Хроники Финского спецпереселенца

Последнее время один за другим стали попадать ребята в санчасть. Многие из них больше не вернулись в свою роту. Они нашли себе покой в Вологодской земле, их безымянных могил родные никогда не найдут. Местные жители материально были хорошо обеспечены, здесь не чувствовалась война – круглый год у них были все необходимые продукты питания. Девчата деревенские, своими пухлыми щеками и высокими грудями со стороны жалобно посматривали на нас. Им надо было достойных женихов, а наша голытьба никуда не годная была. Порой после работы строй доходяг, поскрипывая своими мерзлыми лаптями, еле волоча свои ноги, проходил по деревенской улице. Кто-то из ребят выпуская последний дух, со слабым звоном или шипением, из последних сил старался идти в ногу со всеми. Девчата, наблюдая за этой процедурой, хором смеялись: вот говорят, что их плохо кормят-то, а как-серут-то.

Вологодское оканье звучало именно так. Их ещё называли "Вологодские водохлебы." Это прозвище исходило из того, как здесь принято было питаться. Сварят щи мясные наваристые – мясо оттуда вынут щи едят так, они и так вкусные. После этого мясо нарежут на мелкие кусочки и зальют водой – комнатной температуры и хлебают на второе. Так здесь было принято испокон веков. Многие из ребят теперь за милую душу предпочитали бы гауптвахту, чем впроголодь выполнять такую тяжелую работу при -40 на морозе, в лаптях и скверной одежде. Хотя там давали пайку всего 400 г хлеба при строгом аресте, но зато ты сидишь в тепле. Увы скоро и этому пришел конец, уже несколько дней подряд никому строгий арест не выдавали, а всех поголовно выводили на работу под конвоем.

Однажды утром, после того, как батальон прошёл строем до аэродрома – выводили арестованных. Один из парней был совсем плохо одетый: ватные брюки, рваная фуфайка. Он так же не хотел выходить из гауптвахты, но конвоир насильно выгнал его наружу: есть приказ командира роты – извольте подчиняться! Все должны быть на работе как один. Арестованных построили и по команде шагом-марш повели на аэродром. В этот момент по дороге ехал грузовая машина, все отошли в сторону, чтобы пропустить ее. Воспользовавшись случаем – этот парень побежал в сторону казармы. Как только машина проехала, конвоир крикнул: «Стой!» Сделал предупредительный выстрел, но парень держал свой путь к намеченной цели. Вторым выстрелом беглец был остановлен. Он схватился обеими руками за грудь, начал шататься и вскоре упал в снег. На выстрел прибежали старшина Овсянников и командир роты Лярский, узнав в чём дело, объявили благодарность конвоиру, а тело парня подобрала комендантская команда. Теперь ему ничего уже не надо, никто не будет тревожиться над ним. Кончились его муки. Говорят, что несправедливо, когда человек кончает свой путь до срока, предназначенного ему природой, но здесь ему помогли это осуществить, чтобы облегчить его учесть – тут же все было забыто. Никакого разговора про него больше не было. Вскоре у меня стали опухать ноги. Вечером после работы – я отправился в санчасть и получил освобождение. Тут мы узнали, что в одном из сараев за деревней осталась куча неубранной картошки порядком трех тонн. Теперь вечерами мы делали визиты и рубили топорами и таскали домой. Предварительно заливая холодной водой, иначе её нельзя было варить, она становилась словно резина. Вскоре и она кончилась.

Имея свободное время, я познакомился с кадровыми босяками, которые знали всё необходимое для человека, чтобы выжить. Через них мне стало известно, что они давно едят конское мясо. По великому секрету мне сообщили, что в одном из колхозов кони еле-еле стоят на ногах, их нечем кормить. Теперь их решили продавать за незначительную цену, иначе пропадут. Однажды утром, когда вся рота отправилась на работу, я решил идти и купить коня. Увольнительную мне не дали бы, так как подобные вещи здесь не приняты были, тем более, что был на больничном. Я отправился самовольно, минуя аэродром, продолжал свой путь дальше. Погода на Вологодчине в зимнее время бывает резко изменчива. Вдруг среди ясного неба появляются тучи и подует ветер ураганной силы, разыграется буря, что на ногах не удержишься. На мою долю так и случилось. Я успел от расположения части пройти 5км, а ещё надо было не менее трёх. Дальше идти было невозможно. В этот момент я подошёл к одной деревне и решил дождаться, пока буря успокоится. Постучал в дверь первого попавшегося дома, попросил разрешение зайти. Заходи, – последовал ответ. Открывая дверь, я вижу – вокруг стола сидят человек 6 шоферов, которые вместе с нами работают на аэродроме, играют в карты в двадцать одно очко. Они меня сразу узнали и спрашивают – ты куда направился? Узнав куда я намерен идти, рассоветовали, это нереально за медный грош отдашь Богу душу. Подумай, как следует, в такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не пускает, а он чего надумал. Наш дружеский совет тебе, присаживайся к нам поближе к столу и бери карту. Для меня тут же нашли табуретку – К вашим услугам, будь как дома. Так моя покупка отошла на второй план, помаленьку я входил в азарт игры. Всё как будто делалось правильно, никаких махинаций не замечал, но Фортуна обходила меня стороной. Ни разу не удавалось выиграть ни одного рубля, только успевал отсчитывать со своего кармана и класть в банк. Знакомые мои один за другим брали банк, а мне не удавалось совершить даже первый круг, приходилось колоду карт передавать соседу. Просидел за картами около двух часов и все деньги, которые были на покупку коня проиграл. К тому времени и бури не стало. Но теперь это не имело никакого значения, так как карманы были пустые осталось одно – благополучно вернуться в расположение части, чтобы никто не заметил, что был в самоволке. Только успел отогреться как следует, вот и ребята вернулись с работы. Многие знали куда я собирался идти, сразу последовали вопросы: Как успехи? Вышло чего-нибудь у тебя? Когда я эту историю рассказал ребятам, то один из парней и говорит: «Разве ты не знаешь, как это делается? Перед тем, как садиться в карты играть на деньги, кладут на пол маленькое зеркало и его прикроют ногой. В нужный момент, стоит только ногу в сторону подвинуть, как увидишь нижнюю карту в колоде. Вот таким фертом ты своего коня и проиграл». Как ни печально, но прошлое не вернешь, никто меня насильно не имел право заставлять играть на деньги. За непростительные ошибки, человек обязан смиренно нести удары судьбы.

Удивительная вещь этот голод. Никаких проблем на свете нет, как одна единственная. Человек день и ночь думает только о еде. Даже ночью снится она, как бы ты не старался ее забыть. Она по инерции сверлит мозговой центр. Порой думаешь, что тем людям хорошо, кто небольшим ростом – им еды немного надо. Вечером, после работы, когда делили хлеб, а выдавали дневную норму сразу! Сперва очень осторожно начинали есть, по маленькому куску, и половину как правило откладывали на утро. После ужина, лежа на нарах, в голову лезли разные мысли, и под конец – о хлебе. Она не давала тебе покоя, пока не доешь её. Приходилось вставать доставать этот оставшийся кусок и начинаешь щипать по маленькой. Мало по малу и наконец ее уже нет. Теперь душа в покое, пора на отдых. На сегодня все заботы позади, после чего мгновенно засыпаешь. Никогда не думали, что принесет день грядущий и так всё было ясно баланда будет хоть хлеба нет, но всё же кишки согреешь ей. Тот, кто не помнит своего прошлого осужден на то, чтобы переживать его вновь.

Рядом со мной на верхних нарах спал один парень, которого звали Семён Я уже о нём упомянул однажды. Когда мы были под Тихвином, он принёс байковое одеяло, которое нашел в землянке, где артиллеристы были на отдыхе. Он мне и говорит: «Перестань переживать за эти деньги, они теперь ничего не стоят, лишь бы самому чёрту душу не отдать. У меня есть одна идея и ты её должен осуществить.» – «Что за идея?» – «Попытаться завтра сходить в деревню, пока мы будем на работе, и променять моё одеяло на картошку. Посмотрим, как будут дела складываться.» Утром после завтрака, как ребят повели на аэродром, сунул одеяло в вещевой мешок и отправился в деревню. Время двигалось к весне, солнце каждый день сильнее стало греть, а ноги всё хуже передвигаться. Удалился от расположения части 6км и пришёл в большое село под названием «Михайловская церковь». В этой деревне я ещё ни разу не был. Здесь и перестал совсем остерегаться, думал, что нашего начальства в это время здесь не должно быть. Зашёл в один из домов и предложил свой товар. Когда хозяева разглядывали одеяло, двери вдруг открываются и на пороге стоит наш посыльной по батальону, он возил с этой деревни почту. Работа это была исключительно тёплая, питался он вместе с командирским составом в отдельной столовой. Вид его был бравый и за эту работу он держался как черт за грешную душу. Как только я его увидел, то сразу понял – попал. Обязательно заложит, такой случай он не упустит, есть возможность отличиться. Зайдя в избу, он ни слова не промолвил про одеяло, только сказал мне – поехали домой. Я ответил, что сам приду своим ходом, он отвернулся и ушёл. Одеяло я променял на два ведра картошки, которые насыпал в мешок и тронулся по направлению части. Посыльный, приехав домой, сразу доложил командиру роты, меня разыскивать отправили двух человек на лошади, кучера и бойца из командирского взвода товарища Потапова, вооружённого винтовкой. В одном месте дорога имела разветвление, шел я опущенной головой и по сторонам не разглядывал. Поднимаю голову и вижу – Потапов с кучером едут по другой дороге и тут они заметили меня. Подъехали ко мне и задали вопрос – Одеяло где? Пришлось показать кому променял, отдали картошку хозяевам и забрали одеяло. Теперь я лежу в санях и меня везут под охраной в расположение части. Пока мы ехали, я дорогой перебрал в уме несколько вариантов как сказать насчёт одеяла. Если не сказать правду, то попробуй докажи откуда оно у тебя, чего доброго скажут украл. Я рассуждал так: поскольку одеяло не краденое, а на самом деле его подобрали в землянке под Тихвином, то чего тут ещё голову ломать. Тут остаётся только мне нести наказание за самовольный уход с расположения части. Меня сразу повели к командиру роты товарищу Лярскому. Тот допросил меня, я ему рассказал всё, как было дело. Приговор последовал мгновенно обоим по пять суток ареста. Теперь мы с Семёном вместе ночуем на гауптвахте. Охранником у нас был из комендантского взвода, украинец, который строго соблюдал все правила и инструкции от и до! Он строго следил, чтобы температуры воздуха не превышала одиннадцать градусов, в случае превышения немедленно открывал двери настежь и наружный морозный воздух наполнял помещение. Ночью русскую печь совсем не топили, и перед сном выгребали даже горячие угли. Семён после окончания топки печи всех отогнал подальше, и мы с ним залезли в русскую печь, только головы торчали наружу. Нам был ужасно жарко вечером пока она ещё не успела остыть, но, однако, это было гораздо лучше, чем мерзнуть на лавках, где разместились остальные. Утром нас всех под конвоем повели на работу на аэродром, а работать заставляли вместе с ротой так как гауптвахта не имела никакого инструмента, а ночевать опять вели на гауптвахту. Каждое утро начальник караула нам выдавал дневной паёк хлеба полностью, а придя на аэродром – старшина роты в обед тоже выдал нам дневной паек. Теперь мы с Семёном стали получать двойной паёк каждый день, пока сидели под арестом. Многие ребята стали на нас поглядывать странно со стороны, потому-что все знали, что пайку хлеба мы обычно съедали вечером за один раз, а теперь у нас и в обед, и в ужин всегда был хлеб. Вот это и вызвало подозрения со стороны ребят. Они стали завидовать нам, хотя говорится: «Завистливые люди счастливыми никогда не бывают». Скоро кто-то доложил старшине. Мы сегодня последний день отбивали свой арест. Под вечер перед концом работы старшина подошёл к нам с Семёном и спросил: «Вы получаете хлеб у начальника караула?» – «Да», – ответили мы. Теперь вся картина прояснилась мгновенно. Как теперь быть? Вопрос остается нерешенным, мы пять дней подряд получали двойной паек хлеба.

Командир батальона к нам был назначен новый, недавно он принял это хозяйство. Вид у него был бравый, ростом около двух метров, косая сажень в плечах! На голове он носил серого цвета генеральскую папаху. Излюбленное занятие его – верховая езда на коне. Пропустить несколько чарок, плотно поесть и без всякой надобности в зимнее время рысью носиться по деревне верхом, точно заправский будёновский кавалерист во время боевых атак конницы времен гражданской войны. Кому твое ухарство здесь нужно, это всё от безделья. Иногда, проверяя казармы, его сопровождала целая свиста подчинённых, все вокруг его крутились и ходили на цыпочках и расхваливали его и все порядки в батальоне. Ему это очень нравилось, мысленно он думал – повезло мне на подчинённых, все как один ребята дельные. Малейшее замечание его, тут же козыряли ему – будет исполнено. Рядовой состав его ничуть не интересовал. После того, как мы с Семёном отбыли свой срок наказания, к нам пожаловал командир батальона со своей свитой. Старшина наш крутился вокруг его и старался показать какой он преданный служака. К великому греху мы с Семёном подвернулись тут же. Старшина, увидев нас, вытянулся в струнку и под козырек доложил ему – Товарищ командир батальона, разрешите доложить? Двое бойцов из моей роты отбывали срок наказания на гауптвахте, и за этот период сумели получить удвоенный паек хлеба в течение пяти суток. Что изволите приказать? Не дать им пятеро суток хлеба, вымолвил комбат. Теперь наше положение стало хуже вчерашнего. Как жить дальше? Что предпринять? Вот уже двое суток мы живем с Семеном на одной скучной баланде. Суп с брюквой и мерзлой капустой, если ничего не изменится это конец. После двух дней, прожитых без хлеба, я ничего не сказал Семёну и отправился к политруку роты, старшему лейтенанту товарищу Захарову. Подошел к двери, постучался услышал ответ заходите, открываю дверь и отдаю ему честь по всем правилам. «Разрешите обратиться, товарищ старший политрук?» – «Разрешаю». Изложил суть дела, как мы в течение пяти суток получали со своим другом удвоенный паек хлеба. Теперь старшина роты доложил товарищу комбату про нас и приказал не дать нам пять суток хлеба. «Вот уже прошли двое суток с тех пор, и я решил довести до Вашего сведения, что больше мы не в силах перенести это. Если это дело никак поправить нельзя, то мы вынуждены сделать побег». Товарищ Захаров очень внимательно меня выслушал и ни разу не перебивал. «Вы кончили?» – спросил он. «Да», – ответил я. «Немедленно найти старшину и от моего имени скажите, чтобы выдал вам хлеб за все эти дни полностью». Я поблагодарил его и удалился в сторону казарм, и тут мне навстречу идёт старшина. Как я вспомнил его ехидную улыбку и радость по нашему адресу: теперь вам хорошо будет без хлеба, он мне стал настолько противным, что я ему не промолвил не одного слова. В этот момент политрук Захаров вышел на улицу и увидел старшину. Какой разговор у них состоялся между собой этого я не знаю, только старшина бегом побежал в сторону продуктового склада и через некоторое время он принёс мне и Семёну хлеба за все дни полностью, по большому караваю каждому. «Возьмите, пожалуйста, я вам хлеб принес». Я сделал глупый вид, смотрю на него и говорю: «Какой хлеб, Вы сказали, что пять дней не дадите хлеба?» – «Ешьте, сукины сыны». В это время Семёна в казарме не было, он ушёл за ужином, сегодня была его очередь. Вскоре он принёс этот скудный суп и пригласил меня на ужин. Я вытащил из верхних нар два больших каравая черного хлеба, испеченного в русской печи, всё это поставил перед ним! «Откуда это?», – он своим глазам не поверил, это было такое огромное богатство! Это не опишешь пером, это надо хоть один раз самому пережить. Я сказал, что был у старшего политрука Захарова, это его надо благодарить тебе. «Всё-таки ты у меня молодец, да еще какой!»

Так мы продолжали жить в этих северных краях. Не зря говорится: «Жизнь – это борьба за существование» Здесь она велась самым настоящим образом, многие из нас писали рапорты и просились на фронт, в том числе и я, но на нашей просьбе всегда был наложен запрет. А война шла не на жизнь, а на смерть. Нужно было отстоять свою независимость, пополнение требовалось без конца, ведь жертвы были немалые. Такие огромные людские резервы и техника были приведены в движение. Вся Европа и Америка принимали участие в нём. Однажды вечером после работы меня пригласили в особый отдел, беседа была долгая и насыщенная. Мне было задано множество вопросов в основном автобиографическую характером, в этом отделе были бумаги, по которым можно было заочно изучить жизненный путь любого из нас и притом заполненные с такой точностью и аккуратностью, что любой из нас свою жизнь помнил хуже, чем эти дяди. Некоторые случайные мелочи жизни быстро забываются, которые проходили для человека безболезненно, не зря говорится: «Истина то, что выстрадано долго. Вечно то, что написано».

После этой беседы прошло еще некоторое время и меня вызвали снова. На этот раз разговор был патриотического содержания и на прощанье сказали, что просьбу вашу удовлетворили, завтра собираться к девяти утра к штабу батальона. Команда наша состояла из 32 человек, каждому выдали сухой паёк на четыре дня, и на машине довезли до станции Моровск. В состав сухого пайка входили хлеб, сахар и соленая рыба. Сопровождающий нас один из работников штаба предупредил – продукты надо экономить, возможно поезд вовремя не прибудет, в этих краях в зимнее время из-за снежных бурь иногда по несколько дней не ходили поезда. На борьбу со снегом было мобилизовано всё население района. На вокзале мы узнали от сопровождающего, что мы едем в Вологду. Это не так уж далеко, за одну ночь поезд при нормальном ходе довезет нас до переселённого пункта. Иногда повезёт и тому, кому никогда в жизни не было удачи. Наш поезд прибыл точно в назначенное время по расписанию на станции Аровск. Наш сопровождающий сам был рад, чем быстрее довезет нас до места назначения, тем быстрее вернётся назад. «Вот что, ребята», – сказал он, – кто-то среди вас всё-таки родился в рубашке иначе нам загорать пришлось бы на вокзале. Моё напутствие вам, как сядем в вагон, так каждый может распоряжаться со своим сухим пайком как желает. Утром будем в городе «Вологда», там вас накормят. Этого только и ждала братва, у многих давно слюни бежали, паек покоя не давал. Поезд остановился, все разместились по своим местам, в вагоне было тепло натоплено. Мы разделись как дома, теперь все взялись за свои вещевые мешки и скоро набили себе животы как богатые. Чем не жизнь. Не зря говорят: «Здоровый нищий счастливее больного короля». Так и у нас было, мы были всем довольны. Ехали мы всю ночь, к утру мало у кого осталась от сухого пайка чего-нибудь. А ведь хлеба у каждого было по 3кг 200г, по большой соленой рыбине, сахара и т.д. За ночь все объелись, на каждой остановке соскакивали с поезда и искали воду, хоть немного душу залить, соленая рыба свое дело сделала. Пили где попало, какую угодно воду, лишь бы удалить жажду. Утром мы прибыли в город Вологда. Был легкий мороз, ребята все были неразговорчивые, молча сопели. На пересыльном пункте наш сопровождающий сдал в штаб наши документы, с нами распрощался, пожелал удачи, уехал. От переедания мы все болели, на нас напала отрыжка, рвало и тошнило тухлыми яйцами, еда на ум не шла, все были сыты по горло. Но к великому сожалению нас никуда не приглашали не на завтрак, не на обед, не на ужин. Это мы приняли как закономерное явление, что нас не успели на довольствие поставить сегодня. Всё начнётся завтра с утра, но нас и на второй день не приглашали на завтрак. Теперь мы уже стали проявлять беспокойство, надо выяснить в чём дело? Отправили делегацию от нашей команды в штаб, где им в довольно вежливой форме разъяснили: Вы, дорогие товарищи, получили сухой паёк на четверо суток, вас поставят на довольствие через два дня. Мы уже вторые сутки ничего не ели, делайте с нами что хотите, мы люди казённые, накормите нас и отправьте куда хотите. Работники штаба посоветовались меж собой, чтобы отвязаться от нас, выписали аттестат на довольствие, по которому мы получали сухой паёк и отправили нас на железнодорожную станцию города Вологда. Военный комендант распорядился, чтобы мы заняли места в товарных вагонах, которые стояли на запасных путях без паровоза, но это нас не беспокоило, продукты были бы, а нам больше ничего не надо было. Так прохаживались мы вдоль железнодорожного полотна и опять занимали свои отведенные места в вагонах. Уже прошло трое суток как мы не тронулись с места. В чем дело? Нам никто об этом не докладывал. Есть командир, начальник эшелона, они думают за нас. Наше дело делать то, что прикажут, вот и вся логика. Продукты, полученные нами по аттестату на трое суток, закончились. Мы отправили четырех человек снова за продуктами. Только наша делегация скрылась с поля зрения, к нашему составу подали паровоз. Начальник эшелона проходил по всей длине товарного состава и на всю мощь своих легких громким басом давал команду – По вагонам! Мы ему объясняли, что наши люди ушли за продуктами, как же мы поедем. Они нас догонят, быстро по вагонам. Так мы тронулись с Вологды на Киров. Ехали целый день со скоростью черепахи, у каждого столба останавливались, в первую очередь пропускали поезда, которые шли на запад, и к вечеру прибыли на станцию Буй (Костромская область). Мы решили выяснить – сколько времени будем стоять. Нам какой-то работник в ж.д. форме сказал, что до утра. А ведь мы сегодня еще ничего не ели. В вещевом мешке тоже было пусто. Как быть? Мы вдвоем с одним парнем отправились на базар, может быть чего-нибудь съедобного купим. Проходили не более 2 часов. Когда вернулись на станцию, нашего эшелона не было. Мы отправились к военному коменданту при вокзале рассказали, как получилось. Он нам выписал по 400г хлеба и сказал – утром подойдете, определим вас в какую-нибудь часть. Нам было безразлично – какая бы часть не была, лишь бы кормили. Поели этот хлеб с кипятком и легли спать на полу. Вокзал был настолько переполнен войсками, что негде было ногой ступить. Спали вальтом и как попало, никто не жаловался. Всем было хорошо. Утром встали и вышли на платформу – мы ожидали манны с неба, авось приедут наши с продуктами. За эти утренние часы ни одного товарного поезда не проходило в сторону Кирова, все двигались в противоположную сторону. Только один пассажирский поезд прибыл с ранеными, и мы у них купили папирос марки Ростов-на-дону по 15 рублей за штуку. Теперь эти утренние часы заместо завтрака, сидя на перроне, покурили эти длинные папиросы. Они были подвид дамских, как довоенные марки Антракт. После отхода пассажирского состава с ранеными, прибыл товарный состав. Из вагонов выскочили трое солдат и направились прямо к нам, это были наши ребята, которые везли продукты. Как только они нас увидели, первый вопрос: «Вы все здесь?» – «Нет, – ответили мы, – они уехали дальше, мы двое отстали» – «Ну ничего, – сказал наш старший по команде, – мы их догоним дорогой». Теперь наша жизнь резко изменилась. У наших ребят был отдельный вагон, посреди которого топилась чугунная печь круглого диаметра, буржуйка. Жить здесь можно было, выделили нам свою часть продуктов, остальные не трогали, надеялись догнать тот товарный эшелон, где ехали ребята, чтобы им вручить свою долю. Наш состав шёл очень медленно, иногда целыми днями стоял на каком-нибудь полустанке. Проходили дни, и мы опять получали продукты по аттестату. Теперь у нас продуктов было много, так как нас было шесть человек, а получали за 32 человека. Так мы доехали до города Киров, команду свою не догнали – их распределили в какую-нибудь часть. Приехали в Киров накануне 1 Мая 1942 года. Здесь чувствовалась праздничная обстановка. С продуктами гораздо лучше, в этих краях испокон веков водился хлеб. Сюда ездили наши отцы в голодные тридцатые годы, когда по многим областям России был неурожайный год. Вятка (Киров), как его тогда называли – кормила хлебом многих, спасала от голодной смерти. Рядом с вокзалом был агитпункт. Вот здесь мы и расположились. Наш старший по команде сходил в военному коменданту при вокзале, который распорядился выдать нам в военной столовой обед, согласно продовольственного аттестата. Праздничный обед состоял – борщ мясной, сваренный по всем правилам, гречневая каша с маслом и компот. Такие обеды нам порой только во сне снились, а вкус давно позабыли. А так как аттестат у нас был на 32 человека – столько же обедов выдали нам. Первого поели по тарелке, каши тоже, выпили компот, остальную кашу гречневую наложили в котелки солдатские. Теперь вопрос с питанием был снят с повестки дня на данный момент.

Моего нового напарника звали Костя, с которым мы отстали от эшелона на станции «Буй». У него почему-то не было вещевого мешка. Теперь, имея такое обилие продуктов, мы с ним сложили все в один мешок, на 2 мая рано утром нас попросили выйти на улицу из агитпункта, так как там занимались уборкой помещения. Погода была тёплая, весна в этом году в Кирове была ранняя, на лужайках зазеленела свежая трава, птицы пели своими звонкими голосами с самого раннего утра, всё живое радовалось к наступлению весеннего дня. Не верилось, что где-то льется кровь, здесь всё напоминало мирное довоенное время. Мы легли на лужайку напротив агитпункта, я отдал мешок с продуктами своему напарнику, который положил его на землю. Рассказывая всевозможные приключения, мы на миг позабыли в самом главном – не следили за своими вещами. Вдруг я оглянулся назад, где только что находился наш мешок с продуктами, теперь его не было. «Костя!» – воскликнул я, – продукты украли». Он от удивления замер. «Что будем делать?» – «Надо немедленно идти на розыски пропажи». Я отправился от вокзала в одну сторону, он в другую. Теперь уже весь город проснулся, народу на улице стало полно. Я шёл по одной улице и вскоре оказался на окраине города, здесь постройка вся была деревянная, вокруг одни частные дома. Смотрю паренёк лет четырнадцати идет по задворкам и несёт на себе солдатский вещевой мешок, вокруг оглядывается и торопится -это вызвало у меня подозрение. Забегаю в обход к нему с другой стороны дома и вышел прямо напротив его. Говорю: Теперь ты у меня попался, и схватил за этот мешок. Он его бросил и убежал от меня, я за ним не погнался, тут же вскрыл мешок смотрю содержимое – не наше. Продуктов почти ничего не было: не много сухарей, байковое одеяло и разная мелочь. Я накинул мешок на плечи, отправился на вокзал к своим парням. Паренёк, видя, что я его не преследую больше, остановился от меня метрах в пятидесяти и так жалобно смотрел мне в след. Он прекрасно знал у кого украл эти вещи, ещё десять минут тому назад казалось ему, что все волнения позади, удача сопутствовала, откуда он такой взялся на моё горе, думал он про меня, и при первой возможности решил отомстить. Ведь времена были не из лёгких, множество беспризорных сирот было в эти годы по стране, а в городах тем более. Он, лавируя среди прохожих людей, шел следом за мной и не выпускала меня с поля зрения. Вот уже вижу наших ребят, как они в кругу сидят на лужайке, до них осталось не более тридцати метров. Принесу эти вещи и там сообща решим куда их сдать. Паренёк, идя следуя за мной, заметил, что офицер и двое солдат ищут свои вещи, он их сразу узнал и спрашивает: «Вы что, свои вещи ищете?» – «Да», – ответили они, – «Я видел кто их у вас украл», – и показал на меня. Меня вдруг останавливают. Как только я повернулся назад, так сразу увидел этого парня. «Откуда у вас эти вещи?» – спросили меня, – «Я у этого парня их отнял», и стал взглядом его разыскивать, но он тут же скрылся, его уже и в помине не было. Мешок вскрыли и проверили при мне. Хозяин вещей сообщил, что всё в целости, ничего не пропало. Так мы мирно разошлись, они пошли своей дорогой. Паренёк в душе радовался -вот как я его проучил, будет знать в следующий раз отнимать чужие ворованные вещи или нет. Вещей теперь у нас никаких не было, нам было совсем легко физически, а морально наоборот.

К вечеру укомплектовали команды и отправили в летние лагеря, где формировалась Стрелковая бригада. Военный лагерь был расположен среди соснового бора, где были вырыты землянки, для каждой роты отдельно. Нары были двухэтажные, режим дня соблюдал, согласно инструкции: подъём, физподготовка, завтрак, тактические занятия и т.д. Началась настоящая воинская жизнь. С самого раннего утра и до вечера занимались тактическими занятиями, изучали военное искусство. Офицер, который командовал нами был еще довольно молод и всё требовал так, как его учили в военном училище. После очередного дня шагаем строем из занятий по направлению в казарме, все уставшие. Вдруг слышим команду комвзвода: Споёмте! Ответ отрицательный, все молчат, не до песен, еле-еле идём. Следующий приказ: Бегом марш! Это за то, что петь не стали. Пробежим 100-200 метров. Идти шагом! Снова команда Запевай! Запевала, начинай! Здесь хочешь, не хочешь все начинают петь, такой порядок был заведен у нашего командира, так изо дня в день даже в любую погоду дождь или снег с неба, мы ползали по-пластунски, порой до нитки промокали. Периодически, строго предусмотренное графиком, нас водили нас гарнизонное стрельбище, где каждый тренировался меткостям в стрельбе из винтовки, и из пулемета. На расстоянии сто метров были установлены макеты фанерные, где были изображены фашисты. Каждому выделили свой макет, куда он должен был попасть. После очередных серий выстрелов ходили проверять вместе с комвзводом – кто сколько очков выбил.

С нами вместе были мужчины пожилого возраста из Кировской области. Первые дни по прибытию в часть у них были солидные бороды и по большому мешку сухарей из дому. На гарнизонном стрельбище они ни одной пули не послали в цель. Тогда их повторно заставляли стрелять – результат тот же. На второй день наших дедов не было в строю и ещё два дня отсутствовали, потом снова появились. Мы их окружили и давай спрашивать: «Где же, вы, изволите быть?» Оказывается, они проходили медкомиссию, где их тщательно обследовали, особое внимание обратили на зрение. Они теперь были героями дня, рассказывали о своих похождениях. Военный врач отходил от них на расстояние в пять метров и поднимал два пальца. Спрашивал: «Сколько пальцев я показываю?» Отвечали, что два. «О, милые мои, вы прекрасно видите палец, неужели вы на фронте не увидите человека, который гораздо больше пальца, так что зрение у вас нормальное!» Этим и закончилась двухдневная проверка. С них сняли эти бороды и надели пилотки со звёздочками, они теперь стали похожи на других бойцов и со всеми топали в строю с утра до вечера. Вечерами, после тактических занятий прикладывались к своим мешкам НЗ, которые тут же лежали на нижних нарах рядом с ними. Пока у них дело шло гораздо веселее, чем у остальных, ведь дневная норма хлеба в полку была 650г на день. (Отсюда, куда были эвакуированы мои родители, было недалеко. Поэтому я написал письмо, но ответа не было).

Жизнь наша проходила однообразно – с утра до вечера обрабатывали различные методы ведения боя. В последствии я совсем ослаб, так как после стройбатальона, утраченной энергии и истощения не были восстановлены, на это потребовалось бы длительный отдых и хорошее питание. Теперь были другие времена, на это рассчитывать не приходилось.

Однажды после занятий я обратился в санчасть, где получил освобождение от тактических занятий. По изучение материальная части стрелкового оружия у меня шло всё нормально, память пока не подводила. Я мог любой образец оружия разобрать и собрать гораздо быстрее некоторых штатских. Комвзвода, зная это, приказал мне проводить занятия по изучению стрелкового оружия с теми, которые не ходили на тактические занятия, а валялись на нарах. Это были разного рода шпана, мелкие воришки, хулиганы и прочие подонки из преступного мира, которые были освобождены по амнистии по указу Президиума Верховного Совета СССР М.И.Калининым. Это был особый контингент бойцов, которые отрывали подошвы от своих ботинок и привязывали их проволокой, в таком виде становились в строй, после чего они были направлены в казарму, чего именно и надо было. Здесь что-то напоминает вышеописанное много про босяков стройбатальона. Но тем было далеко до этих, это были отпетые люди, которым было всё нипочем. Однажды повели в баню один из взводов. Это было поздно вечером, в землянке свет не горел, вокруг было темно, хоть глаз выколи. Пока они мылись в бане, за это время их вещевые мешки все были проверены – нет ли там чего-нибудь стоящего. Вот с такой шпаной под одной крышей оказались мы. Вятские мужики со своими мешками пока жили лучше всех, их никто не трогал, потому что я постоянно находился дома. Однажды днем я прогуливался по свежему воздуху и не имел представления о времени, потому что низко над самой землей висели серого цвета тучи, которые всё чаще навещали эти края с наступлением весны. Возвратился в расположение части и что же я вижу: вокруг наших нар, где спали вятские мужики, собрался весь блатной мир, который днями лежали на нарах и играли в карты. Они наметили другое мероприятие – эти мешки с сухарями им не давали покоя. В другом конце землянки они этим вопросом давно решили заняться, тут я для них была помехой. Только они расположились вокруг этих мешков, я крикнул на них: «Это ещё чего?» Один из них, который готовился делить сухари, сказал: «Пошли, это легавый». Я в это время блатной жаргон не понимал, но то, что им это было не по вкусу, сразу понял. Они тут же разошлись в разные стороны и мешки вятских мужиков остались невредимы. Так было несколько дней подряд. Но мои соседи ничего не знали сколько усилий мне приходилось прикладывать, чтобы сохранять их. В середине мая погода установилась теплая, с каждым днём всё жарче стало на улице, поэтому сидеть в сырой землянке вовсе не хотелось. Я стал каждый день больше времени проводить на воздухе, прогуливаться по лесу и дышать целебными запахами хвои смолы, это придавало бодрость и постепенно восстанавливаю утерянную энергию. Теперь у меня уже был определенный маршрут, рассчитан по времени, который в обязательном порядке старался выполнить. Однажды, возвращаясь со своих прогулок в казарму, направился на своё отведенное место. Я своим глазам не поверил – вся шпана стояла полукругом возле наших нар, и каждый держал в руках свой вещевой мешок. Один из них яростно орудовал солдатским котелком – насыпал каждому строго определенное количество сухарей. Дележка шла по всем правилам, все по очереди получали свою долю, по всем законам справедливости. Как я глянул на это мероприятие, то у меня голова закружилась, уже делили с последнего мешка. Что теперь будет? – подумал я, когда наши дяди придут с тактических занятий. Я сразу понял, что теперь поздно думать о них. «Ну, что смотришь, возьми себе сколько-нибудь, пока не поздно», – сказал тот, который орудовал котелком, – «Благодарю, не нуждаюсь», – ответил я, – «Тебе виднее, потом не обижайся». Так шпана закончила это мероприятие, которое им не давало покоя долгое время. Теперь они разошлись во все стороны, залезли на верхние нары и грызли сухари, поминая добрым словом тех, кто этот продукт выращивал. Я все продумал до мелочей, пока дедов не было. Скоро начнется формирование маршевой роты, так что мне с ними ехать на фронт. Они за это не простят, если я их заложу, в душе я сильно переживал т.к. кому-кому, а мне в первую очередь придется держать ответ перед дедами, потому-что находился в казарме. Им вполне можно было сдать свои мешки в каптёрку к старшине, так они лучше сохранились бы. Вдруг подумал – зачем мне за чужие грехи голову ломать, что я, сторожем что ли нанялся для них, пусть благодарят, что до сих пор их сохранил. С такими переживаниями меня застали ребята, возвращающиеся с занятий. Как только мои соседи увидели, что сухарей нет, тут же поднялся такой шум, хоть уши затыкай: «Где наши сухари?», – был первый вопрос ко мне, – «Не знаю, меня освободили от занятий по болезни, чтобы я больше находился на свежем воздухе, теперь я целыми днями хожу по лесу, а в казарму захожу только вечером». Вызвали старшину роты. Тот задал мне те же вопросы, я так же ответил. Шпана лежала на нарах и притворилась спящими, но они ловили своими локаторами каждое мое слово. Особенно они прислушивались к нашему разговору со старшиной, их интересовало – выдам я их или нет? Старшина заставил меня вывернуть на изнанку каждый карман, хоть одну крошку от сухарей обнаружили бы, гауптвахты не миновать мне. Ничего не найдя у меня, старшина ушел, а вятские мужики еще целый вечер гудели, может быть сами себя успокаивали.

Теперь шпана, находясь дома целыми днями, смотрели на меня другими глазами, даже предложили с ними в картишки поиграть. Один из них назвал меня кент, это на блатном жаргоне друг. Я подумал: Бог с вами, лучше кент, чем легавый. Так проходили дни за днями, все было однообразно, ничего нового в нашей жизни не предвиделось. В конце мая стали формировать маршевые роты, весь комплекс подготовки был отработан несколько раз на теоретических и тактических занятиях. Шпана, которая лежала на нарах целыми месяцами, первая вылезла и встала в строй за получением нового обмундирования, которое выдавалось тем, кто отправлялся на фронт. Меня в маршевую роту не включили, пока об этом ничего не объясняли. На второй день после отправления маршевых рот, нас собрали человек 15 у командира роты, где объявили, что мы поедем в город Горький. Так мы покинули эти летние лагеря под городом Киров.

Получив мое письмо, отец отложил свои дела и поехал ко мне. Наши летние лагеря были в 200км от Яранска. Собрав продуктов в вещевой мешок: хлеб, сухари, масло и бутылку водку взял с собой на всякий случай. Возможно он этим хотел доказать, что я теперь совершеннолетний. Я до армии никогда при отце не пил ни одного грамма, я бы со стыда пропал, если б кто-нибудь предложил мне выпить при отце. При том я его самого не разу не видел пьяным. Нас воспитывали в духе преклонения перед родителями, плохие поступки считались великим позором, стыд тому, кто их совершал. Таких людей в деревне обходили стороной. Такие вещи теперь многим кажутся утопией, кто не поверит пусть примет за сказку.

Отец добрался до летних лагерей, но в проходной стояла вооруженная охрана, туда и оттуда пропускали по специальным пропускам. Он подошел к ограде и вызвал солдат, которые прогуливались внутри лагеря. Там бесконечно проходили торги, кто махорку продавал, кто папиросы, а иногда меняли один товар на другой. И попросил отец солдат сходить и узнать на счет меня. Ребята сходили и сообщили ему: Его двое суток тому назад отправили в город Горький. Поблагодарив их, он отошел в сторону. Что делать дальше? Решил повторно убедиться, насколько это достоверно, попросил других ребят сходить еще – ответ тот же. Убедившись, что это действительно так, отдал бутылку водки и каравай белого хлеба ребятам за труды и отправился в обратный путь.

Мы приехали в город Горький на пересыльный пункт, там из разных частей собирали команду, нам предстоял далекий путь в Сибирь на угольные шахты Кузбасса. Нас демобилизовали на основании телефонограммы НКО СССР по национальным признакам. В этой телеграмме было сказано – снять с фронта те нации, какие государства воюют против нас. В основном были немцы и финны, один грек и т.д. Не имея ни малейшего представления, что нас ожидает впереди. Поезд повез нас на восток, навстречу неведомому. Как там будут складываться наши судьбы, рассказать никто не мог. Проехали станцию Котельнич, это теперь здесь проживают родители в эвакуации, и снова прибыли в город Киров, я уже третий раз в этом году.

Отец приехал в город Киров и хотел купить билеты на обратную дорогу, но билеты уже все были распроданы на поезд Киров-Вологда. На нем он через два часа был бы в Котельничах. На платформу никого не пропускали, там всё было переполнено войсками. На путях стояло несколько воинских эшелонов, и солдатня как муравьи расползлись по платформе. Соскакивали с вагонов, чтобы размяться, набрать запасы свежей воды, покурить на свежем воздухе, полюбоваться окружающим миром.

Наш отец, словно сердцем чувствовал, хотел во что бы то не встало попасть на платформу. Пройдя вдоль ограды, заметил потайной ход, люди отодвигали одну из тесин и залазили в это отверстие, эти воспользовался и он.

Наш эшелон остановился в город Киров на первом пути от вокзала, и мы все вылезли из вагонов и расположились кто как: сидя, полулежа, вдоль ограды, ожидая – какие новости нам принесет наш сопровождающий, который отправился к военному коменданту. Забот у нас не было никаких, все почти были холостые, переживать не приходилось – дождется или нет супруга.

Я смотрю и своим глазам не верю! Отец прохаживается по платформе. Откуда это? «Отец», -крикнул я. Он остановился, оглянулся вокруг, увидел меня и на глазах появились слезы. «Вот так встреча!» -сказал он. Посидели с ним минут 30, подробно рассказывал про свою жизнь, о своих похождениях, сожалел во многом что так получилось. Вдруг по радио объявили посадку на поезд Киров-Вологда. Он мне и говорит: «Вот этим поездом я мог бы доехать домой до станции Котельничи, а по кассе нет билетов» – «Это ещё не проблема, надо что-то предпринять, отдай мне свое пальто шапку мешок и возьми в руку бутылку с водой и раздетым проходи в вагон, скажи, что бегал за водой». Такой вариант был удачный, его никто не задержал. Благополучно пробравшись вагон, я в окно поезда ему передал вещи. Через считанные минуты поезд тронулся, и я попрощался с отцом.

Через некоторое время наш товарный поезд тронулся противоположную сторону – на восток. Он шел очень медленно, иногда целыми днями стоял на запасных путях, пока не пропустит все встречные поезда на запад. Подъехали к седому Уралу, с большим любопытством смотрели на старые горы, которые местами подходили вплотную к железнодорожному полотну. Подобное нам не приходилось видеть в наших равнинных краях. Июнь был в разгаре, погода была тёплая. Проехали Урал и скоро город Омск. Это бывшая столица Колчака жила в едином ритме военного времени – вокзал был переполнен военными, как и вокзалы остальных городов. Удостоверившись в том, что стоянка нашего поезда будет длительной, отправились на базар. Там мы впервые в жизни увидели ишаков и верблюдов. После Омска двигались по намеченному маршруту и 21-е сутки прибыли в город Сталинск (Новокузнецк). Со Сталинска пригородным поездом доехали до станции Кандалеп. Здесь начиналось отроги алтайских гор. Они нам показались такие высокие и очаровательные, что мы долгое время любовались ими. В это время все склоны гор были уже посажены, это нас особенно удивило, как тут только люди умудряются пахать на таких крутых склонах. Мы не имели представление, что вручную, при помощи лопаты, выполняется такой тяжёлый физический труд.

Это город Осинники, наш конечный пункт следования, так объяснили нам. Слава Богу, быстрее бы до места, все были измучены столь далекий дорогой. Скоро месяц, как мы в пути, хотя здесь ничего не напоминало города. Да, это была большая котловина между двух гор, на дне которого была одна Центральная улица, которая именовалось улица Ленина, от которой в разные стороны в гору поднимались переулки. Всё это, вместе взятое, если смотреть с высоты птичьего полёта, напоминала огромного паука. По склонам гор были в землянке, которые были расположены в плановом порядке. Улицы именовались: Весёлая гора, Зелёный Лог и т.д. А местами были построены как попало, разбросаны в хаотичном порядке, только одни крыши и печные трубы торчали из-под земли, напоминая о том, что здесь живут люди. От станции Кандалеп, через 3км пути был клуб Сталина. Это было по тем временам одно из лучших зданий города, построенное в 1936 году из лучшего кирпича и имело внушительной вид среди этих жалких лачуг. От клуба в сторону городской больницы Бис стояли двухэтажные здания по улице Куйбышева, построенные из глины и камыша. Здесь был лагерь заключённых 30х годов, иначе говорят Сиблаг, так его в народе называли. Теперь уже заключённых не было, эти дома занимали рабочие, в основном шахтеры. Забегая вперед скажу, что в 80-е годы только начали разваливать эти клоповники. Хотя еще в настоящее время там в некоторых бараках проживают люди, т.к. квартирный вопрос год за годом становится все острее.

В городе было несколько угольных шахт: Кап 1, Кап 2, №4, №9, которые были объединены в один угольный трест «Молотов уголь». По распределению нас направили на шахту №4.

Шахта №4.

Нам представили общежитие, недалеко от административно-бытового комбината в клубе шахты №4. Здание было деревянное, одноэтажное, где были установленные деревянные топчаны на козих ножках рядами по всей длине помещения. На первых порах нас направили работать на погрузку угля с поверхности ж.д. вагоны, так как к нашему приезду на угольном складе скопилось несколько сот тысяч тонн, которые будучи влажном состоянии и под большим давление начали загораться. Стоило открыть небольшую яму в угольном отвале, как изнутри чувствовалось выделение тепла. Наша задача состояла в том, чтобы как можно быстрее отгрузить этот уголь к потребителю – иначе могли быть плохие последствия. К погрузке угля мы приступили через два дня после приезда. Получили хлопчатобумажную спецодежду, лапти пеньковые, а некоторым ребятам достались ботинки на деревянном ходу, т.е. подошва была сделана из деревянной доски, а сверху натянутая брезентовая ткань. Эта обувь имела отрицательные ходовые качества, в них было тяжело ходить т.к. подошва не гнулась. Работа по погрузке шла круглые сутки, мы попали в ночную смену – с 8 часов вечера до 8 часов утра, на поверхности рабочий день был 12 часовой. Смена обычно начиналась так: Сюда направляли огромное количество людей: домохозяйки, школьники и прочие рабочие угольного склада. Повдоль угольного отвала были смонтированы ленточные транспортёры. Один из транспортёров перегружал уголь непосредственно в ж.д. вагон. С начала смены, как правило, приходила учетчица – Валя Чувилова и всех подряд записывала, кто сегодня на смене. С начала смены народу всегда было так много, что возле транспортной ленты грузчики чувствовали локоть рядом работающего. Через несколько часов все порожные ж.д. вагоны были заполнены, и сразу стало так тихо, словно чего-то оборвалось. Теперь эта огромная армада людей расползлась во все стороны, каждый искал себе теплее места, где бы вздремнуть. Когда рабочий класс отдыхал – одноглазый десятник погрузки тов. Овчинников крутил старый телефонный аппарат и до хрипоты доказывал кому-то, что у него 300 человек остались без работы, но эффекта никакого не было. Местные жители – домохозяйки, которые продолжительное время работали здесь и хорошо знали эти ночные сюрпризы в работе – незаметно уходили домой спать, особенно те, кто жил недалеко от погрузки. Утречком часов 6 незаметно вернулись назад и к этому времени, как правило, опять подали порожняк. Рядом работающие никто не спрашивал друг друга, кто, где ночь провел. Когда кругом стало совсем светло, то Валя Чувилова опять появилась возле угольных отвалов и делала перекличку, кто к этому времени успел вернуться получил полностью зарплату за смену. После первого месяца работы, мы пошли выписывать получку – нам причиталось ни много ни мало 60 рублей старыми деньгами, т.е. 2 рубля за 12часовую рабочую смену. Вот это ничего мы зарабатывали. Этих денег никак не хватало выкупать скудные столовские обеды, не говоря уже о чем-нибудь. Расценки остались до военного времени, а цены на черном рынке поднялись в несколько десятков раз. Ведро картошки стоило 300руб. на базаре, по простой арифметике выходит, что нам надо было пять месяцев работать, чтобы купить ведро картошки – вот тебе, радуйся, живи как можешь. Местные жители на эти заработки не обращали никакого внимания, это спец. переселенцы, раскулаченные во время коллективизации сельского хозяйства. Другой контингент людей это те, которые отбывали срок в сибирских лагерях и по многим причинам остались здесь навсегда, либо их не прописывали на родине после освобождения, либо они столько дров наломали во время Гражданской войны, что просто сами боялись туда вернуться. Они уже успели пустить корни, построили себе жилище, обзавелись семьями и хозяйством, им эти жалкие копейке никакой роли не играли, для них были другие статьи дохода – это базар. Продадут несколько мешков излишков картошки, вот тебе целый ворох денег. Горы здесь все пустовали, в этих местах раньше был Шорский улус. Они земледелием не занимались, они «скотоводы». Эта нация на предгорьях Алтайских гор по своей физиологии смахивают на монгольский лад, с таким же узким и косым разрезом глаз. С приходом русских в 30е годы, когда были начаты разработки угольных месторождений, шорцы откочевали со своими стадами дальше в глухомань, в тайгу. Земли были свежие плодоносные, разрабатывай себе участок, где тебе понравится, и сколько тебе душа желает. Кроме картофеля на этих горах сеяли овёс, пшеницу, гречку, просо, ячмень и т.д. Спец. переселенцы народ трудолюбивый, не жалели самого себя. Зато у них всего было вдоволь. Им завидовать грех, так как по таким горам, не имея во всём городе никакого вида транспорта, всю перевозку осуществляли на тележках двуколках. А некоторые приучили своих коров – запрягают в телегу и за десятки километров возили на них сено. Многие из местных жителей в эти трудные годы, когда на черном рынке цены на продукты питания были высокие нажили огромные состояния. Имели по несколько сот тысяч денег, при том держали их в сберкассе. Забегая вперед, хочу сказать, во время реформы они у них не пропали так и остался этот НЗ, некоторым их хватило до самой смерти. Как говорят французы се-ля-ви, такова жизнь.

Труднее всех досталось нам, у нас не было ни кола, ни двора, и не копейки денег в кармане. Вот в таких условиях человек быстро научиться трезво мыслить. Извилин в голове станет намного больше, так что мысль не проскакивал на прямую. Пришлось с первого дня приспосабливаться к жизни. Чтобы переработать перебороть зло тех лет – голод, мы нанимались копать огороды, возить сено и т.д. Самая тяжёлая работает тянуть по горам воз сена на себе на двуколке. По ровной дорожке ещё терпимо, а в гору тянуть все глаза на лоб вылезут. А под гору спускаешься, ещё хуже, всеми силами упираешься ногами, чтобы удержать воз, иначе раздавит тебя. Вот так у неё начали свою жизнь в Сибири: ночью работали на погрузке, а днём нанимались на заработки.

Через два месяца нам удалось эти угольные отвалы погрузить на железнодорожные вагоны и отправить потребителям. Кузнецкий уголь был нужен как воздух, его высокие качества марки П.Ж. для плавки чугуна и стали, ведь Донбасс в это время находился у немцев, и ряд других бассейнов. Отпала необходимость нас держать на поверхностных работах, здесь теперь без нас могли справиться, и нас отправили в шахту. Я попал на участок №2, которым руководил Александр Николаевич Лазарев. Это был крупного телосложения человек высокого роста, эвакуированный во время войны из Донбасса. Характер у него был спокойный, никогда он не повышал голос, со всеми обращался одинаково, справедливый до высшей степени – человек с большой буквы. Чем выше человек по умственному развитию, тем больше удовольствия доставляет ему жизнь. Кроме начальника нашего Александра Николаевича, еще два горных мастера на нашем участке были из Донбасса: тов. Савченко и тов. Коваленко. Первая смена моя под землей проходила в северной лаве. Здесь был пройден с поверхности уклон, по которому были смонтированы ленточные транспортёры, поднимающие уголь прямо на поверхность в бункер. Мощность угольного пласта была 0.9м, работать приходилось на коленках. Забойная группа рабочих была опытная, уже проработавшие на добыче угля несколько лет: Меркулов, Сарычев, Нестеренко, Кузьмин, Пивень и т.д.

Горный мастер тов. Савченко на наряде сказал бригадиру Спиридонову И.В.: «Поставишь новичка на очистку лавного транспортёра». Когда спустились в лаву, бригадир сказал мне: «Смотри сынок, как пойдет уголь по этим рештакам, то часть его будет ссыпаться на забойную дорожку в лаву, вот твоя обязанность и состоит в том, чтобы этот уголь снова погрузить на рештаки, чтобы по всей длине транспортёра было чисто и порядок. Понял?» – «Понял Вас, Иван Варфаломеевич» – «Ну добро, оставайся с Богом, я пошел». Через некоторое время все пришло в движение, заработали ленточные транспортёры по уклону и включили лавный качающий привод. Вот и первые угли появились на рештаках. Они ползли плавным ходом и по мере очередного толчка, качающего приводы – двигались по рештачному ставу вниз, ссыпаясь на ленточный транспортер. Кое-где некоторые комочки угля падали с рештаков, я тут же их убирал. Эта работа на первых порах мне понравилась, никакой особой натуги не требовалось и на протяжении всего лавного транспортера была чистота и порядок, что от меня и требовал бригадир. В течение смены несколько раз все транспортёры останавливались, а через некоторое время опять заработали. Уголь шел и шел, как принято говорить у шахтеров «чулком», т.е. угольный поток не прерывался. Под конец смены пролез по лаве горный мастер Савченко. Внимательно просветил своим ручным светильником по всей длине транспортера, проверяя мою работу. Такие аккумуляторы носили надзорные лица, а у рабочих они были прикреплены к каске. Подошел ко мне и спрашивает: «Как дела?» – «Нормально», – отвечаю, – «Ты молодец, я не думал, что так хорошо справишься со своей работой, завтра на наряде получишь стахановских талон №1 (на него давали 200г хлеба и 50г американского сала)». В эти годы специально назначенная девушка, ходила по всем участкам и по списку раздавала эти талоны тем, кому их выписывали за перевыполнение плана.

Угольный поток стал слабее, теперь по рештакам вместе с углем шли обрубки от стоек и деревянные щепки. Это чистили свои забои забойщики. Вскоре появились огни – один за другим стали спускаться вниз по лаве вся бригада. Подошел ко мне бригадир и спросил: «Ну как дела, сынок?» – «Нормально!» – «Забирай свою лопату и пошли домой». Выключили лавный привод и один за другим легли на ленточный транспортер и выехали вверх по уклону на поверхность. Я следовал их примеру, так закончилась моя первая смена под землей. По выходу на поверхность, по шахтерскому говорят «на-гора» никто не торопился бежать в мойку, у каждого была своя заначка, где перед спуском в шахту были оставлены табак и спички. Как только достали курево, завернули козьи ножки, и дым повалил коромыслом. Дымили все, жадно затягивая во все легкие самосад, и потчевая один другого – попробуй мой табачок. У всех был свой, который выращивали возле дома, в огороде, ведь на черном рынке стакан табака стоил 50 руб. С собой под землю спички и табак никто не брал, курить в шахте строго запрещалось, за это отдавали под суд, если кого заметят. Т.к. шахта была свехкатегорийная по выделению газа метана и опасная по взрыву угольной пыли. Подобный урок уже однажды испытали на себе на этой шахте в 1936г. При взрыве газа метана были человеческие жертвы. Под землей, во время работы разговаривать между собою некогда, все торопятся, как можно быстрее выкинуть уголь со своего пая и закрепит ее. Работала вся забойная группа, в одних рубашках, которые на них не высыхала в течение всей смены, от пота была мокрая, хоть выжми. Теперь, сидя на вольном воздухе, покуривая свои козьи ножки, можно кое – о чем поговорить. Все были черные, словно негры, одни зубы и глаза блестели. Я с трудом узнавал их в таком виде – кто есть, кто. Накурившись досыта, поднялись и пошагали через гору в мойку, здесь расстояние было всего около 1км. В летнее время идти через гору одно удовольствие, по штольне ходили тогда, когда погода была ненастная и в зимнее время. После мойки забойщики отправлялись по домам, а мы одинокие в столовую, которая была расположена недалеко от комбината. В летнее время, резкий запах колбы (черемши) можно было учуять на приличное расстояние, т.к. ее жарили и парили, и чего только с ней не делали. Варили первое с колбой и на вторые блюда гарнир был с колбой. Это тяжелое время, продуктов выдавали в столовой мизерную долю, основной продукт была колба. Если бы не она милая, то многие гораздо раньше отправились бы на вечный покой. На заготовку её была направлена в тайгу специальная бригада, которая этим только и занималась. Её даже солили, заготавливали на зиму.

После столовой надо отдохнуть. По приходу в общежитие, соседи по койкам давай спрашивать меня: «Ну как работалось, не страшно тебе было?» – «Нет, – говорю, – не страшно, даже горный мастер тов. Савченко похвалил меня за хорошую работу и обещал мне завтра выписать стахановский талон №1». Эти ребята были бывалые и на себе испытывали не раз почем фунт лиха – заулыбались, глядя друг на друга. Я у них спрашиваю: «Вы чего улыбаетесь?» – «А так, просто. Слушай, ты никогда не радуйся, когда тебя хвалят, с таким же успехом на второй день могут отругать на чем свет стоит». Я стал возражать: «За что меня ругать, как это понять? Если я буду стараться работать честно и хорошо» – «Потом узнаешь, когда это случится, но в общем дай Бог, чтобы тебя каждый день хвалили – это разве плохо?», на этом разговор наш про шахту был окончен. Целый вечер меня не покинуло хорошее настроение, я мысленно думал, как мне вручают стахановский талон №1. На второй день на наряде разбирали итоги работы за прошедшие сутки, что меня мало интересовало. Только я заметил на лице начальника озабоченность, вид у него был не особенно веселый. Он рассказывал забойной группе, что ваша смена работала вчера нормально, а после вас была авария. Поэтому верхнюю часть лавы не удалось добрать. Ремонтная смена сделала разворот лавного конвейера. Вскоре пришла к нам на наряд девушка с чемоданчиком, которая раздавала стахановские талоны по участкам, выкликали по фамилиям, скоро и меня позвали, расписался в списке, и она мне выдала талон. Сколько радости было, вот ведь. как резко всё изменилось, сразу заметили, что работаю честно, мечтал я. Талон спрятал во внутренний карман, чтобы не дай Бог не потерять его. После работы выкуплю в буфете.

По приходу до Северного уклона на устье её немного отдохнули, покурили перед спуском и пошли до места работы. Бригадир подошел ко мне и говорит: «Ты, сынок, пойдёшь на ту же работу, где работал вчера» – «Хорошо», – ответил я. На этот раз я не мог узнать вчерашнюю лаву, где вчера возле рештачного става была мощность 0.9м, то сегодня здесь было не более нож 0.6м. Решеточный став местами был под самой кровлей. Пока уголь ещё не качали, я и представить не мог всей этой беды. Забойщики полезли под самый верх лавы, а бригадир поставил меня в среднюю часть её. После разворота лавного транспортера нормального обрушения кровли не получилось, давление передалось на забой. Вся крепь возле рештаков была поломана и уголь, который шёл по рештакам с верхней части лавы, весь сыпался на забой, в этом месте был кривун. Рештачный став дёргался взад-вперёд, как старая колхозная веялка, мне приходилось грузить как забойщику в одной рубашке. С меня валил пар, как с паровоза, грузить приходилось на боку, местами было так низко, что лопату с углем не просунешь. Чем больше я грузил, тем больше меня заваливало углем. Я был бессилен что-нибудь сделать, это был кромешный ад, если бы знал, как отсюда выбраться на поверхность, я бы все бросил и ушел. Я этот уголь сюда не закладывал и разбирать его не собираюсь.

Горный мастер Савченко, проходя мимо меня, кричал дурным матом: «Мать, перемать, три бога мать! Спишь у меня, совсем руки отнялись? Если есть на белом свете справедливость, то где же она. Так умели материться только Донбассовцы. Он совсем сумасшедший, как бешеная собака с цепи сорвался, они все были без практики, без какого-либо образования, их только из-за горла держали. После несправедливой морали у человека остаются вкус полыни в душе, которая порой не покидает его до конца жизни.

Савченко отвёл душу на мне, быстро полез вверх по лаве. Какой там разговор у него был с бригадиром, но через некоторое время два забойщика спустились мне на помощь. Пивень и Бухтояров. Как глянули – аж охнули, как тут братик у тебя? Говоришь, засыпало тебя. Как видите. Вот, черт побери, ведь привод совсем не принимает уголь – весь сыпется на забой, а под конец смены вся бригада чистила лаву. Я был настолько расстроен, что белый свет был не мил. Когда бригадир подошел ко мне и спросил: «Но как ты тут, сынок?» Я ему ответил: «Сынок больше сюда ни разу не спустится за что мастер меня отлаял, как собака» – «Не обращай на него внимания, такое у него временами бывает, не разберётся и обидит человека. Завтра чтобы обязательно пришёл, забудь всё это». Опять по выходу на поверхность все курили самосад, и горный мастер тоже, разговоров про работу никаких не было.

По приходу в общежитие, соседи мои опять давай меня спрашивать: «Ну как сегодня работалось?» – «Даже рассказывать ничего не хочется, вы как будто в зеркало смотрели вчера. Такой нагоняй получил от горного мастера, что до глубокой старости не забуду». Они со смеха закатывались, и так продолжительное время не могли успокоиться. Я был сильно взволнован, не находил себе места весь вечер, у меня в ушах всё гудел голос тов. Савченко – Спишь! Всякие думы лезли в голову, хотелось даже сбежать в Осинников, пусть поймают и посадят, хуже не будет. Как только соседи мои успокоились, смех утих, один из них и говорит: «Вам чего не работать, у вас начальник участка умный, вот попробовали бы с нашим поработать. Я работаю на пятом участке у Ивана Михайловича Сологубова, что не наряд, так прямо концерт настоящий. Он дурак из дураков – как начнёт орать на всё горло и кулаком бить по столу, тут же со слабыми нервами можно в психиатрическую больницу попасть. А грамоты у него нет никакой, однако, он всегда пишет, кто бы чего не попросил. Обычно он пишет те буквы, которые знает, а которые не знает, те пропускает».

На шахте был такой порядок – чтобы получить в строй группе топорище, черенок для лопаты, надо требование от начальника. Однажды забойщик Серищев Е.П. попросил Ивана Михайловича выписать топорище, он выписал, но по этому требованию не выдали, сказали, что здесь нет нужных слов. Серищев вернулся и попросил выписать новое требование, Иван Михайлович заругался: «Вечно они придираются». Но по новому требованию топорище так же не дали, сказали: «Что вы над нами смеётесь, по два раза ходите с одной и той же бумажкой?»

А вот еще другой характерный случай был недавно. Посадчик Миша Филонов несколько дней подряд не выходил на работу, прогуливал. В годы войны суд заседал непосредственно в комбинате шахты, за прогулы отдельно судили, а за более крупные преступления судил военный трибунал. Так что стоило этим парням поднести только материал, они его быстро до ума доводили.

Иван Михайлович на наряде кричит до хрипоты: Я не я буду, если не посажу сукинова сына и весь стал разбил своим кулаком, все доказывал свою власть и могущество. Ребята рассказали Филонову: Миша, достань какой-нибудь оправдательный документ, а то у него ума хватит отдать тебя под суд. В это время на участках выдавали талоны на спец. Мыло, заверенные печатью. Подобного вида освобождения от работы на несколько дней в здрав. пункте выдавали справки, также заверенные печатью. Филонов взял в руки талон на мыло и прижался в углу кабинета. В этом талоне слово «мыло» как раз захватила печать. Как только Иван Михайлович заметил его, так сразу страшным голосом заорал на Ивана на весь комбинат «Посажу, я не я буду!» Миша Филонов был парень такой, что в карман за словом не полезет: «А скажи, пожалуйста, Иван Михайлович, если бы я помер, тогда, наверное, твой участок закрыли бы?» – «Если бы ты помер, то заменили бы тебя, мне другого человека дали бы, а раз ты не помер, так должен иметь оправдательный документ» – «А Вы у меня не изволили спросить, а уже кричите, у меня он есть и протянул ему талон на мыло». Он глянул на эту бумажку, увидел печать и говорит: «Вот как получается, я тут нервничал, а он имеет освобождение». Рядом с Иваном Михайловичем за столом сидел механик участка Петр Петрович Дик, немец по национальности, парень умный и грамотный. Как глянул на этот талон, который был на руках у Ивана Михайловича, так еле-еле удержался от смеха, но не подал виду. Так всё мирно и обошлось, только Иван Михайлович всё удивлялся: «Скажи пожалуйста, как это я так мог ошибиться, как это я мог подумать, что ты прогуливаешь, а ты оказывается честный парень. Но, не обижайся на меня, с кем не бывает ошибок».

Соседи мои успокаивали меня: «Все мы на первых порах расстраивались за всякие незначительные неприятности, потом поняли и тебе тоже советуем – меньше обращай внимания. Есть один жизненный девиз: «Если хвалят, не радуйся, ругают, не расстраивайся». Это твои первые шаги в самостоятельную жизнь, ты получаешь боевое крещение в огромную армию Шахтерский гвардии, здесь остаются только те, кто не падает духом и выдерживает этот испытательный срок. На эту тему мы ещё когда-нибудь поговорим и тебе будет понятно, как она жизнь сложна». После таких задушевных товарищеских бесед, мои личные обиды показались совсем незначительными, потому-что вокруг творились дела гораздо похлеще.

В эти голодные годы многие из шахтеров одиночек целыми днями не спали после ночной смены. Рылись вокруг столовой на помойках – искали гнилую картошку или ещё чего-нибудь съедобного. Одни рылись в помойных ямах, а другие нервничали – а вдруг найдут жемчужное зерно. Конечно этого не случилось, набрав гнили в мешочек, чего-то мурлыкая себе под нос, шагал в общежитие. Теперь только и начиналась основная работа – отправляется на кухню, гнилье высыпает в тазик, где сортирует, то есть делает настоящую ревизию, съедобное кладёт в горшок, отходы на мусор. Мыли с большой осторожностью, чтобы сохранить крахмал – это всё пойдёт на оладьи. После мытья толкли в горшке, превращая в тестообразную массу, из неё лепили лепешки. Если кто-то тайком со стороны наблюдал – сколько радости доставили эти лепёшки великомученику. Глаза его блестели, как у кота ночью, на усталом лице появилась улыбка. Затем пекли их на горячей плите, когда вся эта работа была окончена, счастливчик уже настолько усталый и измученный, что ел их, засыпая, сидя за столом. Время подходило к ночной смене, об отдыхе и думать нечего было, с трудом передвигая ноги, он шёл на ночной наряд. Один из близких знакомых был земляк мой Паукку. Он эту помойку возле столовой перелопатил бессчётное количество раз. Он был один из самых заядлых, которые всё своё свободное время, которое было отведено для отдыха, рылся там. Работал он в лаве навальщиком. Труд в забойной группе был распределён так – забойщик отбивал уголь от забоя и отгребал в сторону, а навальщик грузил готовый уголь на лавный транспортер. Придя в ночную смену, он постоянно засыпал на ходу – сунет лопату в кучу угля и уснёт, забойщик смотрит – уголь нисколько не убавляется, а наоборот куча всё выше и выше становится. Прекращает разборку с забоя, подходит к нему, а он, сидя на почве, издает громкий храп. Паук, ты опять спишь? Нет, нет, я гружу. Что мне делать с тобой, чем ты дома занимаешься? Как будто у тебя семья большая и скота полный двор, что отдыхать некогда. Этот напарник Паукку не знал, чем он дома занимался, это надо было видеть своими глазами. Характерная закономерность в те времена наблюдалось – кто постоянно находил себе питание сверх того, что давали в столовой, как правило помирали в первую очередь. Казалось бы, они получают дополнительные калории, но отдых дороже того, что они находили в помойке. Я этим не занимался, лучше лишний час поспать, организм человеческий при покое требует питательных калорий намного меньше, это и спасало нас в те суровые голодные годы. Хотя питание в столовой было скудное, но на работе мы чувствовали себя свежее.

На следующий день на наряде никакого разговора не было, никто никого не обвинял за то, что лава была завалена углём. Я всё ожидал, что горный мастер Савченко чего-нибудь скажет, но он тоже молчал, как будто ничего не случилось, очевидно до него дошло, хотя с некоторым некоторым опозданием. Однако, за свои поступки не принято было раскаиваться. Как говорится: «Не тот прав, кто прав, а тот прав, у кого больше прав»

Александр Николаевич сообщил нам, что северная лава через два цикла будет остановлена, т.к. она дошла до охранного целика. Взамен нам дают две лавы, по тому же пласту: Пу №8 и №16. Они полностью будут находиться под землей, не то, что северная лава. Только одна из этих лав №16 будет иметь выход на поверхность через шурф, откуда будет подаваться крепежный лес. В лаве №8 будут качающие привода, а №16 будет крутопадающая, откуда уголь по мертвым рештакам, под силой своего собственного веса будет попадать прямо в вагон – вот такие новости на сегодняшний день. Если нет никаких вопросов ко мне, то можно отправляться на работу. Все поднялись и молча покинули раскомандировку участка. Оставшиеся два дня проработали без особых приключений. Мастер не кидался ни на кого, может быть у них был особый разговор с бригадиром, но в целом всё шло нормально. С понедельника будет укомплектован участок людьми на обе лавы. Бригада тов. Спиридонова осталась без изменений, весь основной костяк забойной группы. Кроме того, еще дали пополнение – 15 казахов. Из них 13 человек на уголь и два на доставку леса. Единственная новость, которая произошла в нашей смене – это другой горный мастер Семен Смирнов. Он из местных переселенцев, родом из Саратовской области. В 30е годы попал под раскулачивание, во время коллективизации сельского хозяйства.

Казахи ходили в шахту в длинных шубах, носили бороды. Шубы были подпоясаны кушаками и у каждого в руках была палка – вот таких орлов нам дали на пополнение, с них страна ждала уголь, который в данный момент был нужен, как воздух. Система работы в лаве была такова – каждый брал себе пай по желанию. Кто сколько может тонн добыть угля. Оплата соответствовала количеству тонн, каждому в отдельности, так что заработная плата у забойщиков была разная. Паи распределял бригадир, на второй день на наряде объявлял кому сколько тонн записано по рапорту для оплаты. Паи распределяли по порядку снизу-вверх среди основной забойной группы, а 13 казахов каждый день занимали паи под самым верхом. Это делалось с таким расчетом, если не доберут ее полностью, то ремонтная смена брала их на буксир, т.е. помогала разваливать недобранный уголь. Основная забойная группа брала себе паи 7 – 8м по длине лавы, а казахам всего по одному метру на бабая, т.е. на 13 казахов 13 погонных метров. Это в 8 раз меньше обычного. Работали они в шубах – это надо своими глазами хоть один раз видеть, тогда только можно иметь полное представление. Мощность пласта колебалась в пределах 0.8-0.9м, если в тонкой брезентовой спецуре местами было трудно пролезть, то можно представить какие из них забойщики в шубах. Если, когда им и удавалось выгрузить уголь полностью, то крепить они совсем не могли, как правило сидели по 12 часов подряд в лаве ежедневно. Долго смотрел со стороны однажды Александр Николаевич на своих горе-работников, потом у него очевидно нервы сдали, он сказал мастеру: «Семен, пошли казах раздевать». Подошли снизу к первому – «Давай сними, бабай, шубу». Тот никак не хочет. Они сами расстегивают пуговицы и стаскивают шубу с плеч, казах чуть не плачет, чего-то по-своему лопочет. Первого раздели, шубу закинули за рештаки, на контрольную дорожку, подошли ко второму и т.д. Когда тринадцатого раздели, то первый уже достал свою шубу и снова надел. Так с ними мучились несколько месяцев подряд, и ничего не добились. Не мало их в шахте задавило, они лезли куда попало как бараны. Расстояние до движущегося состава шахтовых вагонеток было менее 0.7м, то казаха зацепило за шубу, и он оказался под вагонами, или он споткнулся, идя по тротуару в ботинках на деревянной подошве. Как правило, у каждого казаха на шее висел кисет с деньгами, который носили с собой повсюду, даже в шахту. Не зря говорится: «Рожденный ползать, летать не может». Они всю свою жизнь в степи прожили, ели баранину и пели песни, пасли отары овец и никакого горя не знали, а от них хотели дождаться угля для страны. Чуда не произошло.

На доставке леса, как я уже упомянул, работали два казаха: Наруз-бай, Аким-бай. Каждый день на наряде шел крупный разговор. Они вдвоем не успевали обеспечить смену крепежным лесом. Начальник послал меня к ним на подмогу. Теперь мои напарники были казахи. Аким-бай был постарше, а Наруз-бай был здоровый молодой парень. Начальник все хотел сделать с него забойщика, но он всеми силами отказывался от этой роскоши. С начала смены, как правило, давали лес на временное крепление – стойки и затяжки. После этого казахи закуривали, у них были в кармане маленькие бутылочки из-под каплей, в них они носили в шахту нюхательный табак. Стряхивали с них табак на ладонь, брали щепотку и клали под язык, это называется курить насвай. Когда порция табака находилась под языком, они чмокали, как бы сося этот табак и вместе со слюной глотали содержимое, получая удовольствие. Они все время хотели угостить меня, но я отказывался.

Однажды нашу бригаду послали работать на одну смену в крутую лаву, в нашей лаве вышел из строя электромотор вруб.машины. Учитывая то, что угол падения пласта здесь был в пределах 40-45 градусов. Доставлять лес сверху вниз надо было соблюдать максимальную осторожность.Для этого нами были сделаны перекрыши через определенные промежутки в лаве, чтобы на них задерживать и складировать лес.

У Александра Николаевича была привычка, как только спуститься в лаву, где остановится, тут же уснет. Мы подавали стойки, бросали их от одной перекрыши, до другой. Вдруг одна стойка сорвалась с перекрыши и с шумом полетела вниз. В этот момент метров на 30 ниже нас дремал начальник, стойка с ходу ударила его по спине. Нет сомнения, удар был довольно сильный, он только охнул. Мы потушили свет и затаили дыхание, напугались сильно, что теперь будет? Но сорванцы, я вам дам за это, теперь мы совсем перестали подавать лес, т.к. боялись спуститься вниз по лаве, пока он не уйдет. После смены выехали на-гора и чего-то надо было срочно обратиться к нему. Зашли в кабинет, а сами боимся. Он даже виду не подавал, что мы его стойкой травмировали, вот так удивительный человек он был.

Работая уже целую неделю с казахами, я ни раз собирался попросить у них, что за песня у вас такая длинная? Они мне и говорят: Мы ее сами сочиняем, поем то, чего думаем в данный момент. Теперь мы поем о том, что скоро кончим работу и поедем домой, зайдем в столовую и съедим за раз все, что на день положено, а хлеб продадим возле комбината, у нас будут деньги и нам больше ничего не надо.

Каждый день возле административного комбината шахты был базар, местные жители носили продавать лепешки из картошки, соленую капусту, сушеный картофельные очистки, редьку, а также жиденький суп по 10 рублей за маленький черпачок. Казахи продавали свою последнюю пайку хлеба, они до невозможности были жадные на деньги. Когда у них спрашивали: «Зачем свой хлеб продаете?» Они говорили: «Мой курсак (кто сильно голоден) такой, хлеб не кушает». Как только казах утром откроет глаза, так первым долгом прощупывает свою рубашку на груди, удостоверяется, что деньги на ночь никуда не уплыли, кисет на месте. И начинается молитва. Вспоминает Аллаха и всех святых, попросит Аллаха, чтоб тот помог ему в жизни и богатством не обидел, всю родню от разных неприятностей и от сюда, от этих нехристей быстрее освободил его. Аллах кончено помог многим из них, покончил с этими муками. Скоро они похудели, ели ноги свои таскали до работы и обратно. Настал тот день, когда казахов на наряде с каждым днем стало все меньше и меньше. Вчера отдали Богу душу два наших забойщика, которых еще недавно Александр Николаевич и Семен Смирнов раздевали в лаве, снимали с них шубы. Хотели их в люди вывести, а те избрали себе другой путь – хлеб не ели, продали весь, кисеты набили свои полны денег, а сами покинули этот грешный мир. В последствии выяснилось, что у бабаев кисеты кто-то прибрал, на их шеях висели только пустые шнурки. Вот так большинство из них помогли стране угольком.

Сегодня суббота, я отдыхаю и мои соседи тоже. Я уже соскучился про них, давно не беседовали. Работали в разные смены – придешь домой, они спят, и наоборот. Вот теперь, после долгого перерыва, мы опять проведем вечер вместе. Эти встречи для меня особенно полезны, т.к. у них жизненный опыт богатый, чего так мне не достает. Я еще не представил их – одного звать Володя, другого Андрей. Как они меня увидели, так оба засмеялись сразу. «Мы думали, что ты уже сбежал с Осинников, но выходит ошиблись», – теперь нам всем стало смешно, – «Хватит вам, это все прошло». Они как будто сговорились, в раз сказали: «Ну как у тебя дела, ну как у тебя успехи?» – «У меня за последнее время большие перемены произошли», – в сжатой форме изложил все по порядку. Андрей мне и говорит: «Тебе на хороших людей везет, ведь Семен Смирной, это душа человек, мне приходилось у него работать. Теперь ты не сбежишь, я в этом твердо убежден».