован посмертно. Как это не тяжело было для родственников, но все же легче становилось семье тем, что не считали отца или брата врагом народа.

ИВАН ПАВЛОВИЧ. ПОБЕГ

Иван Павлович отбывал срок на лесоразработках у города Лодейное поле. Нормы выработки были большие, а питание неважное. Постепенно силы стали покидать его, он похудел, ноги стали опухать, дело двигалось к финишу. В это время уже наступила весна. Снег растаял, солнце с каждым днем все сильнее грело окружающий мир, появилась на полянах свежая трава, распустились колокольчики. Конвоир, который охранял их на лесоповале уже привык к своим подопечным, побегов не было. Каждого почти он знал по имени, так как работали совместно уже несколько лет. Однажды после ужина Иван Павлович, лежа на нарах, вспоминал свою прошлую жизнь. Начиная с детства – как рос, как бегал по деревне босиком, кусок теплого ржаного хлеба, только что вынутый матерью из русской печи, школьные годы, жену Соню и детей. Стало до сердца обидно, что так жестоко судьба с ним сыграла, а теперь он уже чувствовал, что долго ему не протянуть. Что делать? Как быть дальше? Некоторое время тому назад он не мог найти ответы на эти вопросы, теперь мозг его работал здраво и ясно – завтра совершу побег. Будь, что будет, пока совсем не ослаб, а то будет поздно, и никто не узнает, где безымянная могила моя. В эту ночь он совсем не спал, всё это свойственно людям, только под самое утро уснул.

Проснулся рано, еще не было подъема в лагере. Еще раз все детально продумал – что и как осуществить. Вещей у него никаких не было, приготовил самое необходимое: два напильника, две пачки махорки, спички и булку хлеба. Через несколько минут объявили подъем, умылся, повели на завтрак и этапом погнали на лесоповал. Теперь он следил за каждым движением конвоира, но пока подходящего момента для побега не представлялось, тот вроде чувствовал, все время находился недалеко от него. От бессонной ночи и множества дум, голова Ивана Павловича была как чугунная, словно обручами давила со всех сторон, всё это от напряжения. Напарник его по работе, глядя на него, спрашивал: Что с тобой сегодня, Ваня. Заболел еще с вечера, отвечал. Надо было в санчасть сходить, но сам знаешь, как там на нас смотрят, всё время думают, что мы работать не хотим. Все работали без всякой суеты, каждый занимался своим делом. Конвоир, видя, что всё идет нормально, разжег костер. Это он делал каждый день, так у него было заведено. Сел у костра, вынул затвор с винтовки, разобрал и стал протирать тряпкой. Иван Павлович, видя все это, решил – настал мой черед, если не сейчас, то, когда же ещё? Бросил пилу, которую держал в руках и рванулся бежать, сколько было сил. Бежать надо было 200м лесом, а затем была поляна, где не было ни одного кустика, метров 500. Это был самый опасный участок пути, здесь, на этой поляне решится судьба моя, если не убьют, то возможно спасусь, далее начинался смешанный лес.

Как только он побежал, через некоторое время услышал крик конвоира: Стой, стрелять буду! Но он прекрасно знал, что тот ещё не успел собрать затвор. Пробежал еще немного, по нему был дан залп первого выстрела, но Иван Павлович бежал безостановочно, был ли этот выстрел предупредительный или нет, во всяком случае свист пули он не слышал. Через считанные секунды раздался второй выстрел, также мимо. Теперь мозг работал довольно четко, куда-то делась и усталость, не было и следа от бессонной ночи, цель была ясна. Скорее, скорее проскочить эту проклятую поляну и углубиться в лес. До леса оставалось не более 100м, как по нему был произведен третий выстрел. Пуля летела так близко от правого уха, что он отчетливо слышал её свист. Жив. Значит не судьба. Теперь уже углубился в лес, тут более-менее безопасней, но погоня за ним еще не кончилась. Скоро были подняты дополнительные силы, которые стали преследовать его с собакой. Как-то зимним вечером, когда ночи бывают длинными, сосед по нарам в зоне рассказывал ребятам о своих похождениях и побегах, которых у него было несколько. Если верить его словам, то однажды его спасла пачка махорки, иначе побег не удался бы – когда за ним по следу пустили собаку, он разорвал пачку и натер махоркой подошвы сапог, дальше собака след не брала. Вот теперь, в этот критический момент, когда минуты могли решить его судьбу, он вспомнил этот услышанный эпизод и решил его немедленно использовать. Достал махорку, натер подошвы сапог и побежал дальше. Результат был изумительный – собака след потеряла и вскоре погони не стало. Он шел и шел без остановки, всё дальше углублялся в лес, не заходя ни в какие населенные пункты, только одного ориентира старался придерживаться, чтобы его путь был направлен вдоль железной дороги, которая шла к Ленинграду.

За целый день у него во рту не было даже крошки хлеба, а день уже приближался к вечеру, теперь можно было сделать небольшую передышку и решить, как поступать дальше. Достал свою булку хлеба, отложил небольшой кусочек, остальное убрал в мешок, так как отчетливо представлял, что этого хлеба ему должно хватить на всю дорогу. Запасов продуктов пополнить не представлялось возможным. Идти куда-нибудь на станцию – там наверняка уже знают о побеге и тогда все пропало. Нет, и еще раз нет, такой вариант неразумный. А путь предстоял неблизкий, несколько сот километров.

Отдохнув немного, решил продолжить путь дальше. Пройдя километра четыре, на его пути встретилась река, довольно широкая. Как переправиться через нее? Осторожно пройдя вдоль берега, заметил лодки, прикрепленные к берегу железными цепями и закрыты на замок. От лодок до крайнего дома было недалеко. Теперь надо дождаться ночи, чтобы достать лодку. Отойдя от берега реки на некоторое расстояние, собрав сухих сучьев себе для постели, Иван Павлович лег отдыхать. Теперь он только почувствовал смертельную усталость. Лежа на боку, вспоминал он сегодняшний день, начиная с самого утра и до настоящего момента. Никак не верилось, что это свобода, что никто из конвоиров на тебя не покрикивает – задний фланг, подтянись. Последнее время, когда у него стали опухать ноги, он всегда становился в строй самым последним, чтобы не мешать другим. Идя в строю на работу или с работы, он старался не отставать от других, но из этого ничего не получалось, все время его подгоняли. Стоило ему принять горизонтальное положение, как он мгновенно заснул. Сколько он спал, неизвестно, проснулся от холода, кругом была темная ночь. Такая тишина, словно на фронте после боя. Даже звери залезли в свои норы и отдыхают, а человеку бывает порой хуже их. Отдых придется отложить на потом, а темная ночь – верный союзник в такой обстановке. Встал, размялся, растер руки и ноги, немного потоптался на месте и решил идти к лодкам. Подойдя к берегу, он нащупал руками цепь крайней лодки, если камнем разбить замок, собаки могут поднять лай, только напильником и больше ничем. Пропилив цепь, он освободил лодку и поплыл. Таким путем ему удалось еще до наступления рассвета переправиться на другой берег. Прикрепив лодку за рябиновый куст, он продолжил свой путь дальше. Иван Павлович, двигаясь по кустам и кочкам, первые километры пути после отдыха было идти легко, только одна мысль поднимала настроение – это свобода. В такое даже не верилось несколько дней назад. Она придавала силы, стремление к подвигу, бодрость духа. Словно спортсмен на длинной дистанции – вперед, и только вперед, навстречу намеченному финишу.

Так он преодолевал разные преграды на своем пути, несколько раз приходилось преодолевать водные рубежи, к этим препятствиям он теперь привык. Рацион питания был строго лимитирован -100гр хлеба на день и ни грамма больше. Иногда встречались болота, где сохранилась прошлогодняя клюква и морошка, тогда он позволял себе наесться досыта, но задерживаться ради этого не имел права, а придерживался примерно так – 30км в день. Спал он в стогах прошлогоднего сена, а чаще всего под открытым небом, обычно под елками. Собрав для постели сухой хворост, сверху стелил свежие ветки хвои. Стоило только ложиться, как мгновенно засыпал, словно на операционном столе под наркозом. Одежда на нем совсем изорвалась, ботинки еле-еле держались, того и смотри, чтоб подошвы не отлетели, пришлось сверху их подвязать проволокой. Продолжительное время не бритый и не мытый, внешний вид его напоминал дикаря. Теперь он стал бояться сам себя, а людей тем более.

Однажды ночью ему снился сон, тот самый момент его жизни, когда он сделал побег, как будто наяву слышал, как третья пуля просвистела мимо его правого уха. В этот момент он проснулся, было светло, от него до дороги было не более 100м. По ней шли люди заготавливать дрова себе на зиму. Услышав какие-то странные выкрики останавливались, смотрели вокруг, ничего не обнаружив, продолжали свой путь дальше. Он уже потерял счет дням. Сколько дней он был в пути, точно сказать не мог, примерно девять или десять. Это он, предполагал по тому, что булка хлеба уже была на исходе. Он рассуждал так, 100г хлеба в день, должно быть я десять суток в пути. За сегодняшний день он преодолел не более 15км, ноги совсем опухли, даже опухать начали руки и лицо. Нужно было выбрать удобное место для отдыха и сделать передышку. Еще было светло, но сил больше не было. Первый раз за все эти дни он решил снять рубашку так как чувствовал, что там теперь кошма кипит вшей. В лагере он каждый день боролся с ними после ужина сидя на нарах при свете лучинки. Швы в рубашках абсолютно не были видны, в них в ёлочку два ряда симметрично по обеим сторонам в плот зерна пшеницы. Бить их было бесполезно так как такое множество ликвидировать отняло бы несколько часов отдыха. Он взял еловую палочку, отошел на несколько метров от ночлега и стал ковырять их на землю. Очистил рубашку, снова одел и прилег. Теперь надо было решить окончательно куда держать путь. Иван Павлович рассуждал так, нужно найти более безопасное место, а домой идти опасно. Лучше всего надо держать путь к деревне «Замостье» – это 20км от нашей деревни, там жила родная сестра отца – тетя Нюра. Женщина она одинокая, так что там мне будет удобнее всего. Для того, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление, где я нахожусь – нужно сегодня ночью сделать разведку и узнать, какая станция здесь поблизости, но в первую очередь надо отдохнуть. На ужин у него еще сохранилось грамм пятьдесят хлеба, доел его и сразу уснул. Проснулся ночью, почувствовал себя немного свежее, чем вечером, решил направиться ближе к железной дороге. Двигаясь по кустам недалеко от железнодорожного полотна, впереди показались огни. Теперь он шел особенно осторожно, стараясь, чтобы ни одна ветка сухая не треснула под ногами. Подошел он к станции с противоположной стороны так, что еще с далека видно было название станции, но пока неразборчиво. Теперь он двигался ползком по-пластунски, чтобы не выдавать себя. Остановился, поднял голову и прочитал – станция «Жихарево» (ЖИхарево – поселок в Назиевском городском поселении), повернулся в сторону леса и глубоко вздохнул – слава Богу, скоро мои муки кончатся, теперь уже рядом. За оставшуюся часть ночи он подошел вплотную к деревне “Замостье” (вроде до него 128км) Кругом уже стало светать. В такое время к тёте идти нельзя было. Он выбрал себе безопасное место в кустах и только хотел положиться на бок, как почувствовал, что левая нога совсем босая, оглянулся и увидел – подошва от ботинка валялась тут-же рядом. Бог с нами подумал Иван Павлович, теперь я и босой доберусь как-нибудь до тёти Нюры, дождаться бы только темноты. Проспал пол дня, дальше спать уже не хотелось. Теперь только он почувствовал насколько он голоден, но доставать что-нибудь съедобное было исключено. Ему хорошо была видна деревенская улица, люди занимались своими делами – шла посевная, чувствовался запах земли. Гнали стадо коров домой, значит уже вечер так как по солнцу время определить нельзя было, погода была пасмурная, по небу двигались серо-свинцового цвета облака, и дул холодный ветер с Падуги. Иван Павлович, лежа в кустах размышлял: как мало времени прошло с того момента, как я вырвался на свободу, а сколько пережил и еще неизвестно, что впереди будет, кто много пережил сам, тот остро чувствует чужую боль, а своя ноет под ложечкой так остро, что силою терплю. Через некоторое время стало темнеть, в домах зажгли керосиновые лампы, но движение еще по деревне не прекратилось. Проехал трактор-универсал с сеялкой. Наверное, на этом поле посевную закончили, иначе оставили бы сеялку на прежнем месте, кто-то проехал на паре лошадей, все были заняты своими заботами, а у Ивана Павловича было тоже немало забот. Возможно тетя Нюра за эти годы померла, пока он отбывал срок, ведь он ни одного письма не получал ни от кого. Скорее бы все потушили свет и легли спать, тогда только можно отправиться к тётиному дому. Наконец Иван Павлович дождался, когда по всей деревне потухли огни. Он отправился по задворкам до тётиного дома. Залез через забор в сад и оттуда перебрался во двор. Теперь он передвигался очень осторожно так как не знал есть ли во дворе собака или нет. Лая не последовало, все было тихо, постучал в спальное окно, сам спрятался за угол дома. Через некоторое время, он отчетливо услышал – Кто там? Это был тёти Нюры голос, он сразу узнал её. Откройте, это племянник Иван, Сонин муж, теперь тетя Нюра в упор рассматривала племянника, через окно, с ног до головы. Под конец, убедившись, что это он, пошла открывать двери. Сколько тут было слёз, когда она увидела его внешний вид: весь оборванный, одна нога босая, лицо опухшее, весь грязный и не бритый.

В первую очередь Иван Павлович попросил тётю Нюру занавесить окна, чтобы никто не увидел его, затем тетя Нюра пошла искать другую одежду для племянника. Достала костюм и рубашку своего покойного мужа, подогрела воды и заставила мыться, как следует. После этой нехитрой процедуры сели за стол, где Иван Павлович подробно все рассказал своей тёте о своих муках и сколько ему пришлось пережить за эти годы. Она без конца вытирала слезы, было решено, что он останется у неё до тех пор, пока она его не вылечит, чтобы опухоль спала с ног, рук, лица, и чтобы он восстановил свои силы как следует. У неё на чердаке были травы от разных болезней, вот этими травами она начала лечить своего племянника пока в доме оставаться было опасно – решили, что племянник будет спать на сеновале. Теперь Ивану Павловичу тетя Нюра делала ванную с лекарственными растениями каждый день, а с некоторых трав делала заварку и заставляла пить. Целыми днями он лежал на сене и читал книги, которые сохранились в доме. Только глубокой ночью выходил во двор дышать свежим воздухом. Через две недели опухоль стала спадать, силы с каждым днём восстанавливались, это он чувствовал сам. Однажды вечером тетя Нюра принесла ему ужин на сеновал и говорит: «Вот что, Ваня, завтра утром я поеду в вашу деревню к Соне, всё подробно узнаю, как там обстоят дела». Проснулась она раньше обычного, приготовила еду племяннику на целый день, отнесла ему, а сама уехала утренним поездом. В девять часов утра она уже была у Сони. Сказала, что соскучилась и решила навестить и узнать, что у вас здесь нового, как живёте и нет ли каких-нибудь вестей от Ивана. Убедившись, что здесь все по-прежнему, Соня каждый день ждет каких-нибудь новостей, затем в подробностях рассказала о ночных визитах сотрудников НКВД, как за их домом следят каждую ночь, а чуть начинает светать, удаляются и это уже продолжается продолжительное время. Теперь тетя Нюра все рассказала Соне, цель её приезда и что Ивана, который уже две недели живет у неё. Пролили не мало слёз и решили позвать Катю, сестру Ивана Павловича и совместно обсудить, как быть. Катя жила одна, её мужа убили в финскую войну. Соня пришла к Кате и говорит, что тетя Нюра приехала в гости к нам и хочет тебя увидеть, так что приходи немедленно. Катя быстро собралась и пошла вместе с Соней. Завязала разговор про Ивана и каким образом ему помочь. Когда Катя узнал подробно о цели визита тёти Нюры, она и промолвила: «А ведь у меня до сих пор лежит дома паспорт моего покойного мужа, его так неожиданно мобилизовали, что он позабыл его взять с собой, а его забрали на войну и без паспорта». В это время в деревнях были паспорта только у тех, кто работал на производстве, а остальные деревенские жители в случае чего брали просто справку с сельсовета. Она хранила паспорт, как память о муже. Катин муж по чертам лица во многом имел сходство с Иваном, и года у них были одинаковы. После продолжительных рассуждений решили снабдить Ивана Павловича паспортом покойного зятя. В этот же день вечернем поездом тетя Нюра вернулась домой и все подробности рассказала племяннику. Договорились, что Соня и Катя на следующий день приедут к нему. Он был очень возбужден от разных мыслей, голова кололась на части, будто железным обручем ее сдавили со всех сторон. Это от массы информации, которые не успевал перерабатывать головной мозг, как от перегрузки. Постепенно он успокоился, направил мысли в нужное русло, чтобы разгрузить все эти эмоции: самое главное то, что я на свободе, подумал он, второе не менее важное, что чувствую себя абсолютно здоровым, так что дай Бог все абсолютно благополучно. Ведь это время уже бушевала война на западных границах Союза, этап была весна 1941 года. Тетя Нюра каждый день поила его парным молоком – это самое лучшее лекарство, говорила она. Соня и Катя привезли ему самую лучшую одежду: новую рубашку, два костюма, туфли и пальто, шляпу и рубанок, чем строгают стружку, и паспорт. Это день остался в памяти, как сон, он пролетел незаметно, а вечером Соня с Катей уехали домой. Соне нельзя было отлучаться надолго, иначе могли начать подозревать недоброе. Иван Павлович через пару дней уехал, никому не сказал куда. А ровно через два месяца Соня получила маленькое письмо «Еду на фронт, целую всех. Ваня».

ОБОРОННЫЕ РАБОТЫ

Первые дни войны с деревни были мобилизованы все ребята на оборонные работы, в том числе и я. Нас направили на строительство моста через реку Нева, возле станции «Понтонная». По прибытию туда, распределили по квартирам. Мы жили четверо у одной хозяйки. Здесь собралось много народу, словно муравейник огромный двигался во все стороны. Строительство заключалось в том, что Неву перегородили баржами, которые были расположены вплотную к друг другу и соединены между собою. От дна каждой баржи предстояло срубить сруб до уровня бортов из длинных брёвен. Эти бревна мы таскали с берега на баржу. Эта работа настолько трудоёмкая, что вечером, придя с работы, мы уже не нуждались в ужине, а как подкошенные ложились спать. День за днем мы помаленьку втянулись в эту работу и с каждым днём все меньше и меньше уставали. Строительство двигалось довольно быстро. Теперь, чтобы пропустить пароход по Неве – буксирный подъезжая и с середины моста отсоединяли две баржи и оттягивали в сторону, после этого баржи опять ставили на место и соединяли по-прежнему. Такой конструкции мост был довольно плотный так как имел возможность деформации по водной поверхности. Через него можно было пропустить любую технику, даже тяжёлые танки. Сверху сруба был настлан настил из плах, как пол, и теперь все это в целом составляло мост! Через три недели мост был сдан в эксплуатацию и нас отпустили по домам, а через неделю призвали в армию, через райвоенкомат.

ШТРАФНОЙ БАТАЛЬОН

За нашей деревней уже целый год работала военная часть – это был Штрафной батальон. Здесь были все ребята такие, которые во время военной службы нарушили закон и были осуждены судом военного трибунала, с разным сроком наказания. Они строили аэродром. Местность у нас равнинная, особых трудов здесь не надо, чтобы выровнять профиль лётной полосы – она и так была ровная, как стадион. Техника у них была разнообразная. Бульдозерами и катками обрабатывали по всем правилам и с каждым днем всё ближе к концу двигались работы. Кроме аэродрома они строили якорные стоянки для самолётов и землянки для летчиков. В начале августа 1941 года аэродром был принят к эксплуатации. После окончания работ был указ на амнистию на основании Указа верховного совета СССР под подписью М.И. Калинина. Они теперь приобрели полное право быть в рядах защитников родины, но предварительно они обязаны теперь снова принимать присягу, после принятия присяги они отправились на фронт.

ГЛ.

День за днем все больше чувствовалось дыхание войны, хотя снаряды у нас еще не рвались, но бомбовые удары по движущимся составам по железной дороге были почти ежедневно. Люди сразу преобразовались, стали суровые и какие-нибудь мелкие обиды во внимание не брали, как это было раньше. Для всех наступило общее горе, прибавилось забот. Теперь свободно можно было идти в соседнюю деревню и тебя никто не трогал, а ведь это длилось веками. Каждый день по железной дороге, которая находилась в нашей деревне в пятистах метрах, шли товарные поезда с Ленинграда. Эвакуировали заводы на восток страны вместе с рабочими ведущих профессий. Вокруг железнодорожного полотна всё больше образовывалось воронок от авиабомб, но к великому счастью еще не одна не угодила под полотно. По району был получен приказ срочно эвакуировать скот и самим эвакуироваться. С собой брать только самое необходимое. Для сопровождения скота назначили специальных людей, в счет которых попал и старший брат Ивана и Александра – Пётр. Лошадей сдали в воинскую часть. А самый больной вопрос – это было зерно. Решили пусть каждый возьмёт себе за трудодни сколько сможет взять, а остальное сдать государству. После всех этих новостей Иван позвал к себе брата Александра с женой для семейного совета. Надо было решить ряд важных вопрос сообща, так как Александр в колхозе не состоял, то он всех последних новостей не знал. Когда все собрались, Иван подробно рассказал всю обстановку на сегодняшний день и спросил: «Как нам быть? Будем эвакуироваться в самую глубь страны, или выроем землянку в тайге за болотом? Может обстановка прояснится, и вся эта суета напрасна, может быть немцев скоро прогонят, и мы опять вернемся домой?» Ведь уезжать с родных мест неохота было никому. После всеобщего обсуждения – принят был второй вариант. В самом сухом месте вырыли землянку. Только они успели это сделать, как пришло сообщение, что немцы высадили десант на станции «Мга», это было в 15км от нашей деревни. Теперь раздумывать нечего было, надо было быстрее перебраться в лес. Взяли с собой самое необходимое, а все добро закопали в землю. Внутри хлева вырыли огромную яму и туда опустили чан ёмкостью пятьдесят вёдер – это все полностью наполнили одеждой и обувью. Сверху прикрыли брезентом, что бы вода не попала и закидали навозом. Замаскировали так, что никаких признаков со стороны не заметно. Взяли корову с собой и подались в лес. Началась новая жизнь, теперь они две семьи жили в одной землянке четыре человека взрослых и трое детей, у Ивана было три дочери, а у Александра сын. Пекли лепешки, пока мука была и доили корову. Наступили холода, выпал снег, все труднее стало находить корм для коровы. Молоко сразу убавилось на половину – теперь его хватало только для детей. Кроме братьев в разных местах недалеко друг от друга были вырыты землянки ещё многих односельчан. Ежедневно по лесам ходили партизаны и чья землянка им попадалась на глаза, тех в принудительном порядке заставляли покидать лес. Десант, который был выброшен на парашютах на станцию немцами – расширять свои владения. Почти весь «Читинский район» почти был у них, железная дорога «Ленинград – Мурманск» был перерезана, началась блокада Ленинграда, русские деревни: «Вороново», «Поречье» и т.д., которые были расположены всего в трех километрах от нашей деревни, были заняты немцами. Однажды братья Иван и Александр решили пробраться ночью до своей деревни, открыть яму и взять кое-какие вещи и доставить в лес. Это была уже настоящая зима, земля была покрыта толстым слоем снега. По выходу из леса они своим глазам не поверили, перед ними была открытая равнина, деревня не уцелела. А ведь в деревне было сто двадцать дворов – все сгорели. Долго они искали то место где были закопаны вещи, всё было напрасно, трудно было определить расположение родного дома. Так ни с чем и не вернулись, усталые, намоченные и расстроенные. Теперь они вечерами в землянки заводили разные разговоры, вспоминали подробно прошлую жизнь. Где они были правы, а где нет? Помните нашу соседку, Марию Пирхонен, когда она продала новый сруб дома и деньги все пропила – все её осуждали. Теперь мы только поняли, что она была умнее нас всех, она сама воспользовалось своим добром, а все наше добро пропало. Но не будем об этом, лишь бы выжить и благополучно дождаться конца войны. Теперь с каждым днем все мрачнее и мрачнее становился Александр. Это произошло после ночной прогулки в деревню, когда он своими собственными глазами увидел, что его дома нет! Только два года тому назад он купил этот дом, на который вложил все свои средства и теперь все пропало в один миг. Иван был человек другого склада, довольно хладнокровно смотрел на все это, никогда не переживал и не жалел. Ночами спал крепким снов, что храп издавался далеко за пределы землянки. Иногда жена его Вера Матвеевна говорила ему, что только из-за его храпа нас найдут партизаны. Настало время, когда кончилась мука и соль и корову кормить нечем стало, зарезали корову, но не соленое мясо ели через силу. Иван с Александром решили сходить на станцию «Назия», чтобы достать соли. Каждая тропа была знакомая в этих лесах, сюда ходили ежедневно за ягодами. Так что напрямую по лесу до станции было четыре километра. Вечером этот план был разработан до мелочей. Расположение товарных складов они знали прекрасно и увидели, что под открытым небом лежит куча соли. Только преступили долбить её, как часовой заметил их, здесь находились наши войска, под конвоем повели в штаб. Там проверили документы их и убедившись, что это местные жители, отпустили домой, но велели немедленно эвакуироваться от сюда, так как фронт был рядом.

Так пришлось покинуть эту землянку и двинуться в путь. Дошли до деревни “Дальняя Поляна” (почти берег Финского залива) – это 8км от нас. С этой деревни была Ивана жена Вера Матвеевна, здесь их встретили тесть с тещей и вся родня. Все они еще жили в своих собственных домах, но вся деревня была переполнена войсками. В лесу их никто не бомбил и не обстреливал, а здесь были ежедневно налеты немецких самолетов на протяжении всего дня. Однажды началась очередная бомбежка, бомбы со свистом летели и взрывались вокруг дома и одна угодила прямо во двор. Иван стоял в это время на пороге дома. От взрывной волны вынесло боковую стену дома, и крыша развалилась, а Иван остался невредимым. Прежде, чем выручить женщин и детей – приходилось разбирать завал, но, однако никто не пострадал. После сегодняшнего налета решили окончательно покинуть родные места и эвакуироваться, так как дети и женщины настаивали упорно. Военные предоставили транспорт и довезли до станции “Жихарево” – это еще на 10км дальше, чем «Дальняя поляна». Там выдали эвакуационные документы в Кировскую область до станции «Котельная». Двинулись в путь, теперь основные трудности были питание и тепло, это особенно сказывалось на детях. Товарный эшелон двигался медленно, на каждой станции останавливался, а порой стоял по несколько часов. Зеленая улица была предоставлена тем поездам, которые двигались в сторону фронта. Наконец прибыли на станцию «Котельная». Морозы стояли лютые, термометр показывал минус 40 градусов ниже нуля. Предъявили документы в эвакуационном пункте при станции, после чего еще пришлось двое суток жить на вокзале. Конечный пункт назначения был «Яранский район», который находится в 130 километрах от станции «Котельнич» (полпути Киров-Казань, на юг). Туда не было ни железнодорожного и никакого вида транспорта, эта одна из глубин Кировской области. Туда можно было попасть только тогда, когда туда приезжали подводы с «Яранска». Через несколько суток целый обоз прибыл с Яранска. Теперь попутно взяли семьи обеих братьев, погрузили их нехитрые вещи и тронулись в путь. Эти края считались испокон веков хлебородными. Сюда в неурожайные тридцатые годы ездили за хлебом. Здесь люди жили за счет питания относительно не плохо, голода здесь не чувствовалось, хлеб у местного населения круглый год был свой. Даже в городе «Яранске» работал военный завод и продавали свободно водку. Иван купил сразу четверть водки несмотря на то, что его все считали трезвенником. Проехали 30км – возчики сделали остановку, здесь работала чайная. Зашли в нее, достали свои скудные запасы съедобного, заказали то, что там продавалось. Иван выпил сам и насильно заставил выпить жену и детей, что бы не замерзли, пока едут до места. Александр водку покупать не стал, совсем заткнулся и ни с кем не разговаривать не желал. Иван хотел ему налить, но он отказался.

Братьев Ивана и Александра со своими семьями определили в один из колхозов «Яранского района». Председателем колхоза, был инвалид Отечественной войны, человек с большой буквы, он хорошо понимал эту трагедию, в которую попали люди, жившие в тех местах, где пахло порохом. Выделил свободные дома, которые пустовали в деревне и велел отпускать зерно авансом – в счет будущих трудодней нового урожая. Братья со своими семьями были на все согласны – лишь бы не пропасть с голоду. Отдыхали уже целую неделю, пока никто их не тревожил ни куда. Однажды председатель зашел к Ивану поинтересоваться – как у них дела, как здоровье, могут ли они в скором будущем приступить к работе, так как кругом острая нехватка рабочих рук. Иван чувствовал себя хорошо, поэтому согласился прийти на работу хоть завтра. «Это хорошо», – обрадовался председатель и сказал: «Как только у вас закончится хлеб, скажешь мне, будете получать его до самого нового урожая у кладовщика, я об этом позабочусь». Александр продолжал переживать за потерянное. Голова была его забита всякими мыслями. А ведь медики говорят, что у каждого человека есть в мозге специальный отдел, как бы пульт управления куда поступает вся информация. Если в этот отдел поступил плохой сигнал, то этот пульт автоматически дает команду решать этот вопрос еще сто раз хуже. И это все вместе взятое довело его до того, что он совсем слег. Пришлось его отвезти в город «Яранск» и госпитализировать. С каждым днем его здоровье становилось хуже, Александр из всех братьев был сильнее всех. Совсем недавно перед войной, он двухпудовыми гирями играл, как резиновыми мячами. Зацепить на мизинец двухпудовую гирю и до двадцати раз выжимал ее играючи. Теперь силы его были совсем на исходе, он еле-еле передвигал свои ноги. Иван быстро завоевал себе авторитет, его можно было посылать на любую работу, он выполнял ее хорошо и добросовестно, ведь с малых лет привык к крестьянскому труду. Жена Ивана тоже работала в колхозе, а сын их был еще малолетний. Однажды Иван в кругу своей семьи сказал: «А вы знаете, что, если Александр доживет до весны, то это хорошо. Сегодня, когда я ходил к нему на свидание, внимательно наблюдал за ним. Он до того похудел, что кальсоны уже не держатся на нем, там остались кожа да кости». Слова брата подтвердились, только снег растаял, как Александра не стало. Теперь уже почти как год работали в колхозе, скоро будут распределять зерно за трудодни. Иван говорит своей супруге: «Нам, наверное, ничего не причитается, ведь мы целый год брали зерно авансом». Ивана целый день не было, он уезжал по колхозным делам в «Яранск». Вера Матвеевна не поверила своим глазам, когда увидела, что им привезли целый воз зерна, свалили целые мешки и уехали. Приехал Иван с Яранска и рассказывает, что встретил представителя, он и говорит: «На днях у нас было совещания правления колхоза, там выступил я относительно вас, надо выяснить ясность относительно эвакуированных. Если мы удержим с них этот хлеб, который выдавали авансом в счет нового урожая, то они опять останутся без хлеба и на этот год, вынесли решение, тот хлеб с вас не удерживать». Столь гуманный поступок людей по отношению к ним. Так могут поступить только люди, кто много пережил, кто остро чувствует чужую боль, тот никогда не отвернется от того, кому в данный момент нужна помощь – ибо чужого горя не бывает, тем более в эти тяжёлые времена для всего народа. В этот вечер Иван со своей супругой были глубоко взволнованы и слёзы катились по их щекам – человеку всегда становится легче, когда он дает волю слезам, ведь душевная разгрузка отодвигает на второй план целый ряд многих трудно-разрешаемых проблем.

Однажды вечером Ивану принесли повестку с военкомата. Он отправился к председателю, чтобы предупредить его, что бы завтра на работу не ждали. Председатель забрал у него эту повестку и велел идти на работу, сказав, что сам все уладит. Забот в колхозе было много, нужно было в первую очередь обеспечить фронт хлебом, накормить семьи тружеников колхоза и засыпать семенной фонд под новый урожай. Все эти заботы легли на плечи старых и малых, а в основном на плечи прекрасного пола. Свои приусадебные участки приходилось пахать на себе. Картина эта была довольно распространённая в те времена, когда плуг тянули шесть-восемь женщин и одна им управляла. Сегодня спашут одним, завтра другим и т.д. Только колхоз расплачивается с государством по хлебу, тут же через несколько дней приедет уполномоченный из района с новым заданием – нужно еще столько-то зерна государству продать сверх плана. Всякие оправдания, относительно того, что нет никаких возможностей больше продать, ни к чему приводили, кроме нервотрепки по адресу председателя. Если все сверхплановые задания выполнить, то свой народ остался бы без куска хлеба. Надо отдать должное спаянности людей, они не видывали тайны колхоза, ибо они сами были кровно заинтересованы в них. Приходилось вечером после трудового дня непосредственно на гумне, где молотили зерно нового урожая распределять ее за трудодни – это делалось с такой целью, чтобы им не заполнять колхозный амбар и так как уполномоченные из района могли в любой момент проверить на наличие и все эти психологические, и морально-отрицательные перегрузки повлияли на здоровье председателя, и которому кроме того давали знать старые фронтовые раны. Пришлось ему остановить этот пост, на место его назначили другого, но для Ивана это не имело никакого значения, поэтому-что ему одинаково было при любом председателе, так-как работы он не боялся. Скоро опять принесли повестку, теперь он сам поехал в военкомат и был призван в трудовую армию в город «Киров». Пробыл там полгода и после тяжёлой болезни был освобождён от службы подчистую. Когда он вернулся домой, то здесь дела шли совсем иначе, чем при нём. Новый председатель не давал женщинам лошадей, чтобы съездить в лес за дровами и по многим другим вопросам зажимал их. Решили подыскать новое место работы, скоро такой случай подвернулся. В городе «Яранск» во время войны был эвакуирован детский дом из Ленинграда, заведующая в нем была Любовь Петровна, это была волевая женщина, прямая и справедливая, которая понимала людей, ибо сама в критические моменты выехала из блокады по льду Ладожского озера. При первой же встрече приложила все усилия, чтобы принять на должность завхоза мужчину, который хорошо знаком с сельхоз работами, так-как детдом имел свое подсобное хозяйство и особых льгот от государства в эти трудные времена не имел. Ужинать нужно было самим – выращивать все необходимое тоже самим. Продукты, все подсобные работы выполняли женщины и воспитанники детского дома, им нужна была направляющая рука, которая указала бы сроки посева тех или иных культур и сроки их уборки. Вот на такую должность устроился Иван и приехал со своей семьёй в детский дом, где им выделили жилплощадь. Там имелась пара лошадей и кое-какой сельхоз инвентарь. Ему приходилось выполнять всю сельскохозяйственную работу, прошло немного времени, как Иван навел порядок в своём хозяйстве – поставил всё на свой вкус, то есть показал свой почерк в работе и это не прошло незамеченным. Заведующая пристально следила и радовалась тому, что ей удалось найти именно того человека, который так нужен был в детдоме.

СТРОИТЕЛЬНЫЙ БАТАЛЬОН

Прошёл уже целый месяц, как мы приехали домой после окончания стройки моста через реку Нева, ходили на танцы и влюблялись, ибо время не в силах остановить жизнь. Военные действия развивались далеко не так, как многие предполагали в начале – до войны было в моде петь песню, “Если завтра война” Здесь все было на своих местах, в этой песне говорилось, что врага будем громить на его земле, но, к великому сожалению, действия разворачивались далеко не в нашу пользу, порой даже печально. Первые месяцы войны прошли так, что нам пришлось оставить целый ряд городов и областей, ежедневно по сводкам Союзиформбюро, появлялись новые направления в военных действиях. Бомбовые удары по железной дороге «Ленинград-Мурманск» стали ежедневными. Порой за гражданским населением на бреющем полете немецкие самолеты обстреливали из крупнокалиберных пулеметов, не жалея боеприпасов. Вот в такие тревожные дни августа месяца многим из наших ребят, в том числе и мне принесли повестку из военкомата, который находился на станции «Мга». Нам никаких проводов не делали, меня никто не провожал дальше калитки, ведь в настоящее время принято широко отмечать, как будто какой-то героический поступок совершил этот чадо любимый. Порой так напьются, что не помнят себя, совершают уголовные преступления и попадают вместо армии в поезд, который следовал до города «Красногвардеец-Гатчина». Отправились в путь, когда совсем стемнело, так было безопаснее. В эти дни на ночь, вокруг Ленинграда, поднимали аэростаты на случай ночного налета, ну а в светлое время суток отпускали их на землю. Стоило только отъехать от Мги, как тут же совершился первый налет на Ленинград за этот вечер. Прожектора со всех сторон освещали лучами, щупали ночное небо. Гул самолётов был слышен, но надо было поймать их в фокус прожекторов и не выпускать из зоны света, чтобы открыть зенитно-артиллерийский огонь. Все самолеты, пойманные в фокус прожекторов, просто летели своим курсом и выходили из зоны освещения, как правило после таких ночных спектаклей, были разговоры, что осколки наших зенитных снарядов не пробивали броню немецких самолетов. Так-ли это было или нет? Я не специалист по этой области, но полёт они выполняли довольно смело и хладнокровно, чувствуя безнаказанность. В дневное время, когда налетов немецкой авиации не было, откуда-то появлялись наши самолеты: облетевши все вокруг, ничего не обнаружив, улетали, а когда были налеты немцев, наших не было видно, вот такая картина обстояла в первые месяцы войны. Часть, в которую мы прибыли, занималась строительством аэродромов, сперва она находилась под Нарвой, там их порядком потревожили немецкие самолеты с воздуха, поэтому состав нашей роты принимал меры безопасности и вырыл бомбоубежище, где сверху было несколько накатов бревен, так что осколки снарядов или бомб не страшны были нам. Если налет авиации был неожиданным, то наш командир роты капитан Лярский, как родной отец обращался с нами тихим голосом и с такой душевной теплотой говорил нам – сынки встаньте возле деревьев и не двигайтесь, пока налет не закончится. Полезного здесь за «Красногвардейском» (Гатчиной, на юге от Ленинграда)) ничего не успели сделать, так как немцы продвигались так быстро, что день и ночь по дороге двигался народ в сторону Ленинграда. Это были преимущественно местные жители, они эвакуировались, как кто мог. На телегу были погружены вещи и тут же ехали малолетние дети, словно цыгане. Кто тянул телёнка за верёвку, кто тащил еду. Через некоторое время после мирного населения стали появляться легковые машины: на них отходили командирские составы – наше начальство не знало, что делать, как поступить. Вдруг откуда-то пришёл приказ немедленно отступить, артиллерийская канонада приблизилась к нам.

Теперь мы двинулись на машинах без остановок до «Царского села» (Детское село). Здесь нас разместили спать в церкви, а линия фронта двигался следом за нами. На второе утро после марш-броска немецкая авиация на бреющем проводила по нам обстрел из свинцовых пуль. Мы немного поредели после налёта. Поступил приказ следовать через город «Ленинград», а дальше никто ничем не поинтересовался, куда следуем и зачем. Это военная тайна, всем было как-то безразлично. Прибыли на Московский вокзал, разместили нас по пассажирским вагонам и под вечер поезд тронулся. Доехали до станции «Ивановская» и здесь простояли до утра, никто толком не знал в чём дело, оказалось бомбили станцию «Мга», после чего наводили порядок на путях, а затем дали зеленую улицу. Поезд, следуя по железной дороге, шёл совсем рядом от нашей деревни, но я побоялся сходить домой, думая, что я отстану от других. При том – это были последние рейсы, которые следовали с Ленинграда и в обратном направлении, так как 30 августа немцы высадили десант на станции «Мга» и отрезали «Мурманскую железную дорогу» от Ленинграда, началась блокада. Доехали до станции «Волховстрой 1», оттуда пешим строем двигались до «Старой Ладоги», одеты были в чём попало: в бушлаты, брюки и гимнастерку, всё черное, как какая-нибудь школа ФЗО (школа фабрично-заводского обучения). Нас было порядком около тысячи человек. Теперь, растянувшись в строю, двигались по Волховстрою 1. С обеих сторон дороги женщины стояли плотной стеной и наблюдали за этой пёстрой командой и платком вытирали слёзы. В ту пору было 18 лет. Многие даже не знали, куда их бедных гонят, они ещё совсем юные. Наш командир состава подавал свой голос заднему флангу – подтянитесь. Переночевали в «Старой Ладоге» и теперь путь держали на «Тихвин». Это был небольшой провинциальный город несколько километров в длину, так что за пару часов его можно было пройти от конца в конец. Недалеко за Тихвином на опушке леса, мы раскинули свой лагерь. Сперва жили в брезентовых палатках, а с наступлением холодов вырыли землянки, каждое отделение отдельно. Здесь мы взялись за работу по-настоящему, нам предстояло построить взлетно-посадочную площадку для самолетов, то есть аэродром, чтобы туда могли садиться как боевые, так и транспортные самолеты. Выворачивали деревья вместе с корнями, снимали верхний растительный слой земли, разравнивали посадочную полосу для самолетов. Работа двигалась быстро, ребята были все молодые, всё горело в руках. На питание обижаться не приходилось, всё было в норму. Мирное население было уже эвакуировано, картошка на полях осталась не копанная, свиноферму отдали военным, которые застрелили всех свиней и сдирали сало вместе со шкурой на скорую руку и выбрасывали в сторону, забирая только чистое мясо. Наши посещали эту свиноферму, топором рубили шкуры и вместе с салом приносили в часть, там всё это растопили, ешь не хочу. Кухня полевая у нас была расположена на открытом воздухе, под ёлками. Где на больших котлах варили сытные мясные щи и кашу, каждый получал свой обед из собственных котелков. Однажды днем, перед обедом дали команду – выходить строиться без котелков. Никто толком не знал в чём дело. Повели нас строем метров триста, перед нами открылась небольшая поляна среди леса. Батальон расположили полукругом, а с противоположной стороны стояли арестованные, которые в данный момент отбывали наказание в гауптвахте под конвоем. Недалеко от арестованных виднелся бугорок свежевырытой земли. Перед батальоном вышел незнакомый человек в форме командирского состава и сказал: «Внимание!», – все повернули головы в его сторону, – «Я уполномоченный особого отдела «Волховского фронта», объявляю вам приговор военно-полевого суда на бывшего солдата вашей части, который дезертировал и был задержан на расстоянии 25 километров от расположения части. Уроженец Калининской области 1922 года рождения, за измену Родине, приказываю расстрелять перед строем батальона». Все замерли, его подвели к могиле и приказали встать на колени к могильному холму. Всё время пока представитель особого отдела выступал, он не вымолвил ни одного слова. Стоял с опущенной головой, на руки были надеты наручники и шинель висела на его плечах, затем медленно опустился на колени. Никто не знал, кто будет приводить приговор в исполнение. Около арестованного стоял человек в летной форме и смотрел в совсем противоположную сторону от него, от осужденного. Как только он опустился на колени, тот мгновенно наставил ему в затылок пистолет и сделал в упор два выстрела подряд, а затем сильно пнул его ногой в спину и тот свалился в могилу. Четыре человека подскочили с лопатами и стали зарывать могилу, после этого объявили обед, мы были сильно взволнованы после увиденного, никто не прикасался к еде.

На окраине аэродрома, хорошо замаскировано, стояли зенитные орудия противовоздушной обороны. Однажды днем, низко над нами верхушками деревьев пролетела немецкая рама (разведчик), это было так неожиданно, что зенитчики не успели сделать ни одного выстрела. Многие говорили – жди теперь налета. Вдруг ночью, как только мы крепко уснули после трудового дня, вся земля вокруг нас ходила ходуном – это бомбили наш аэродром. Мы выскочили из палаток и залезли в траншеи, которые были вырыты рядом. На одной елке была сооружена площадка, откуда строчил пулемет трассирующими пулями по самолетам, вскоре всё утихло и на эту ночь больше налетов не было. Утром стало известно, что одна зенитная установка пострадала от ночного налета. День сегодня будет хорошим подсказывало самочувствие. На небе не было ни единого облака, синее небо так и сверкало с самого утра, словно морская вода в тихую погоду. Вот и солнце показалось с востока, всё шло своим чередом по законам природы. Несмотря на то, что всего в нескольких десятках километров шли жаркие бои. По приказу командира два отделения отправили на грузовых машинах в Тихвин. Нужно было привезти обмундирование и продукты. Доехали до города благополучно, ничто не предвещало беды, оформили документы и поставили машины на погрузку, вдруг объявили воздушную тревогу. Шесть Юнкерсов держали курс на Тихвин, все летели на одинаковой высоте, затем один из них стал резко снижаться и пошёл пике. Вскоре увидели, как летели бомбы, отделённые от Юнкерса в сторону железнодорожного вокзала, возле которого находилось бензохранилище и так все по очереди стали пикировать. Как только бомбы были отцеплены от самолёта он резко набирал высоту. Вдруг две цистерны с бензином вспыхнули, столб огня и дыма поднялся до облаков, качаемый ветром, эта огненная громадина наклонялась с одной стороны в другую и всё сжигала на своём пути. Все товарные составы, стоящие на запасных путях, загорелись. Поднялась паника, два эшелона было эвакуированных мирных жителей из-под Ленинграда. Один эшелон был военный, который стоял на первом пути, ближе всех к очагу пожара. В этом эшелоне первые четыре вагона были ящики с оружейными снарядами, а затем были вагоны с одеждой, продуктами питания и т.д. Огонь всё ближе и ближе приближался к этим вагонам, к ним уже никто не смел подходить близко. Вспыхнули и эти вагоны – поднялась такая канонада, что страшно было смотреть на это. Снаряды рвались беспрерывно, стены вокзала были уже как решето разбиты этими снарядами. Этим огнем обожгло и ранило около 200 человек эвакуированных. К вечеру снаряды перестали рваться, теперь только изредка кое-где взрывались отдельные снаряды, которые были выброшены в сторону взрывной волной. В это время у нас были перебои с табаком, теперь был удобный момент сделать вылазку за махоркой, пока никто не охранял и не следил за порядком. Парни снимали с себя кальсоны, привязывали штанины и набивали всё табаком, сколько кто мог. На второй день близко к вокзалу никого не подпускали, кругом стояла охрана, наводили порядок, ликвидировали последствиями вчерашней бомбежки.

С наступлением осенних холодов, я стал себя чувствовать не важно, особенно голодать невозможно было. Мне дали направление в город «Тихвин», в военный госпиталь. Там мне сделали операцию и дела мои пошли на поправку, питание здесь было нормальное, медобслуживание тоже. На счёт курева тоже был полный порядок и ежедневно давали по пачке папирос “Норд” Перед тем, как ложиться спать, каждый ставил свои тапочки возле кровати так, чтобы стоило только опустить ноги на пол, и ты тут же попадал ногами прямо в тапочки, а халат висел на спинке кровати. Такими дисциплинированными мы стали за последнее время потому, что налеты немецкой авиации стали круглосуточными. Ночные полеты обычно носили разведывательный характер так как фронт с каждым днем все ближе приближался к городу. Ночью они обычно сбрасывали ракеты на парашютах, чтобы проследить, чем живёт город – нет ли передвижение войск и т.д. Только уснёшь, сестра подойдёт и тихим голосом скажет: больной, воздушная тревога, все мигом поднимались и без всякой суеты выходили во двор, а затем шли метров сто до бомбоубежища. Это был старый монастырь, стены которого были толщиной более метра, пока папиросу искуришь, вот и отбой воздушной тревоги, но не всегда так было. Однажды, по сигналу воздушной тревоги вышел на улицу, а тогда была холодная погода, дул ветер с такой силой, что насквозь пронизывал. Были мы одеты как обычно в больничном, и на плече был накинут халат. Только направились в бомбоубежище и вот в воздухе над тобой повисла ракета на парашюте. Теперь пришлось стоять на одном месте и не двигаться, пока ракета не опустится на землю, стало вокруг так светло, словно новогоднюю елку зажгли возле тебя, хоть иголку подними с земли.

Через три недели меня выписали из госпиталя и направили в батальон выздоравливающих. Там я познакомился с одним парнем, был он родом с «Кубани», он мне рассказывал какие у них места красивые и жить там лучше всего на свете, так что, если после всего этого мы останемся в живых, то поедем в его края жить и никогда об этом не пожалеем. Пришел срок расставания, меня снова отправили в свою часть, она находится недалеко от города «Шинель», мне дали новую одежду и обувь также, я вернулся обратно к своим ребятам, вид у меня был бравым по сравнению с ними, в вещевом мешочке были какие-то продукты.

Утром мимо нас прошла артиллерийская часть, которая расположилась недалеко от нас на отдых. Их отвели с передовой, чтобы пополнить потери, так как она продолжительное время находилась в боях. Через некоторое время пополнение пришло и покинули эти места, многие из наших ребят из-за любопытства посещали эти пустые землянки и не без интереса кое-чего находили. Один из наших рабочих принес оттуда новое байковое одеяло, может пригодится. Звали его Семён, это был парень высокого роста с богатырской силой, порой он поднимал то, что было не под силу двум человекам. С нашего отделения парни тоже делали визит туда, но никогда ничего не показывали и не хвастались находками. Вечерами после работы они отходили в сторонку и секретничали между собой – это командир отделения Лахтинен и боец Ярвинен, родом они были с одной местности. Других это мало интересовало, так как у каждого человека могут быть свои личные секреты. Однажды вечером к нам в землянку пришли два бойца из комендантского взвода и вывели всех нас наружу. Стали делать обыск, у нас при этом была изъята ручная граната из противогаза командира отделения тов. Ляхтинена. На вопрос чей противогаз, он признался и его тут уже увели в особый отдел, а через несколько часов он вернулся. Теперь уже не было никакой тайны, мгновенно все узнали о случившемся. Всем охота была узнать подробности. Отделенный рассказывал: нашел эту гранату в одной из землянок, где отдыхали артиллеристы, ну а теперь попробуй докажи, что это так. Он очень переживал и вслух высказывал свое несчастье. Очевидно разговор в особом отделе был не из приятных, земляк его Ярвинен и говорит: «В следующий раз, как вызовут на допрос, так скажи – это граната моя и ты к ней никакого отношения не имеешь». Это был парень бывалый, успел уже отбыть срок наказание в лагерях. Он и говорит: «Вы пойдёте трудиться, а я буду с ним беседовать, это мне гораздо лучше подходит, чем физический труд». На второй день командир отделения так и изложил суть дела, как его земляк велел. Почему сразу правду не говорили, что не ваша граната? Я его остерегаюсь, не хочу плохие отношения с ним иметь, он ведь уже отбывал срок однажды. После этого – отделенного оставили в покое. На следующий день на допрос вызывали Ярвинена. Вечером он был героем дня, с огромным интересом рассказывал всем, сидя возле горячей печи в землянке, как его радушно приняли. Нам стало известно, что вы любите спорт, – задали вопрос. О, это моё любимое хобби. Говорят, что вы неплохо метаете гранату? – это тоже могу, занимал иногда призовые места по этому виду спорта. В таком духе он беседовал множество раз в особом отделе и наконец, не добившись ничего конкретного, оставили его в покое.

В нашем батальоне были люди из разных наций: немцы, финны, латыши, русские и т.д. Фронт с каждым днём приближался все ближе к Тихвину. Гул артиллерийской канонады хорошо было слышно. При наступлении темноты заревом был охвачен горизонт, где происходили жарки схватки. На наш аэродром ежедневно делали посадку боевые и транспортные самолеты. На Волховский фронт перебрасывали войска по воздуху в полном снаряжении, даже противотанковые пушки 45 мм транспортировали вместе с войсками, несмотря на то, что аэродром не работал на полную мощь, мы ещё заканчивали некоторые вспомогательные объекты.

На каждую ночь назначали дежурных по ротам и по батальону. В обязанности их входило охранять занимаемый объект и задерживать в ночное время всех без исключения, для выяснения. Кто такой? Откуда и зачем? Обстоятельства этого требовали, лазутчиков ловили множество раз.

Однажды после вечерней проверки всё было нормально, замечаний никаких особых не было, все легли на отдых после трудового дня. Утром, как обычно, дежурный по работе делал подъём, по очереди подходив от одной землянки к другой, кричал во весь голос Подъём. Когда дежурный подходил к землянке, где находились латыши, то к великому удивлению, она была пустая. Латыши ночью покинули расположение части в полном составе, всем отделением. Это было уже давно задумано, только подходящего момента не было, такие вещи на скорую руку не делаются. Перейти линию фронта не составляло больших трудностей, местность была леса и болота, линия фронта не была сплошная, при том находилась всего нескольких километрах. Немцы в болото не лезли, они вели наступление на тех участках, где были дороги. Про этот случай нам никто ничего не говорил и скоро об этом все забыли. Как говорится: «Беда никогда одна не приходят одна, за ней обязательно последует другая». На нашу роту за последнее время обрушилась целая серия неприятностей – только расстреляли за дезертирство, как обнаружили ручную гранату в нашей землянке, эти ЧП стали забывать по-маленькому, вот вам опять свежая новость – побег, при том массового характера.

За последнее время резко похолодало, температура воздуха в ночное время суток падала ниже нуля, но в землянках было хорошо натоплено, спать было тепло, только тем ребятам, кому выпало дежурство в ночное время по роте было мало приятного. За несколько часов дежурства замерзали руки и ноги, зимние формы еще не выдали. Один из бойцов комендантского взвода, находясь на ночном дежурстве, порядком замёрз, спустился в одну из землянок, чтобы отогреться, ребята все спали на нарах крепким сном после трудового дня, он никого не стал беспокоить. Подсел к печи, которая топилась, растянул руки вокруг печи и сразу почувствовал тепло, которое распространялась по всему организму. Временами он менял свой положение: то спиной поворачивался к печи, то боком, грел ноги, предварительно сняв ботинки, и наконец холод отступился. Весь организм стал более гибким и настроение стало бодрое. Уходить сразу не хотелось, решил еще немного посидеть, где ему было так хорошо. Вдруг его взгляд остановился на Бельгийской винтовке, которую он поставил в углу землянки. Теперь он только вспомнил, что он один единственный раз на занятиях видел, как разбирается ее затвор, когда изучали её устройство. Подвернулся такой подходящий момент, когда была возможность проверить свои знания. Вынул затвор, разобрал её, затем снова собрал и поставил на место и указательным пальцем нажал на спусковой курок. Всё это он сделал так мгновенно, что сам не мог понять – раздался выстрел. Дуло винтовки была направлена в сторону спящих ребят, пуля с такого близкого расстояния в упор попала в одного из бойцов. В землянке поднялся переполох, никто не мог понять, что это значит? Пока все разобрались, что это был несчастный случай, непредвиденный, так как он забыл, что один из патронов находится в стволе. Спасти пострадавшего было уже поздно. После этого его арестовали и куда-то отправили из расположения нашей части, после чего мы его больше не видели.

С каждым днём всё более напряжённая становилась обстановка под «Тихвином», все ближе подвигался фронт, перед Октябрьскими праздниками летчики покинули наш аэродром, собрали свое имущество и улетели. Настала очередь и за нами, нас накормили праздничный можно продуктов не жалели и, как только стемнело, мы тронулись в путь. Дорога шла лесом, через 25км марша мы прибыли в село «Большой Двор». Была темная ночь, нас никто не пускал своей избы. Трудно было заглянуть в чужие души, что они думали в ту ночь. Если нам – советским людям в такую роковой минуту не уделили часть своего домашнего тепла. Нам ничего не надо было от них, лишь бы где-нибудь на полу переспать эту ночь. Они глухо закрыли свои двери и смотрели на нас, как Ленин на буржуазию, таких людей не грех было бы наказать, по-своему показать им кузькину мать, но у нас такие законы гуманные, не тронь, иначе тебя накажут. Кару они заслужили бы самую суровую за бесчеловечность черствость и эгоизм. Тут всем было ясно что они ждали только кого – вот это вопрос. Не замерзать же нам на морозе как собакам. Мы все бани затопили и легли спать. При том лежали такими плотными рядами, что ногой негде было наступить. Когда мы утром проснулись, кругом было всё тихо, артиллерийской канонады не было, как будто никакой войны не существовало, но новость, которую мы узнаём вскоре – после упорных боёв наши войска оставили город «Тихвин».

Дождавшись вечера, мы отправились снова в путь, привели нас на железнодорожную станцию и распределили по товарным вагонам. Нам достался вагон без крыши, очевидно предназначенный для перевозки мяса. Осмотрели новое жильё и приступили благоустраивать его – натаскали соломы и легли спать, укрылись шинелями. Проснулись утром, кругом было светло и бело – за ночь выпало много снега, но мы спали таким богатырским сном, что ничего не слышали, погода была тёплой, и мы себя чувствовали бодрыми, теперь только мелькали телеграфные столбы и колесные оси постукивали в такт на стыках рельс. Куда мы едем никто не знал, и это никого не интересовало. У солдата есть командир, который думает за тебя, а нам оставалось только выполнять приказ. Через некоторое время поезд остановился, город «Череповец», объявили по радио. Здесь мы подкрепились и вскоре опять двинулись в путь. Несмотря на то, что линия фронта отсюда было далеко, напряжение войны чувствовалось – вокзал города Вологда был переполнен военными, все куда-то спешили, заботы у каждого были свои, а цель для всех была, одна общая. Наш дальнейший путь, как выяснилось, был на север по железной дороге «Вологда-Архангельск», мы доехали до станции «Оровек» (не нашел на карте), от железнодорожной станции шли пешком 15км.

Разместили наш батальон по пустующим домам в нескольких деревнях, где нам предстояло приступить к строительству аэродрома. Зима 1941-42 года была морозная, термометр опускался ниже нуля до -40, иногда до -45 градусов по Цельсию, одежда и обувь наша не соответствовала этим климатическим условиям. Так мы начали жизнь на новом месте, чувствовалось дыхание севера. Аэродром, который мы начали строить был довольно солидный по своим размерам по сравнению с тем, что мы строили под городом Тихвин, строили его не только наш батальон, но и заключённые, они находились на другом конце аэродрома под конвоем. Объектов здесь было множество – лётное поле, землянки для летчиков, якорные стоянки и т.д., работы мы ввели в основном земляные. Каждому человеку было определена строго определенная норма по рытью котлована. Здесь ничего в учет не принималось. Несмотря на то, что одни по состоянию здоровья не могли выполнять одинаковый объем работ, другие по физической силе были слабее, на все случаи жизни командир отделения отвечал – Я человек маленький, моё дело маленькое, я получил такой приказ от вышестоящих, эта теория жизни скоро дала о себе знать. Как только отъехали дальше от фронта, питание сразу изменилось – суп теперь был далеко не тот, который варили под «Тихвином». Несмотря на то, что повара остались те же, здесь совсем не стало картошки, её заменили брюквой, сечкой или мерзлой капустой, от такого жидкого ужина после трудового дня дневная пайка хлеба была съедена за один прием. Люди стали на глазах худеть, определить командирский состав от рядового теперь мог любой, кроме слепого. Не по знакам отличия на петлицах, а по цвету лица. Рядовые бойцы все скоро осунулись, лица обрели бледный вид, как русская берёза, у командирского состава наоборот лица были пунцово-красные, цвета как спелый помидор, только-что сорванный из грядки. Земля с каждым днём всё больше промерзала вглубь, каждый сантиметр для рытья котлована теперь довелось великим трудом. Целый день приходил долбить ломом мерзлую землю, а она откалывалась маленькими кусочками от монолита. Только пробьешь мерзлый грунт до талого, так день на исходе и конец рабочего дня. Завтра снова такая же картина. Кто свою норму не сумел выполнить в течение рабочего дня, тех оставляли на сверхурочную после работы под присмотром комендантского взвода. Люди ослабли, с каждым днём всё больше бойцов не справлялись с дневной нормой. Командирский состав теперь, проходя мимо нас, покрикивал вовсю надо доходяг. Теперь при свете луны многие доканчивали свою траншею, работая сверхурочно по несколько часов. Глубина промерзания земли далеко не одинакова была везде. Где было больше снега там талая показывался раннее, но здесь ничего во внимание не принималась. Если заключённые были под конвоем целый день, то они были осуждены судом за совершенное преступление, и их после работы не оставляли, а у нас наоборот – мы были бойцами Красной Армии, нас днём никто не охранял, а вечером под присмотром Комендантского взвода заставляли работать тех, кто не справился с дневной нормой. Вот и сравнивай – кому из нас было хуже. После этого еле свои ноги дотянешь до казарм и сразу на боковую, так измучен, что еды нам больше не надо было. Теперь мы должны часа два-три отдохнуть, чтобы набрать силы подняться и со своей похлебкой справиться. Не однократно мы вспоминали тот момент, когда нас, совсем зеленых, привезли за «Красногвардейск». Во время налета немецкой авиации, наш командир роты товарищ Лярский с такой отеческой теплотой обращался к нам: Сынки, стойте у сосен и не двигайтесь, пока налет не кончится. Куда только делась эта душевная теплота и человечность, от этого не осталось и следа. Теперь перед нами был боевой командир, который приказывал и лишних дебатов не переносил. Здесь не слышно было артиллерийской канонады, не рвались бомбы, на бреющем полете никто не отстреливал из пулеметов. Здесь был другой клочок земли довоенного времени. Не зря говорят – Хочешь узнать человека, дай ему власть.

Обуты мы были в кожаные ботинки, которые вскоре порвались и настало настоящее бедствие для старшины роты. Каждый день, перед работой, старшина первым долгом спрашивал: «Босые есть?» – «Есть», – последовал ответ. Их с каждым днем становилось всё больше. Приказ один и тот же – босые, два шага вперёд, шагом марш. Теперь Овсянников у каждого босяка сам проверял обувь, и затем последовала новая команда – в казарму марш, и сдать ботинки на ремонт. В каждой деревенской избе было множество босяков, которые целыми днями лежали на нарах или на русской печи и молились Богу чтобы старшина не подобрал для них обуви, мы все теперь несли дежурство в казарме. В обязанности их входило в течение дня настрогать лучинок, чтобы каждый боец после работы мог свой суп есть при свете лучинки, керосина и в помине не было, после того как в суп был съеден, приступали к самому ответственному занятию – все как по команде снимали свои рубашки и начинали давить вшей, от них теперь не было никакого спасения. По мере того как люди стали истощаться, их всё больше и больше развелось. Каждый шов в рубашке был переполнен этими насекомыми, и так каждый вечер. Теперь все уже поняли – или мы их преодолеем, или они нас живьём съедят. Трудно вспомнить кто кого, но мы никак не могли от них избавиться, как будто нарочно кто-то нам сыпал каждый день по целой горсти, немало сил нам приходилось прикладывать, чтобы ежедневно по вечерам делать генеральную чистку от них. После такого увлекательного занятия ложились на отдых, так как лучинки заготовленные дежурными были уже на исходе.

Все старались как можно ближе к русской печи поставить свою обувь, чтобы к утру просохло, но из этого ничего не выходило – тот, кто оставил свою обувь вечером на самое лучшее место, утром их находил на полу и совсем сырыми. Теперь один раз в неделю утром рано до работы старшина бегал от одной избы до другой с мешком отремонтированных ботинок, босяки старались не попадаться на глаза, притаившись где-нибудь в темном углу, старшина не залазил на верхние нары и на русскую печку. Невольно вспомнить отрывок из одной песни, которую пели заключенные:

от работы прячутся под нары да-да,

не одна и три четыре пары да-да,

их нарядчики находят на работу их выводят

и заводят с ними тары-тары да-да

У нас роль нарядчика исполнял старшина роты Овчинников, он не имел никакого представления в какой избе сколько босяков, этот учет явно требовал доработки. Как только переступит через порог избы, своим властным бархатным голосом кричит – где вы, босяки, ну-ка немедленно подходи сюда, кругом мёртвая тишина, все притаились как будто ни единого живого существа. Остаётся одно – самому заглядывать во все тёмные углы, как кого поймает – а ну-ка подойди сюда, смотри какую я тебе радость принёс, тому бедному некуда деваться. Как задать встречный вопрос, какой размер у вас самый большой 42, тогда не по моим ногам, я летом на тонкий носок с трудом надеваю 43. Старшина не сдавался так легко, он заставлял мерить каждую пару и убедившись, что никого не может обуть, заругается и отправляется по другим избам искать новых клиентов. Многие из этих босяков были ребята бывалые, которые успели пройти жизненную школу ещё до армии – если в тёплое время года летом они носили обувь 41 размера, то теперь 42 размер были малы, а не сгибались себе пальцы на ногах и со всей силы якобы старались надевать ботинок, то есть помочь великому горю старшины. Тот стоит в стороне и наблюдает – вдруг сам вырывает ботинок из рук босяка: отдай! – А то порвешь! Вижу, вижу, что малые. Так, эта процедура длилась долгое время – обычно на прощание Овсянников говорил: сами вы Ленинградские, а ноги чёрт знает какие. Скоро всему этому настал конец. В каждой роте открыли небольшие мастерские по изготовлению Паклевых лаптей – теперь можно было сплести лапти любого размера, старшина с облегчением вздохнул, настроение его стало приподнятое и с лица не сходила улыбка, он как будто на свет снова родился. Бегал, как именинник – теперь-то я вам всем подгоню обуви по ноге. С этими вопросами покончено раз и навсегда. Через небольшой промежуток времени – вся наша рота, а вскоре весь батальон – носили новую обувь. Теперь мы овладели азами нового искусства – наматывать портянки и завязывать верёвками, чтобы не отмерзали ноги. Каждое утро на снегу оставался “таинственный след” и любой самый современный эксперт не в состоянии точно определить – что это? Если тысяча ног, обутые в лапти прошли по свежему снегу, как будто новая конструкция гусеничного вездехода в северном исполнении прошла по дороге. Новая обувь, за которую старшина так радовался, принесла с собой новые заботы. Она быстро изнашивалась, приходилось что-то предпринимать. Стали обшивать подошву резиной, но из-за этого они стали холоднее и в них мерзли ноги. Все чаще и чаще приходилось у костра греться. Некоторые ребята, грея ноги у костра, вовремя не удаляли их – и лапоть задымил, образовалась дыра, тут следует ещё один отрывок вспомнить из песни, которую пели заключённые:

Если на работу мы пойдём да! да!

от костра на шаг не отойдем да! да!

подожжем себе мы рукавицы, перебьем друг другу лица

на костре мы валенки пожжем да! да!

Никто умышленно этого не делал, но отдельные промахи привели к тому, что теперь при любом морозе не подпускали близко к костру. Заключенные в особо морозные дни на самом деле не отходили от костра, конвоиры их не тревожили, лишь бы не было побега. Теперь старшина тщательно проверял каждый лапоть прежде, чем заменить на новый. Если были обнаружены следы поджога, то виновных наказывали.

С каждым днём всё больше и больше ребят не справлялись с дневной нормой, настал такой момент, когда всех оставляли под охраной комендантского взвода работать после смены. Надо было что-то предпринимать. Многие до того обессилили, что им было безразлично всё, работать уже не в состоянии. В санчасть ложили только в исключительных случаях, когда человек был уже безнадежный. Доходяги плели лапти, дежурили в казармах и теперь ещё одна должность для них появилась. В последнее время стали накрывать брезентом вырытые траншеи на ночь и сжигали под ними костры, чтобы на утро земля оставалась талая. Однажды один из бродяг – по фамилии Юнг, разжег костер под брезентом и задремал, фуфайка его загорелась. Когда дым стал разъедать глаза, он уже ничего не мог поделать, так как был настолько слаб от постоянного недоедания. Раздеваться он не стал, думая, что замёрзнет совсем. Он бросил этот объект и направился в казарму через весь аэродром. Вата, поддуваемая ветром, разгорелась во всю мощь, пока он добирался до расположения части – вся одежда на нём уже сгорела, он получил сильные ожоги и был отправлен в госпиталь, после чего о нём никто не вспоминал.