Хроники Финского спецпереселенца

Так началась наша задушевная беседа. Раз уж зашел разговор про горного мастера, то так и быть расскажу одну историю, которую держал в тайне многие годы. Теперь подошло время, когда можно об этом вспомнить в узком кругу друзей, т.к. данного человека уже нет в живых. И начал Андрей рассказывать свои похождения. Работал я тогда на участке №1, моим горным мастером тов. Калиниченко, он совсем не мог писать, а нужно было ежедневно выводить людям заработанную плату. Здесь его выручала жена. Она сама закрывала рапорта. Как сядут на пару за стол и начинают рассуждать кому сколько тонн записать, всегда ее слово было последнее. Узнал я это дело случайно. Однажды после получки, предложил тов. Калиниченко выпить со мной: «Здесь нельзя, кругом народ, разговоров будет больше, чем этой водки, если хочешь, пойдем ко мне, возьми выпить и на закуску чего-нибудь». Так и сделали. Пришли к нему, он мне и говорит: «Познакомься – жена моя Люся». Я назвался тоже. Через считанные минуты, бутылки мои и консервы, стояли на столе. Пили все поровну, она от нас нисколько не отставала. Я хотел выйти на улицу и покурить, а она и говорит: Курите здесь, я сама этим делом занимаюсь». Раньше всех опьянел хозяин, она говорит: «Говно, а не мужик, у него всегда так». Однако он еще сидел за столом, но уже плохо соображал. Мы еще налили по очередной, она подсунула ему самый большой стакан. Я молчал, ведь дело хозяйское, как хотят, пусть та и делают. Мы беседовали на разные темы, и вдруг он как грохнется с табуретки прямо под стол. Я встал и давай его поднимать, она мне тоже помогала, уложили его на диван. Мне как-то не хорошо стало, хозяин спит, а меня как на зло, водка не берет, я совсем трезво мыслю, начал собираться домой, она на меня: «Ты, Андрюша, куда?» Как схватит меня обеими руками за шею и давай целовать. Несмотря на то, что я сам курю, мне как-то противно стало, «целовать курящую женщину – все равно, что облизывать пепельницу». И никак не отпускает меня, так и тянет к себе в спальную. Как я не хотел, но все вышло иначе. После этого, я в этом доме был своим человеком, он сам меня приводил, возможно по ее указанию. Она без ума была рада видеть меня и ждала своего счастья, так привязалась, что просто сверх нахально. У меня заработок сразу стал на много больше, чем у других, может быть кто и догадывался, но прямо в глаза, ничего не говорил.

Однажды надумал он поехать он в отпуск в санаторию, так я этот месяц оттуда не вылазил, старался не попадать никому на глаза, одна отрицательная черты у нее была- если ты перепил, то все карманы твои вывернет.

Однажды Калиниченко был избран депутатом горисполкома, тут он под собой ног не чувствовал, но потом попух на грязном деле, получил срок и отдал конца в местах не столь отдаленных. А было это так. Жили они в бараке, где раньше был лагерь заключенных Сиблаг. Там один из шахтеров накопил себе денег и решил купить свой собственный дом, т.к. в сберкассе большую сумму денег не всегда возьмешь, он снял их заранее и принёс домой жене, а сам отправился на работу. На другой день, прямо утром, хотел сделать покупку. Каким-то Калиниченко узнал это и двух друзей подговорил. Дело было летом, время было уже 11 вечера, жена этого товарища стирала белье, двери были открыты. Они подошли с зада, схватили ее и засунули в рот большой мокрое полотенце, давай допрашивать ее, где деньги, они не сказала. Перевернули все комнату вверх тормашками и не нашли. В это время она потеряла сознание и упала. Они подумали, что она задохнулась и ушли. Муж ее, сидя на наряде, почувствовал чего-то неважно и отпросился с работы. Пришел домой, двери открыты, в комнате все перевернуто, и она лежит на полу без всяких признаков жизни. Вытащил полотенце со рта, стал ее шевелить, позвал соседей, делали искусственное дыхание, вызвали скорую помощь. Через некоторое время дыхание ее стало восстанавливаться, и она очнулась. В последствии, она рассказал, что было их трое, а один из них был сосед Калиниченко. Вот с какими был людишками я был близко знаком, даже стыдно становится, когда вспомнишь. Глядя прямо мне в глаза и, как бы доказывая эту истину, говорит мне: «Ну как иметь таких друзей и после этого остаться человеком? Ни каждому суждено. Молодец, Андрей, есть у тебя сила воли, а все остальное ерунда». После того, как его посадили, она мне опротивела. И больше в те края, моя нога не ступала. Однажды она встретила меня и давай крокодиловы слезы пускать: «Почему ты не ходишь до меня?» – «Некогда мне, собираюсь жениться, побаловались и довольно», – придумал я для нее, чтобы отстала от меня. Так разошлись наши пути дорожки.

Человеческая жизнь неоднозначная, разобраться в ней довольно трудно, если проанализировать, то получается странная картина. За год разводы достигли астрономической величины 1млн.человек в год, это каждая третья пара. Основными виновниками распада семейной жизни, как показывает статистика, являются женщины. Наши гуманные законы дали им права, которыми они пользуются с лихвой. Многие обижаются на своих мужей, и при удобном случае изменяют им. Делают это очень тонко, так длится во многих семьях годами. Если она показывает себя на работе идеальный, то ежегодно отпуск проводит в санаториях, в Тулу едут без домашнего самовара. Муж давно уже чувствует, что чёрная кошка пробежала между ними, но при людях ведут себя корректно и на первый взгляд всё выглядит благополучно. Даже некоторые люди смотрят со стороны, завидуют: Живут же люди, обращаются между собой только в вежливой форме. Не мало случаев, когда у одной из таких женщин, которая всю свою жизнь имела интимные связи с другими, вдруг помер муж. Прошли траурные дни и теперь она свободная, не от кого независимая. Долгие годы всякие секреты приходилось хранить в глубокой тайне, получать письма до востребования и т.д. Одно только слово свобода значит, что за неё порой люди отдавали свою жизнь. Многим мерещилось -вот теперь я наверстаю упущенное, но законы жизни жесткие и коварные. При жизни мужа многие картины крутили с ней амуры, она в душе радовалась – меня любят, я любимая, а теперь, когда он покинул этот грешный мир и унес с собой все свои горести и страдания, её все перестали любить. Те, которые при жизни мужа ходили тайком темными ночами, теперь при случайных встречах отворачиваюсь от неё, делая вид, что не заметили. Осталась она всеми заброшена и покинута, даже с презрением смотрели на неё бывшие поклонники, так как считали её человеком лёгкого поведения, с которой нельзя связать свою судьбу.

Иногда, коротая длинные зимние вечера одна, тысячи раз в уме перебирала все варианты жизни и никак не могла понять – почему это так, а так, как должно быть? Есть одна легенда, которая на эти вопросы даёт ответ. Одна особа после смерти мужа глубоко раскаивалась в своих грехах и летнее время ежедневно ходила на могилу мужа и часами просиживала там, вытирая глаза платком. На памятнике, установленном на могильном холме она написала слова «У влюбленной жены муж умереть не может». Черт ежедневно из-под кустов наблюдал за этой сценой и вдруг поинтересовался – что же там такое написано? После ее ухода чёрт подошёл и прочитал это. Затем поставил запятую в этом предложении. Она на следующий день, придя на могилку, прочитала это и больше ни разу не появлялась на могиле мужа и не плакала.

СЕМЕН СМИРНОВ

Так проходили наши трудовые будни, с работы было всё нормально, никто на нас не покрикивал, не притеснял, мы сами старались честно и добросовестно работать. Мастер нашей смены Семён Смирнов был мужик мировой, оказался с юмором, что соответственно давало разрядку нам, так необходимую в этом нелёгком деле. Голоса никогда не повышал, мы старались делать как можно лучше и не подводили его. Потребность угля в целом по стране с каждым днем возрастала. На Урал и Сибирь были эвакуированы десятки крупных заводов с европейской части Союза, которые в кратчайший срок были восстановлены и начали выпускать оборонную продукцию. Как увеличить добычу угля была первоочередная задача. Широкий размах получили индивидуальные рекорды. Многие опытные забойщики перекрывали рекорд Алексея Стаханова – выполняли норму до 3000%. Организовывали дни повышенной добычи, когда каждому участку давали повышенное задание на добычу угля. Были мобилизованы все людские резервы: официантки из столовой, домохозяйки, даже многие находясь на пенсии, выходили на работу. Одному забойщику на помощь посылали до 10-ти помощников женщин с поверхностных цехов. Если кто шел на рекорд, то вся шахта знала. Внутри административно-бытового комбината на видном месте висел плакат, где было все подробно расписано: с какого участка, ФИО забойщика и т.д. Дежурный по шахте держал на контроле, узнавал, как идут дела у рекордсмена. Получив данные по окончанию смены, забойщик еще продолжал доводить забой до ума – устанавливал не достающую крепь, а художник уже трудился в поте лица. Сообщались результаты рекорда, сколько тонн выдано и какую сумму денег заработал забойщик за смену. Такой плакат теперь висел со стороны улицы у входа на комбинат, так что мимо него никто пройти не мог, не заметив.

На нашем участке работали молдаване, сюда они попали после присоединения Бессарабии к Молдавии. Из-за того, что им не хватало питания, они прогуливали – после получения хлебных карточек на месяц, на работу не выходили. Несмотря на то, что были они южане почему-то не любили жару, целыми днями лежали за комбинатом, где росли человеческого роста лопухи, и играли в карты. Все они ходили шляпах и хромали на левую ногу, идя друг за другом наступаю в один и тот же след, синхронно. Звали их Савва, Потец, Крецан, Цигурян и т.д. Сидя за столом, Александр Николаевич почесывал голову и делал такой озабоченный вид, говорит мастеру: «Семен, кем же ты думаешь этот повышенный наряд выполнять, людей маловато и молдаван нет ни одного?» Смирнов был человек дела, недолго подумал и говорит: «Александр Николаевич, я тебе молдаван приведу, но они в шахту не пойдут, пока их не накормим» – «Приведи немедленно», – сказал Александр Николаевич. Смирнов подошел к лопухам и давать звать их: «Крецан, Савва, Потец, Цигурян, где вы?» – «Что тебе, Семен, надо от нас?» – «Пошли в кабинет, начальник приглашает. Сегодня повышенная добыча и людей не хватает и людей не хватает» – «А кормить он собирается нас?» – «Обещал» – «Ну пошли». Через 10 минут все молдаване шагали следом за Смирновым и вошли в кабинет. «Вы на работу собираетесь идти или нет?», – спросил Александр Николаевич. «Нет, – хором ответили молдаване, – если накормишь нас, начальник, тогда пойдем» – «Что вы желали бы?» -«По 1кг хлеба на каждого, тогда будет разговор другой». Александр Николаевич посмотрел на них пристально и сказал: «Хорошо, я сейчас принесу хлеб». Лазарев (Александр Николаевич) жил здесь в Сибири без семьи, его семейная жизнь нас мало интересовала. Все продавщицы на него заглядывали масляными глазами, среди ни он был своим человеком. Через несколько минут, каждый молдаванин получил свой хлеб, теперь они его уплетали в обе щеки и запивали водой. Как только наелись, без всяких разговоров пошли уголь давать. Вот так приходилось выкручиваться начальнику участка. Откуда он этот хлеб достал или отдал талоны из своей карточки? – нам это было не известно. Бригада теперь была укомплектована для повышенной добычи, но авария какая-нибудь могла случиться непредвиденно, поэтому горный мастер Смирнов, идя на работу, каждый раз проходя мимо диспетчера транспорта который находился под землей, обязательно заходил туда на минутку. Снимал каску с головы и низко кланялся им – ну братцы, если случайно я жидко обмараюсь, то выручайте меня, что бы наряд мой был выполнен. Эти диспетчера все были из спец. Переселенцев, как и Смирнов. Жил он с ними душа в душу, они его просьбу всегда выполняли. Со всех участков снимут по несколько тонн и ему припишут. С миру по нитке, голому рубашка. Так всегда и получалось – не было случая, что бы Смирнов не выполнил наряд. Иногда придешь на работу осенью, он увидит меня и говорит: «Сядь где-нибудь в сторонке, а на наряд не показывайся». Когда всех отправят на работу, подходит ко мне: «Вот тебе записка от меня, отдашь моей жене, она тебя накормит, а потом будешь до вечера у меня в огороде копать картошку, а наступят холода, так приходи ко мне домой с мешком, возьмешь картошки себе». Так было несколько раз, теперь я знал его семью прекрасно, их благополучие и горе. Жену его при родах парализовало. Она управлялась по хозяйству сама, только левая нога и рука плохо действовали. Сыну их было уже 6 лет. Она была выше среднего роста, необыкновенной красоты, когда их привезли в Осинники в 1936 году. Иногда приходилось ей получать в кассе его заработанную плату, если ему самому некогда было. Мужчины при встрече с ней останавливались и спрашивали друг друга – Кто такая? Чья, откуда? Долго продолжали ей вслед смотреть своими пристальными взглядами. Многие Семену завидовали, сам был обыкновенный мужчину, а она как картинка. Теперь эта беда после родов. Последние годы он частенько не приходил домой ночевать. Сидишь ждешь, ждешь, порой всю ночь глаз не сомкнешь, какие только мысли в голову не лезут, а его все нет. Для оправдания находил множество причин, две смены подряд работал, ходил хоронить одного знакомого, авария случилась на работе и т.д. Сколько не выкручивайся, а в концы концов все выходит наружу. Она очень тяжело переживала эту трагедию, когда люди рассказали правду о Семене.

Однажды вечером, когда я сидел у них и ужинал после копки картофеля, она мне все рассказала – что у нее на душе наболело. Наверное, скоро уйдет от нас. Там на шахте нашел себе любовницу, звать ее Нюра Кулакова. Она работала заведующей прачечной, где стирали шахтерам спец. одежду. Была активисткой, выступала на собраниях. В те годы это качество в людях особенно ценилось, кто перед массами говорил то, что в данный момент нужно было, призывал как можно лучше трудиться. Она где-то нахваталась верхушек и ими пользовалась, а сама могла поступать наоборот, это не имело никакого значения.

Внешний вид был ее неприятный – ниже среднего роста, курносая, лицо в веснушках и косолапая. Если бы посадить рядом жену Смирнова и Нюру Кулакова, то люди ахнули бы, неужели ты свою спутницу жизни променяешь на такое хламье? Но никто не хотел вмешиваться в чужую жизнь, все заняли пассивную позицию. В один из прекрасных дней такое чудо совершилось, Семен перешел жить к Кулаковой. Трудно разобраться в чужих делах, чем она могла его завлечь? Все предположения сводились тому, что присушила. Многим это кажется старомодным на сегодняшний день. Мало кто в это верит, но факты упрямая вещь, которые достоверно подтверждают это. На сколько мне известно, такие вещи случались с некоторыми людьми, которым в пьяном состоянии, девахи легкого поведения подмешивали менструацию в красное вино. После этого они не могли ни дня прожить, чтобы не видеть ее. Это колдовство периодически надо было обновлять, а то сила его воздействия постепенно ослабевала. Один человек таким путём был присушен и жил с женщиной, которая по годам было намного старше его. Порвать эти связи был бессилен. Нетрезвом виде всегда плакал – Найдите человека и расколдуйте меня! А в трезвом виде всё молчал. Кума этой подруги, что приобрела себе молодого мужа, всё чаще стала заглядывать к ним в гости. Кумы муж отбывал срок, и не было уверенности что он вернётся к ней. А этим подружкам было чего вспоминать. Некоторых своих детей они сами не знали от кого они? Эти чудеса творили под градусом, при том каждый день менялись кавалеры, кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Кто купит бутылку, с тем и играю.

В этом доме кума Оля была в почете, за столом всегда сидела на видном месте и по своим годам было намного моложе хозяйки. Однажды справляли Новый год втроём, время подходило к утру, душа требовала покоя. Находясь под парами алкоголя, спать легли все вместе голыми, молодой муж лежал в середине, по правой стороне лежала супруга, а кума слева. Наигравшись, сперва шутя, хозяин сказал своей супруге: «Валя, ты не против, если я куме Оле палку закину?» Хозяйка твердым голосом ответила: «Какой может быть разговор, если она согласна». Кума подумала: «Вот это настоящая подружка, всё делит поровну». «Конечно, я не против», – сказала кума. Наигравшись досыта с кумой, он заснул крепким сном. На утром хозяйка стала раньше всех, подняла куму и указала на дверь: «Забудь отныне и навсегда сюда дорогу».

Вот такова жизнь. Всё делили поровну – и горе, и радость. Только тут у них взгляды резко разошлись. Хозяйка ходила как тигрица, глаза налились кровью, появлялась звериная хватка и в любую минуту она была готова задушить куму. Да поняв, что ихняя игра зашла далеко, быстро оделась и покинула гостеприимный дом. Хозяйка, находясь в нервном состоянии, гремела кастрюлями в кухне и никак не могла понять – сколько же надо иметь наглости. Если она под новогоднюю ночь была счастлива, а я на это право не имела? При том ведь он мне законный муж, а ей кем он приходится? Как я ее раньше не могла раскусить? Теперь это был ее последний визит, пока я буду жить в этом доме! Возможно она вспомнила эпизоды наших совместных выступлений тех времён, когда мы оба вели вульгарный образ жизни. Тогда были другие обстоятельства, они имели в своей постели очередного фраера, и я также бывала под парами алкоголя. Наши страсти накалялись до предела и порой принимали кульминационный оборот. Наигравшись с одним, начали менять своих кавалеров. Вслух объявляли о начале сеанса. Ну – мы поехали, мы тоже. У твоего почти такой же как у моего! Нет, у твоего намного толще! Кровь наша пульсировала быстрее, страсти накалились, удовольствие было намного больше. Мне показалось, что кумы кавалер горячей моего, ей наоборот. Обеим было весело и хорошо, после этих представлений было приподнятое настроение, работалось легко. Нам теперь не казалась как раньше: Одним что можно, а другим нельзя. Но те времена ушли в прошлое, теперь я по документам законная жена своего мужа. Это право закреплено гербовой печатью – кума об этом прекрасно знает. Делить с ней счастья я не намерена, за это она дорого может расплатиться. По старинному преданию говорится: «Как встретишь Новый год, так весь год ты будешь жить». Неужели фортуна отвернулась от меня, а кума будет ходить, земли под собой не чувствовать? Придётся съездить к тёте Нюре, чтобы она новое зелье приготовила и подливать милому, чтобы не потерял нюха.

Хозяин давно уже проснулся, но продолжал нежиться под одеялом и вспоминал отдельные моменты новогодних выступлений. Теперь его мучила совесть, т.к. находился голый. Как Адам с Евой в райском саду, после того, как они съели это яблоко, сорванное Евой против воли Бога. Он всё слышал – какие слова напутствия жена высказала куме на прощание. Теперь очередь моя, как только начнет, сразу ухожу из дома, пусть хоть лопнет от зла. В народе говорится: «Только двух вещей должен бояться мужчина – прожить всю жизнь с нелюбимой женой или заниматься нелюбимым делом». Дождавшись того, как она вышла на улицу, он быстро оделся и ждал своей участи. Вернувшись в избу, на её лице сияла улыбка, голос её звенел как у соловья: «Ну как, муженек, голова болит? Поди похмелиться надо?» – «Есть малость», – промолвил он. «Минуточку, сейчас все будет на столе, будем завтракать». Про куму даже разговора не было, как будто ее вовсе не существовало, всё было тихо и мирно. Пока он лежал ещё в кровати, она все варианты в уме перебирала и выбрала самый оптимальный – лучше не скандалить. За столом. сидели вдвоем, она наливала по полному стакану ему водки, а себе по рюмочке. После первых двух выпитых стаканов сразу опьянел, захорошело. Она за ним пристально следила. Пора подать тёти Нюрино зелье, чтобы на чужих не заглядывал. Ему теперь было безразлично, пил всё подряд, что подавали. Не соблюдал, а возможно вовсе не знал таких мудрых наставлений: «Бойтесь главных причин человеческой глупости – женщин, вина, табака и пива», которые давали Ломоносову, когда он поехал продолжать учебу за границу.

Тетя Нюра специализировалась на присушивании мужчин, то есть работала по узкой специальности, а были специалисты и широкого профиля, которые решали любые задачи. Одним из наиболее известных по городу был дед Дементьев, которого в народе называли «Профессор Гоша». Он за свою долгую жизнь ни одного дня не работал на производстве, однако жил материально не хуже других. К нему ходили как мужчины, так и женщины. Многим людям он помог, для которых медицина была бессильна. Женщины, которые не рожали, после прохождения курса лечения, стали полноценными людьми, имели наследство, испытывали радость материнства. К нему обращались мужчины по поводу половой слабости. Многие молодые дамы, желая отбить у подружки мужа, платили немалые деньги ему, чтобы добиться желаемого, порой это увенчивалось успехом. Широкой популярностью среди народа пользовался профессор Гоша, многие рассказывали, как они называли первую букву, с которого начинается имя того, который делал им зло.

Сперва он жил в маленькой избушке, а затем еще дважды покупал себе дома, с каждым разом все лучше и лучше. В последнее время он проживал по улице Больничный городок, дом 11. Около его дома постоянно стояли частные легковые машины, к нему ездили со всего города, даже с с.Тайжино и с.Калтан. Многие молодые дамы, не зная где он живёт, преодолевая свое смущение, шепотком спрашивали у встречных: «Где тут живёт дедушка, который людей лечит?» Вот эти лекари тетя Нюра и профессор Гоша помогли многим женщинам приобрести себе мужей. Под таким девизом: «Ты жила, дай и мне пожить».

Мастер мой Семён Смирнов проводил медовый месяц со своей новой супругой. Первое время как будто ничего особенного не случилось. Мало ли чудес на белом свете – Аллах с ними, раз так им нравится. Через некоторое время всё чаще стали замечать, что Нюра ходит под хмельком во время работы. С ней провели нравоучительные беседы, где она дала клятву, что больше этого не повторится. Однако свое обещание не сдержала. В последствии ее отстранили от этой должности и перевели ЖЭК разнорабочим. Теперь она развозила уголь рабочим по выписке. Здесь она умудрялась каждый день часть угля продать на сторону, а вечером валялась пьяная в канаве в грязной спецодежде. Первое время Семён старался её перевоспитать своими методами, у неё теперь с лица не сходили синяки, но эффекта от этого не было. Промучившись с ней несколько лет, старых друзей стал обходить стороной, ему было стыдно из-за неё. Кое-как дождался пенсионного возраста, всё оставил ей и уехал к себе в Саратовскую область, и не разу больше не приезжал. А сын его от законной жены окончил горный техникум и занимал ИТР должность, и за матерью ухаживал, как за маленьким ребёнком.

Прошло лето, настала осень, в шахту мы ходили в своих армейских ботинках, потому-что в ботинках на деревянном ходу тяжело было ходить. Смены белья и одежды для шахты совсем не было никакой, кроме брезентовых брюк и тужурки. На чистую одежду надевали брезентовую спецовку и после шахты сдавали её в грязную мойку. Первое время мылись как люди и опять надевали эти грязные рубашки. В последствии перестали раздеваться в мойке, мыли только лицо и руки. Купить какую-нибудь одежду старую для шахты мы были не состоянии, так как цены на черном рынке были настолько высоки. Чем больше мы стали обрастать грязью, тем труднее нам стало жить с каждым днём. Появились вши- старые знакомые, притом такое множество, что живьем нас поедали. Придешь в шахту, скидываешь рубашку и давишь их. Все тело горело огнем, как будто кто крапивой хлестал тебя. Теперь уже выпал снег, пассажирские поезда под землей в то время совсем не ходили. Путь следования до рабочего места был 4км, из них 1.5 по поверхности земли. Однажды, по окончании работы, идя по поверхности земли, у меня развалились ботинки. Голая нога высунулась наружу, проволокой привязал подошву, чтобы дойти до комбината. Пришлось выписать ботинки на деревянном ходу. С наступлением холодов, у комбината образовался базар. Местные жители уборочную свою кончили давно, теперь можно и продать кое-что. Многих торгашей мы уже знали. Один из местных жителей был дед Бренько, который каждый день продавал суп. Он работал в больнице Бис ночным сторожем и все объедки супа приносил домой. Туда добавлял немного муки, картошки, подогреет как следует и на базар. Голодные люди покупали всё, чтобы не протянуть ноги. Ему эта затея понравилась, он стал наглее. Не зря говорят, что деньги – это зло, из-за них все неприятности бывают. С каждым днем его суп всё бледнее и бледнее выглядел, думал – всё равно купят, иначе им не выжить. Однажды на коромысле принес два ведра, полные супа. Его сразу окружила наша братва. Только он поставил ведра на землю, на этот раз он принес совсем светлую водичку. По чем? – задали ему вопрос. По 10 рублей черпачок, как всегда. Ты что, совсем дед не того? В те дни хоть мукой было заправлено, давай подешевле? Нет, только по 10 рублей. Ах, так? – один парень как даст ногой по ведру, содержимое тут же вылилось до капли и ведро полетело за несколько метров. Бренько дурным голосом заорал: Караул, спасите! Схватился обеими руками за второе ведро и после этого ни разу не появлялся со своим супом. В это время стояли сильные морозы и этот суп как замёрз, так и лежал как рвотина долгое время.

По городу слышна была разноязычная речь. Каких наций здесь только не было: немцы, финны, карелы, молдаване, польские евреи, румыны, казахи, киргизы и т.д. Весь этот конгломерат был собран здесь на трудовом фронте, как как люди второго сорта, неблагонадежные, на которых тов. Сталин не надеялся, чтобы держать на передовой. В.И.Ленин дал предсмертные заветы свои наказ, где говорилось: Храните единство нации, как зеницу ока. Всё было перечеркнуто, всё было растоптано, ещё со времён великих репрессий 37-40г.г. Основной костяк рабочей силы на шахтах составляли русские, раскулаченные в 30е годы, во время коллективизации сельского хозяйства, то есть кулаки, которые в то время зажиточно жили и не знали отдыха ни днем, ни ночью, старались пополнить свои запасы продовольствия на круглый год. Теперь у них все отняли, а их самых выслали на самые отдаленные необжитые края, поставили на спец. учёт, где они должны были периодически отмечаться у спец. коменданта. Вот вам приволье – лога и горы, выбирайте себе место будущей землянки, начинайте всё сначала, учитывая ошибки прошлого, то есть надо не жадничать на работу, больше отдыхать, тогда никто на тебя не будет косо смотреть, что живёшь лучше других. В этом мире нужно быть таким как все, чтобы не вызывать зависть, недоброжелательность и презрение. Второе место на шахтах по численности занимали немцы, это были немцы Поволжья из немецкой автономной Республики со столицей в городе Энгельс. Они были выселены оттуда в начале войны. 2 млн. человек со своими семьями. Если муж русский, а жена немка, оставляли. Раскидали их по всей Сибири, начиная от Урала: Западная Сибирь, Восточная Сибирь, Средняя Азия, Казахстан, Алтайский край, Красноярский край. Дома и скот они сдали государству, а по прибытию на новое место жительства это всё должно было быть компенсировано. Скот они получили, а дома война списала. Они были распределены по сельским местностям, а откуда мобилизованы на трудовой фронт – на шахты Кузбасса. Сюда привезли даже девчат, немок, совсем молоденьких – 16-18ти летних. Большинство из них работали в шахте, на подземных работах, кому было полных 18 лет, а остальные на углеобогатительной фабрике на поверхности.

ЗОНА НОМЕР 4

Ещё летом 42 года возле линии ж.д., недалеко от административно-бытового комбината шахты №4 на Заречной улице, стали усиленными темпами строить одноэтажные бараки, вокруг которых возводили ограду 5 метров высотой, и сверху натянули несколько рядов колючей проволоки, по углам ограды построили сторожевые вышки для вооруженной охраны. Со стороны улицы построили ворота двухстворчатые для пропуска автомашин или просто колонн заключённых, и проходную будку для охранника. Теперь уже никто не сомневался, что строят лагерь для заключённых, но еще никто не знал – для кого она предназначена. В один из прекрасных дней комендант общежития сообщил нам – кого переводят в другое общежитие, так называемый детский клуб. Оно было расположено на расстоянии 1км от комбината шахты, рядом с кинотеатром имени Сталина. Это было одноэтажное здание довольно большого размера, где были установлены двухэтажные деревянные норы. Нас перевели в вышеуказанное общежитие, а всех немцев в зону, даже девчат. Таких юных, какую они опасность представляли для страны уму непостижимо?

Девчата занимали отдельный барак, самый последний из 4 имеющихся. Для охраны зоны была привлечена воинская часть. Теперь охрана стояла день и ночь на сторожевых вышках, и один из охранников находился проходной будке. Так, и без суда и следствия, немцы были взяты под охрану и изолированы от внешнего мира на неизвестный срок. Свои охраняли своих, те, которые стояли на сторожевых вышках тем на разнарядке внушали, что они охраняют людей, с которых глаз нельзя сводить. Молодые парни из внутренних войск исправно несли свою службу. С внутренней стороны близко к ограде нельзя было подходить, иначе охрана могла применить оружие, что и имела место однажды. В этих бараках в каждой комнате были установлены двухэтажные деревянные нары, на них лежали матрасы, набитые соломой. За чистотой никто не следил, был один дежурный на весь барак, который убирал с прохода самую большую грязь. Все щели на деревянных ногах были переполнены клопами, а солома в матрасах, превращенная в пыль, расплодила множество блох. Если в таких условиях человек спал, то он засыпал от того, что был смертельно усталый, и не слышал возню вокруг себя всей этой мелкой твари. Особенно сильно они беспокоили, когда в бараках стояла духота. Один из ребят взял свой матрас и постелил на улице, внутри ограды, думал здесь найти себе покой, и не ошибся – охранник, стоящий на сторожевой вышке застрелил его в упор, как на тактических занятиях. На выстрел прибежали начальник караула и разводящий. Объявили солдату благодарность за хорошую службу, а утром парня закопали и записали потом, как попытку к побегу. Если кому надо было совершить побег, то проще всего это можно было сделать из шахты, не вернуться в комбинат. Но куда? Зачем? За какие грехи? Если никто за собой никакой вины не чувствовал, все надеялись, что когда-нибудь разберутся. Не может быть, что без вины человек должен нести унижения перед обществом.

В этом же в этот же день, когда был застрелен охранником мнимый беглец, слухи рождались самые невероятные. Колонна ребят, которых вели до комбината по Заречной улице под конвоем вдруг остановилась. На узкой улочке заглох мотор гусеничного трактора с тележкой и перегородила путь колонне. Со всех дворов вышли женщины и вслух рассуждали о происшедшем: «Ты, кума Вера, слышала новость?» – «Какую новость?» – «Вчера ночью один из зоны хотел совершить побег, взял с собой матрас и одеяло, чтобы был на чём спать при надобности» – «Вот оно что!» – «Но наши тоже не лыком сшиты. Солдат, который стоял на вышке с правой стороны от ворот за ним следил. Стой! А тот не починился, пришлось применить оружие». А мне сват Игнат рассказывал, что где-то стреляли, но он точно ничего не мог сказать. Третья подружка ихняя, слушая всё это, промолвила: «Слава Богу, отмучался!»

Летние месяцы мы могли где-нибудь наниматься работать у людей, а теперь с наступлением холодов это отпало. Питание в столовой стало гораздо хуже. Супа из колбы, а на второе капуста или изредка каша. Суп почти никто не ел, воду сливали, а колбу вонючую или гнилую, скрипя сердцем, прожевывали с солью и хлебом. Суточный паёк хлеба 1кг 200г съедали за один раз, мы были истощены и не знали меры. За рекой Кондома, под снегом лежала куча капусты, теперь при любом удобном случае таскали её. Скоро и этот неприкосновенный запас кончился. Борьба за существование шва круглые сутки, даже весь во сне. Многие из ребят этот вопрос решили по-своему, взяли себе в жёны работников кухни, которых доброе время никто не брал. Они думали над тем – Почему мы одних любим, а других замуж берем? Многие на это всё махнули рукой, лишь бы выжить в этот трудный период. Они взяли себе на вооружение другой девиз: Носим ношеное, любим брошенное. А девахи, работающие на кухне, глядели на своих влюбленных масляными глазами, сияли от хорошего настроения. Они этот вопросы решали по-своему: Я имею возможность наслаждаться тем, чем многие женщины лишены. Будет он жить со мной постоянно или нет? – это существенного значения не имеет. Надо жить сегодняшним днем, там видно будет. Таким образом, в данный момент в выигрыше оказались те ребята, которые приобрели себе союзниц в лице гладущих кухонных крыс. Теперь у них даже походка изменилась, они стали ходить чистенькие. А их подружки ненаглядные всю смену хохотали, так им жить стало весело, что рот до ушей растягивался. До этого бывало подходим к раздаче, они ни на кого не смотрели. Швыряли нам эти глиняные черепки с едой и рявкали на нас, а если кто скажет против их, то шипели, как кобры. А теперь они вежливо разговаривали со всеми, вот как резко может измениться настроение у человека, только от одной мысли, что я приобрела себе мужа. Задача, которая для её казалось неосуществимая во веки веков, свершилась. Война, такая тяжёлая и кровопролитная, принесла людям горе и страдания, а данным девахам это было счастье радость. Они мысленно думали – почему же ты не могла начаться несколько лет тому назад, когда у нас по жилам текла юная горячая кровь. Ребята, которые пренебрегли вышеуказанными методом облегчить свою судьбу, теперь глазами постороннего наблюдателя, совершили ошибку, подобно Исааку Ньютону. Когда его спрашивали – Почему он не женится, он отвечал, что жены окорачивают нам и так столь короткую жизнь. Тут он пустил свою единственную ошибку в жизни. Мужья, вышколенные своими женами, более живучи – так утверждает мировая статистика.

Третье место по численности приезжих были финны – это уроженцы Ленинградской области, снятые с фронта по нации, на основании телефонограммы НКО. Были среди нас и кадровые военные – командный состав, которые до войны окончили военное училище, и боевое крещение приняли первые месяцы начала войны. Некоторые были тяжело ранены и многие месяцы провалялись по разным госпиталям. Одним из таких был капитан Кяккинен Борис Михайлович, которому хотели ампутировать ногу, началось заражение крови. Он не дал согласие на ампутацию, чудом сохранился нога. На память остались глубокие вырезы от пятки до ягодицы, со своих четырех сторон, где под кожей выскребали всё до самой кости, и после длительного лечения дело пошло на поправку. Среди ребят были преподаватели высших учебных заведений, инженеры, юристы и т.д. Все теперь были на одинаковых правах, осваивали новые профессии шахтового искусства. На подземном транспорте, как на железной дороге, на заднем вагоне ехал кондуктор, который в последнем вагоне прикреплял красную сигнальную лампу, переводил стрелки, сцеплял и расцеплял вагоны. Должность кондуктора исполнял Карху Рейно Иванович, инженер-экономист водного транспорта. Непосредственный его начальник, человек абсолютно неграмотный, хотел его вывести в люди. Тов. Шибаев говорила ему – Тебе надо обязательно окончить курсы машинистов электровоза, почему ты до сих пор всё работаешь кондуктором? Когда я еду на заднем вагоне, то у меня мысли далеко плавают в море, а если я буду управлять электровозом, то мне думать некогда будет.

Рэйно Иванович был человеком всесторонне развитым, с ним можно было разговаривать на многие темы: про шахматы, искусство, литературу и живопись. Иногда устраивались шахматные турниры где он играл без ферзя против нас или ставил мат по заказу на любой клетке шахматной доске. В узком кругу для друзей исполнял романсы и песни, при том на довольно высоком уровне. Вскоре он покинул свою должность кондуктора и был принят на работу в трест Молотовуголь в должности юриста. В его обязанности входило защищать интересы производства, обычно на заседаниях народного суда. Многие годы он проработал на этой должности и был призван как один из способных юристов в отрасли. Затем он уехал в Карелию, где мне случайно пришлось встретиться в Петрозаводске во время моего очередного отпуска в 60-е годы.

Польские евреи почти все были грамотные, ведь евреи по традиции никогда не занимались тяжелым физическим трудом. В городах, что не магазин, то обязательно еврей там работает. Искусственные цветы делали и продавали их. В народе рассказывают: Один из евреев предложил русскому вступить вместе с ним в колхоз во время коллективизации сельского хозяйства. Когда русский спросил его: «А что мы там будем делать?» – «Как чего, – ответил еврей, – ты будешь сено косить твоя жена будет убирать, моя жена будет копна подсчитывать, а я буду записывать». Вот таким образом всем нашлась работа по способности и по уму, так рассудил Абрам. Теперь многие из них попали в труднейшие условия, шахта не торговая сеть, пришлось испытывать физический труд, тяжелый физический труд. Хотя они все были мнения, что здесь какая-то несправедливость по отношению к ним. Ведь «труд» – слово древнегреческое, раз греки его придумали, пусть сами и трудятся. На нашем участке два еврея доставляли лес в лаву, они были уже в зрелом возрасте где-то за 40 лет. На вскоре выход был найден. Лесной склад, который отгружал участкам крепежный лес в шахту, нарек на себя отрицательную репутацию. Каждый день стали поступать жалобы по адресу лесного склада со стороны начальников участков. Они не получали положенного количества крепежного леса, без которого нельзя было давать уголь. Пришлось с каждого участка назначить специального человека – экспедитора, который утром выписывал лес, получал на лесном складе и сопровождал до участка. На одном из участков на это должность был назначен еврей, и вскоре на всех участках экспедиторами стали евреи. Как видно коэффициент выкручивания у них был выше единицы, они опять попали в свою стихию. Теперь у каждого экспедитора верхний карман пиджака был наполнен деловыми бумагами, и на видном месте была авторучка. Утром они вели деловые разговор с начальником участка, а собравшихся вместе все экспедиторы крутились как мелкие воры на Сухаревском рынке. Один из евреев по фамилии Фельдман даже в расчётный отдел устроился работать. По данным он имел высшее образование, а на конторских счётах работать не мог. Все операции производил на бумаге. К вечеру его мозг совсем отключался, что его соображал самые простые истины. Промучившись некоторое время, сам отказался от конторской работы. Из всех евреев только один стал настоящим шахтером Банинбаум, даже был бригадиром добычной бригады. Во время войны польские евреи получали американские подарка от своих собратьев из-за океана. Откуда американские евреи узнали, что их братьям по крови приходится туговато в Сибири – остается под вопросом. Но факт остается фактом, что забота про них была особая, всем бы нациям жить так дружно и спаянно, и в трудную минуту прийти на помощь, остается только мечтой. Как только представилась возможность, они все уехали, только единицы остались здесь. Один из них был Иосиф Исаакович Ротенберг, который до пенсионного возраста проживал здесь. Обзавелся семьей, работал в профсоюзе на шахте Капитальная. Увлекался шахматами, был неоднократно чемпионом по городу. Основное хобби его была математика, он мог мгновенно перемножить в уме 4х значные цифры, что не каждому было достижимо.

ДЕТСКИЙ КЛУБ

Всех распределили по своим местам. Получили одеяло, матрасы набили соломой, спи и радуйся. Пока особых морозов не было, все ходили на работу аккуратно. Только один вопрос не снимался с повестки дня – голод. Те ребята, которые не находили нужным временно заключить союз с какой-нибудь подружкой, искали выход из положения, чем наполнить желудки, хотя бы в данный момент. Придерживались такой теории: Жизнь в одиночестве не легкая, но по крайней мере никто не дергает по пустякам. Лучше быть одному, чем рядом с кем попало. Сообща, сидя вечерами в общежитии, ломали голову – как бы по хлебной карточке взять хлеб на несколько дней вперед. Скоро выход был найден. Например, сегодня 18 число, вырежешь талон из хлебной карточки за 18 число, и аккуратно бритвочкой соскабливаешь так, что из него получится 3, т.е. 13-ое число. Обычно в кассу, где отпускали хлеб, такие талоны подавали вечером, при искусственном свете буфетчица глянет – за 13-ое число талон, бросает твой талон в ящик и отпускает хлеб. Ты думаешь, что обманул буфетчицу, но на самом деле обманул самого себя, т.к. за 18-ое число хлеб уже съеден. Под конец каждого месяца дня 3 хлеба не было, он был оприходован авансом, как-то надо дожить эти дни. После долгих дебатов, чтобы хоть немного поддержать себя, что-то стало проясняться. С хлебом ничего не получится, а лишний суп и второе блюдо может разрешиться в пользу голодных. Этот вариант заключался в том, что доставали разного цвета краски и бумагу, из резины вырезали штампы. Обычно в столовой талон на питание, имел квадратную форму 5*5см бумаги, на которой при помощи штампа, краской был выбит номер, например, №2 – гуляш, №5 – каша, №3 – суп и т.д. Для того, чтобы все было в азуре, работали идеально чисто. Рано утро, согласно очерёдности, назначенное лицо отправлялся в столовую. Он по всем правилам предъявлял свои продуктовое карточки в кассу и выкупал завтрак, обед и ужин полностью за сегодняшний день. Получив талоны из кассы, он отправлялся в общежитие. Здесь, как говорится, дело техники. Специалисты по этому делу самым тщательным образом подбирают цвет бумаги и краску. Когда подготовительная работа была сделана, приступили к штамповке талонов. Отштамповав несколько штук сделали паузу. Вырезали поддельные талоны и сравнивали их с фактичекскими. Эта работа делалась ювелирно, что эксперт не в состоянии был отличить, какой из талонов поддельный. Никто из ребят с этими талонами не погорел, но для работников столов это было загадочно – откуда лишние талоны и какие из них поддельные? Вот эти вопросы долгое время заставляли удивляться многих. Но однажды всему этому пришел конец. Очевидно произошла утечка информации. Теперь на целый день сразу талоны не разрешали выкупать, а если ты выкупил, то следили, что бы ты их обязательно тут же использовал. Был использованы всевозможные варианты, что только можно было придумать.

Измученные, раздетые, голодные – люди перестали ходить на работу. Пока от общежития добежишь до шахты, весь посинеешь, как дохлая курица. Ходили на работу только в те дни, когда морозы были слабее. Целыми днями комендант общежития ходил и у всех встречных спрашивал: где такой-то ночует, на каких нарах спит? Нет ли из этих ребят в данный момент здесь кого-нибудь? Никто друг друга не выдавал, так как участь для всех была одинакова. Иногда комендант у того же человека спрашивал, кого и искал, а тот ему отвечает: «Он уже недели две, как сбежал от сюда». Тогда напротив той фамилии делал отметку, что выбыл такой-то. Это было трудное время для коменданта, с него спрашивали про прогульщиков, сам он никого не знал в лицо и был бессилен что-нибудь сделать.

В комбинате шахты каждый день шел судебный процесс перед нарядом, на виду у всего коллектива, т.е. показательный суд. Прогульщиков судил обычный городской суд, который присуждал 6 месяцев подряд вырезать из хлебной карточки 200гр. Теперь его дневная норма хлеба составляла 1кг на день. А тех ребят, которые были пойманы за пределами города Осинники, судил революционный трибунал по всем законам военного времени – срок давали 8 лет лишения свободы. Чтобы облегчить ношу коменданта, ему на помощь был прислан сотрудник милиции. Вдвоем они представляли более внушительную силу – представитель власти и администратор. Однако, эти визиты не принесли никакой пользы. В дневное время все покидали общежитие, сидели в шахтовой мойке, возле системы отопительных батарей, лишь бы было тепло, а ночевать приходили поздно вечером. В это время уже не было ни коменданта, ни милиционера. Ребята принимали все меры предосторожности, чтобы не попасть в руки милиции, но те тоже не дремали, все новые методы борьбы разрабатывали. Теперь краской, напротив каждого, кто где спал на нарах, была написана фамилия. Последнее время участились ночные облавы, ловили, как настоящих преступников. Таким образом удалось поймать некоторых ребят. Нередко теперь комендант хвастался: мы их всех переловим ночью в сонном виде, от нас теперь укрыться трудно. Однако, после этих высокопарных высказываний, несколько ночных облав не дали никаких результатов. Те нары, на которых должны были ночевать прогульщики, были пустые, ребята спали на тех нарах, где ночью ушли на работу. Милиционер с комендантом рассуждали между собой: теперь нам их трудно поймать, зачем только связалась с этой краской. Не мало хлопот ребята задали кое-кому за эту зиму 43 года.

Постепенно дело двигалось к весне, разговоры теперь шли о том, чтобы быстрее настало тепло, тогда нас как никакая сила не удержит здесь. Разрабатывались разные варианты побега, большинство были такого мнения – нужно двинуться на запад и попасть в действующую армию на фронт, чем здесь мучиться. Трудно предвидеть вперед как будут складываться дела, ведь дорога на запад была не из близких, около 5000 километров, при этом никаких документов не было, что могли бы подтвердить личность. Но оптимизма, уверенности и молодого задора было хоть отбавляй. Тем более за зиму хлебнули немало горя – это само собою давала особый заряд. Только в путь, навстречу неизвестному, и никаких гвоздей. Один за другим стали наши парни покидать эти места. Обычно по 3-4 человека вместе. Каждый подбирал себе напарников по характеру, находчивости, по смелости и отзывчивости. Чтобы быть своим парнем в коллективе, необходимо придерживаться трех заповедей: не болтать лишнего на стороне, не отказывать в помощи, поддерживать компанию. Это зима стала своего рода жизненной школой, где досконально изучили друг друга от и до. Никогда так хорошо не узнаешь человека, как после серьезных трудностей и испытаний. Каждый знал – кому можно довериться, от кого следует отворачиваться, или просто сказать в глаза: «Много будешь знать, плохо будешь спать». В один из прекрасных дней мои друзья по несчастью сказали: «Если хочешь составить компанию, то подумай, через неделю покидаем это хижину». Я дал согласие. Дальняя дорога требовала подготовки по возможностям того времени, нужно было достать: спичек, соли, хлеба и т.д. В самый разгар перед событиями получаю письмо от отца, где он сообщает мне, что выслал посылку весом 8кг – гороховая мука и сало. Я рассказала ребятам о письме и сказал: «Если успею получить посылку, то пойду с вами, а если нет, то пойду ждать другого удобного случая». Прошла неделя, а извещения на посылку нет. Ребята мне говорят: «Но ты как хочешь, а мы двинулись в путь». Пожелал им удачи и на этом расстались. Через несколько дней я получил посылку, после ухода ребят. Теперь жизнь пошла иная, после работы поедешь в столовой, а к вечеру сваришь гороховой каши – совсем неплохо. Через некоторое время мне выслали вторую посылку – костюм коричневый и рубашки, которые я носил до армии. Родители всё ещё жили в Кировской области, куда были эвакуированы. Им теперь было безразлично где жить, так как деревня наша сгорела ещё осенью 1941 года. От родителей я стал получать письма всё чаще, отец писал, что не надо бежать, от этого ничего доброго не жди. Поймают, посадят. К весне с питанием на шахте стало намного лучше – за перевыполнение нормы выработки выдавали талоны на дополнительное горячее питание, кроме талонов на сухой паёк. Все стали намного веселее, жизнь набирала темпы в лучшую сторону, хотя до дня победы было еще очень далеко. Не стало прогульщиков, комендант облегченно вздохнул -зимой ему было нелегко. Радость наша была кратковременная, впереди предстояли новые тяжёлые испытания. Только люди начали постепенно набирать силу, утерянные за зиму, пришла неприятная новость – нас посадили за колючую проволоку, в ту же зону, где одну зиму прожили немцы. Это произошло в майские праздники 43 года. За что? Почему? На эти вопросы никто не давал ответа. Мы каких-нибудь полтора месяца как вздохнули облегченно, теперь всё начинается сначала. Здесь нам оказывают особые услуги, заботятся специально назначенные люди, так называемые – начальник колонны, дежурный по бараку дядя Петя и т.д.

Иосиф Андреевич Кривельков был земляк мой, мы с ним с одной деревни. Он был лет на 5 старше меня. Человек он был очень подвижный, бывалый и шире нас видел в данный момент окружающий мир и обстановку. Умел говорить то, что надо, на язык он был острый, так как за свою жизнь побывала в разных местах по Союзу. Основное занятие его было строгать, то есть строгал стружку из осины для искусственных цветов. Ещё в тридцатые годы осиновые леса вокруг наших деревень в несколько десятков километров были истреблены на нож, то есть те, которые были пригодные для производства другие стружки, без сучков. Поэтому они уезжали в другие районы и области, где этим ремеслом никто не занимался. Стружку строгали только в финских деревнях, а за несколько километров от нас в русских деревнях это никого не беспокоило. Среди нас он сразу выделился, в зоне был замечен начальством. Вскоре его возвели в должность начальника колонны. Командовать он мог, что было самое основное, грамота отходила на второй план. В обязанности его входило разбудить тех людей, кому идти на смену, построить колонну внутри ограды и доложить начальнику зоны, что смена такая-то в численности столько-то человек построена. «Какие будут указания с вашей стороны?» Если у начальника зоны было плохое настроение, болела голова с похмелья, тогда он махнет рукой и промолвит два слова: «Ведите колонну». Двухстворчатые ворота часовой откроет и ведёт счёт – сколько людей прошло из зоны за ворота. С обеих сторон состоят вооруженные солдаты из внутренних войск, которые сопровождают колонну вместе с начальником колонны до комбината шахты.

Начальником зоны был человек лет сорока пяти, плотного телосложения, носил всё время чёрного цвета френч и черные галифе с хромовыми сапогами. Эта черная форма всё время напоминала нам эсесовского фюрера. Спустя десятки лет, как только мысленно прикинешь его манеру разговаривать с нашим братом, высокомерие, ненавистный взгляд и глухой бас, так сразу пробежит по всему телу нервная дрожь, как электрический разряд. В те дни, когда у него голова не болела с похмелья или он уже заранее успел подлечиться тем, от чего заболел, тогда он выходил перед колонной и занимался воспитательной работой, которая заключалась в следующем. Начальник колонны тов. Кривельков выходил первым и давал команду: Внимание, перед вами будет выступать начальник зоны. После этого появлялся тов. Созюра. Выступление его было довольно однообразное, каждый раз он произносил одни и те же слова перед строем, мы уже знали их наизусть как отче наш. «Только частным трудом вы можете оправдать доверие». На наш вопрос: «В чём заключается наша вина? Или в том, что нас родила не русская мать?» Тут же мгновенно следовали резкие угрозы: «Разговоры прекратить, иначе посажу в карцер. Равняйсь, налево повернись, раз-два, шагом марш!» – и колонна трогалась. Таким образом проходили наши будни за высоким забором, обнесенным колючей проволокой, нас никто слушать не хотел, и за людей не считали. Жаловаться было некому, ибо начальник зоны в единственном лице был для нас царь, Бог, прокуратура и Советская власть. Его слово было окончательным и обсуждению не подлежало. Местные жители, спецпереселенцы, которые были выселены сюда как кулаки, все имели свои собственные дома или землянки собственные дома или землянки. Те, которые жили недалеко от зоны, теперь каждый день наблюдали со стороны, как нас вели под конвоем на работу и с работы. Многие думали, что ведут настоящих преступников, раз так тщательно охраняют. Основная масса работала на участках №1, он был полностью укомплектован из немцев, а мы по-прежнему работали на тех участках, где работали до зоны.

Зона состояла из трех одноэтажных бараков. В первом бараке жили финны, один румын, один молдаванин и несколько карелов. Во втором бараке жили немцы ребята, а в третьем девчата немки и несколько финок медсёстр, снятых с фронта по нации. Во втором бараки находился здравпункт, куда по необходимости можно было обращаться, если заболел. Облегчить твою судьбу даже люди в белых халатах были не всегда правомочны, так как врач, которая вела прием в зоне, сама была снята с фронта по нации, звали мы её доктор Ланге. Она по национальности была немка или мадьярка (Венгрия) и сама подчинялась начальнику зоны. Медсестрой в здравпункте работала Лена, она была немка, симпатичная стройная девушка с черными волосами как смола. Всегда опрятная и подтянутая строго по воинскому уставу, сверх армейской гимнастерки ремнем. Жизнь шла своим чередом, надо было привыкать к новым порядкам и приспосабливаться к нему. Иногда случалось приболеешь, зайдёшь к доктору Ланге, она тебя послушает и начинает объяснять чего-нибудь – ты обязан внимательно её слушать. Не дай господь, если в этот момент ты какое-нибудь слово скажешь, то сразу последует целая лекция по твоему адресу: Когда два человека одновременно говорят, то слушать некому.

Многие ребята работали на поверхности, на лесном складе. Распиливали на циркулярной пиле крепкий лес для подземных участков. Основная спец обувь всё ещё оставалась прежней – ботинки на деревянном ходу. Один ребят наших, карел по национальности, тов. Малинин, работая, поскользнулся и упал прямо на работающую пилу. В один миг и левой руки не стало, это всё произошло из-за этих проклятых ботинок на деревянной подошве. Они словно кандалы сковывали ноги, ведь подошва на них не гнулась, а человек, словно парализованный передвигал их. После смены ноги болели и ныли как запущенная болезнь ревматизма.

Удивительно крепкие нервы были у этого парня, полуголодный, одетый в лохмотья, во что попало, он не потерял сознание. Ещё лёжа на боку, и видя, что руки уже нет, он набрал силы и мужества и со злостью скинул их с ног. Они словно у циркового артиста волчком вращались в воздухе, только никто не старался поймать, отлетели метров на десять сторону. Оставшись в одних носках, прошагал до раскомандировки, попросил воды попить, сел на скамейку. Лицо было бледное словно напудрено. Немедленно было передано в зону, откуда скоро появился дядя Петя на лошади, и по известному маршруту повезли в горбольницу Бис. Через пару месяцев он снова появился в зоне, только память о своих ботинках осталась до конца его дней, один из рукавов был заправлен под поясной ремень. Времена были не те, чтобы протез получить. Теперь дядя Петя был заместитель, кто куда пошлет.

Ботинки вышеуказанной конструкции теперь получили общее презрение, никто не хотел, после этого случая, их надевать. Надо было найти выход и разработать новый вид обуви. Скоро выход был найден – теперь из резиновой ленты начали шить тапки, голенища к чуням, наколенники к спец брюкам, при работе на маломощных пластах и даже сапоги. При том о таких сапогах мечтали все, не каждый их имел. Через небольшой промежуток времени транспортная прорезиненная лента стала исчезать на глазах. Каждый, идя на работу, брал с собой нож, чтобы отрезать кусочек из НЗ.Теперь начальник участка вынужден был назначить кого-нибудь сторожем на эту работу, по силам тем, от которых не было никакого пользы по основной работе доходяг.

В годы войны в Сибири были исключительно суровые зимы. Морозы стояли продолжительное время ниже 40 градусов, плюс к тому с ветром. Учитывая нашу ветхую одежду, это было испытание на прочность. Многие парни, работая в мокрых забоях, по выезду на поверхность, до нитки промокшие, пока от штольной №4 добегут 200м до комбината, промерзали насквозь. Сами не в состоянии были снять с себя замерзшую спецодежду, раздевали по очереди друг друга. День за днем, промокая на смене и замерзая по выезду на-гора, при скудном питании, отдали Богу душу многие парни. Особенно зимой дядя Петя мучился с этими похоронами – то в шахте задавит непосредственно в лаве или обессиленный после работы ложится на транспортерную ленту, чтобы выехать под люк, попадет в сонном виде под приводные барабаны – что от него остается, только куски, отдельные части тела. Дадут ему пару человек на помощь, а они сами еле ноги волокут. Закопают как попало, лишь бы доложить, что выполнено. Часто были сильные снегопады наши одноэтажные бараки были завалены снегом по самые окна. Тогда ходили по баракам и всех свободных от смены посылали раскапывать снег.

ИВАН КАНЦЛЕР

Однажды ночью в зоне, сквозь сон, было смешно пение. Оно раздавалось со стороны 2-го барака. Часовые, стоящие на сторожевых вышках, не вмешивались, так как это их меньше всего касалось, лишь бы никто не подходил к ограде или к проходной будке. Смена, которая закончила работу 12:00 ночи с участка №1, под конвоем прибыла в зону. В числе их был и Иван Канцлер – это он был виновник ночных выступлений. Придя в свою комнату, он сразу лег на нары, ни с кем не желая разговаривать. Спустя 2 часа, когда все уснули, запел. Когда ему сделали предупреждение, то он начал размахивать руками и говорить что попало, никакие уговоры не могли остановить его. В эту ночь никто из ребят, проживающих с ним в одной комнате, не сомкнули глаз. Утром вся зона знала, что с Иван помешался. Рано утром начальник смены повел его к доктору Ланге. Она пыталась разговаривать с ним, но ничего не получилось, обследовала его и дала заключение – нервное перенапряжение. «Ему необходим покой и отдых», – сказала она. Теперь всех предупредили, чтобы никто не приставал к нему глупыми шутками и т.д. Смена, в которой он работал, на следующий день отправилась на работу, а его никто не потревожил. Он целыми днями валялся на нарах, только в столовую ходил под конвоем. Придя в столовую, он теперь не уходил оттуда до тех пор, пока его досыта не накормят. Все работники кухни были в курсе дела, что Иван не того. Поест свою положенную порцию и сам подходил к раздаче и показывал, что требуется ещё две порции каши добавить. Все его на кухне боялись не смели ему отказывать. Чашка каши дополнительного всегда была подана. Через небольшой промежуток времени он заметно поправился на лицо. Физически ничего не делал, а питался за двоих. Каждый день он спрашивал у ребят чего-нибудь, но в его разговоре не было ничего здравого. Он иногда задавал такие вопросы, что все пожимали плечами, не знали, как ему ответить. Многие стали поговаривать, что его надо изолировать от остальных. Кто его знает, что ему придет на ум – принесёт топор и всех нас сонных перерубит на куски. Иногда он похаживал внутри зоны, очевидно скучал в одиночестве. Доктор Ланге каждый день заходил к нему в комнату и справлялась о здоровье, улучшений никаких не было. Изо дня в день всё новые и новые номера выкидывала Иван. Однажды яростно матерился, вспоминал Бога и всех святых, потому-что не мог надеть рубашку. На этот раз он всеми силами старался брюки надеть на голову, так как это у него не получалось, возмущался в слух. Ребята, наблюдавшие эту картину со стороны, хотели ему помочь, но он никого близкого не подпускал. Теперь он уже несколько месяцев не ходил на работу, нужно было решить, что с ним в дальнейшем делать. Для этого доктор Ланге собрала всех больных и повела на консультацию в городскую поликлинику, в числе их было и Иван Канцлер. Прием вела врач Золотова, а доктор Ланге сидела там же и по одному представляла своих больных, характеризуя каждого, диагноз и т.д. Один за другим проходили больные из зоны эту врачебную-контрольную комиссию. Вот наконец подошла очередь Ивану идти. Доктор Ланге открыла дверь и в вежливой форме пригласила его на приём. В это время врач Золотова уже была в курсе дела относительно его болезни. Чтобы показать свою вежливость, Золотова встала из-за стола и пошла навстречу, стала разговаривать с ним. Иван, не глядя ни на кого, прошел мимо её, и сам всем за стол врача. Доктор Ланге и Золотова разинули рты, испугались и не знали, как с ним поступать. Иван, сидя за столом, стал руками барабанить по столу и говорить: Что же это такое? Есть сели, а ложек нет. Золотова услыхала эти слова, замахала руками и сказала доктору Ланге: Веди, веди его немедленно отсюда назад. Мы в данный момент не в силах в чём-либо помочь ему, всё лучшее из лекарств отправлено на фронт, ему нужен покой и ежедневно наблюдение за его здоровьем, прогулки по свежему воздуху и по возможности улучшить питание. Вечерами Иван всё чаще стал подсаживаться ближе к ребятам, которые обсуждали свои дела после работы, стал интересоваться как у них дела идут на работе. Всё с большим любопытством наблюдали за его переменой в сторону улучшения. Ежедневно стал ребят провожать на работу до проходной будки, а после этого делал многочасовые прогулки внутри зоны. Метался словно тигр, загнанный в клетку. Часовые, зная о том, что он сошел с ума, так же с большим любопытством смотрели за его прогулками. Никто его не беспокоил, находится в меру, он отправляется в свою комнату, ляжет на нары и часами смотрит в одну точку. Он за долгие зимние вечера и ночи множество раз перебрал в уме свою жизнь, но ни с кем не делился об этом.

С наступлением весны потекли талые воды и солнце так предательски стало пригревать что ни минуты покоя он себе не находи. Его особенно угнетало одиночество в зоне, когда ребята были на работе. Вопрос напрашивался сам собою – Как дальше быть или как дальше жить? Надежда на то, что его отпустят подчистую по болезни не оправдались, как будто его вовсе не существовало, никто даже слова не промолвил, чтобы дать ему инвалидность и отпустить домой и этим самым подставить конец мукам ненормального человека. Видимо не суждено мне выйти на волю, придётся мириться с судьбой. Остаётся одно – брать в руки кайло и лопату и спуститься уголек добывать. Дальше от безделья совсем с ума сойдёшь и кончишь свою бесславную жизнь в психбольнице.

Доктор Ланге при очередном посещении больного осталась довольна, что её труды не пропали даром. Это особенно обрадовало её сегодня, когда она беседовала с Иваном добрый час, и разговор получился полноценным. На все вопросы её он давал здравые ответы. Этого не было со дня его болезни. На её первый вопрос: «Как себя чувствуете?» – ответил – «Вот уже второй день как мне стало совсем легко, болезнь моя покидает меня» – «Вы все мои указания выполняете, что я советовала Вам?» – «Абсолютно все, стараюсь не расстраиваться, ежедневно делаю прогулки по свежему воздуху, и значительно улучшил питание, т.е. питаюсь нормально». Тут доктор Ланге была весьма удивлена, за счёт чего же он сумел решить вопрос с питанием, но не стала задавать ненужный вопрос. «Вот и отлично», – сказала доктор Ланге, – я так рада за Вас, просто восхищаюсь Вами, Вы настоящий мужчина, Вы взяли себе на вооружение веру. Вы поверили доктору, а вера самое сильное лекарство в мире, при том, при заболевании нервной системы. Если и впредь будете все советы мои выполнять, даю вам гарантию, что Вы вылечитесь и будете абсолютно здоровым человеком. Ведь здоровье за деньги не купишь, оно ценнее золота». На прощание доктор Ланге советовала Ивану отдохнуть после такой длительной беседы. В этот день у неё было отличное настроение, прием больных вела на высоком профессиональном уровне, не грубила, а ведь характер у неё был не из легких. Вспомнила свою молодость, как 20 лет назад, она – юная девушка держала в руках только что полученный диплом об окончании мединститута, от которого еще несло запахом типографской краски. Медсестру Лену называла Леночкой, ведь такое с ней случалось впервые, при совместной работе в зоне.

Слухи – это удивительная вещь, которая распространяется с быстротой звука. Новость узнала вся зона. Иван Канцлер выздоравливается. Некоторые рассказывали небывалые легенды – якобы он в уме решал сложнейшие математические задачи. Всем теперь охота было слышать эту правду с первых рук. Они дошли и до начальства зоны. Однажды днем начальник колонны тов. Кривельков решил навестить Ивана. Он наблюдал за его поведением последнее время, когда он начал сопровождать ребят на работу, а затем жалобно смотрел вслед им, пока они не скрылись из виду, какая-то сила тянула его по ту сторону ограды. Придя в комнату ему – Иван сидел за столом. «Добрый день, Ваня, можно?» – «Заходите, Иосиф Андреевич» – «Как дела твои, к лучшему идут? Я пришёл просто побеседовать с тобой – не желаете ли Вы пойти вместе с ребятами в шахту, посмотреть, как они там работают?» – «Я подумаю, я завтра Вам скажу» – «Ну хорошо». На этом их разговор кончился в этот вечер. В этот вечер он не отходил от ребят, и его разговоры всё больше подтверждали, что он почти нормальный. Ему теперь ребята всё рассказывали, никто больше не остерегался. «Одиночество к лицу только Аллаху» – гласит туркменская поговорка. На второй день Иван сам нашёл начальника колонны сказал: Я вчера продумал всё хорошо и пришел к выводу, что сегодня пойду в шахту вместе с ребятами и посмотрю, как они там работают. Когда началось построение колонны внутри зоны, то Иван сам пришел и встал в строй.

«Внимание, начнем перекличку», – подал команду начальник колонны. Шнайдер –Я, Кох – Я, Клевнов – Я, Шварц – Я, Леонгард – Я, Камбуряк – Я, Воробьев – Я, Шляйнинг – Я, Штрагбейн – Я. «Все?» – «Нет, не все записаны, – подал голос Иван, – запишите Канцлера» – «Я совсем из виду упустил тебя, Ваня, ты уж извини меня» – «Всякое бывает», -промолвил Иван. Придя в комбинат, он первым отправился в раскомандировку и сел на самое видное место, недалеко от стола начальника участка. Иван Ефимович Махонин, начальник участка №1, как только зашел в кабинет, так сразу обратил внимание: «В нашем полку прибыло! Кого я вижу? Канцлер вышел на работу! Подкрепление нам всегда требуется, очень рады» – «Нет, начальник ошибается, я хочу проверить как там дела у вас обстоят, под землей» – «Ты никак, Ваня, стал инспектором работать? Я прямо скажу – проверяющих побаиваюсь иногда, когда есть какие-нибудь недоделки» – «Не бойся, начальник, я ничего плохого тебе не сделаю» – «Тогда ладно, если так». Спустились в лаву, включили привода качающих транспортеров, почистили забойную дорожку от угля. Обурили забой и приступили к взрымным работам. Иван тоже помогал катать глину и делать из нее пыжи. После отпалки – грузить уголь не стал, а только со стороны наблюдал, как ребята в поте лица гребли лопатами разрыхлённый уголь на транспортер. Уголь шел беспрерывным потоком по всей длине транспортеров, по-шахтерски «чулком». Сперва по качающим лавным транспортерам, а затем по ленточным – до самого погрузочного пункта и сыпался в вагон. Наполненный вагон с углём, и большим трудом откатывать его дальше, а под погрузку поставил новый вагон. Иван взял лопату и стал очищать рельсовые пути, которые были засыпаны до самых головок рельс. Следующий вагон, нагруженной углём, Иван сам откатил. Сила у него теперь была, ведь не зря он шесть месяцев подряд ел по две порции в день, физически отдохнул хорошо. Этот день он до конца смены помогал под погрузочным пунктом, по вине люкогрузчиков остановок не было. После смены Иван чувствовал себя гораздо лучше, чем слоняться целыми днями в зоне от безделья. После работы, как и раньше, когда ещё не был больным, рассуждал вместе с ребятами о делах насущных. Его теперь слушали с большим интересом. «В тот день, когда я заболел, со мной случилась вот что», – сказал Иван, – «Только начал засыпать и как наяву увидел свою молодость, когда я выступал в художественной самодеятельности с нашей школы, в те времена я был солистом. Как будто мы стояли на сцене – я впереди, а остальные за моей спиной. Заиграли баяны, и я начал запевать «Катюшу», все остальные дружно подхватили песню за мной», – вот как бывает. Все были очень удивлены услышанным и желали ему доброго здоровья, чтобы больше никогда не болеть. Спасибо вам, ребята, за добрые слова, но в большинстве случаев бывает и так: «Делить веселье все готовы, никто не хочет боль делить». С этого дня никто ничего глупого не слышал от Ивана, все были одного мнения, что он полностью выздоровел. На второй день он в шахту не пошёл, его никто не потревожил, все ждали того, когда он сам об этом промолвит. Он еще не знал, как ему быть. Эти дни он обходил всю зону, не найдя ничего интересного, подходил к дяде Пете истопнику. Разреши я покидаю уголька в печку? Тот не возражал. Так прошло еще три дня, и он принял окончательное решение – подошел к начальнику колонны и заявил, что чувствует себя нормально, но и решил приступить к работе. Это сообщение обрадовал начальство зоны, они приветствовали такое гуманное решение его. На следующий день, при построении на перекличку, Иван стоял в строю и после своей фамилии гордо отозвался – Я. Так начались у него снова трудовые будни. Доктор Ланге теперь многим рассказывала – как ей удалось вылечить такую коварную болезнь.

ФЛЕГМОНА КОЛЕННОГО СУСТАВА

Я все эти годы продолжал работать на участке№2 на пласте, мощностью 0,9м. Работая на доставке леса, за смену приходилось ползать на коленках около 1км. Люди, работающие на угле, подвергали свои коленные суставы меньшим нагрузкам, так как передвигались только в пределах своего пая. Шёл октябрь 1944г., правое колено меня стало беспокоить, появилась опухоль и краснота. Я не обращал на это внимание, продолжал работать. Боль с каждым днём всё усиливалась. Теперь колено жгло как огнем днем и ночью беспрерывно. Пришлось обращаться к доктору Ланге. Она пощупала его со всех сторон и освободила от работы. Пролежал на нарах дня три, а за это время болезнь набирала силу. Нога теперь вся опухла и за последние сутки не давала сомкнуть глаза ни на минуту. На костылях дошел до здравпункта, Лонге как глянула на мою ногу, так и замахала руками: Всё! Всё! Идите к себе в барак, мы Вас отправим в городскую больницу. У вас образовалась флегмона, нужно срочно делать операцию дядя Петя через некоторое время пригнал коня, запряженного в тарантайку. Сидя в этой старой рессорной телеге, и покачиваясь с боку на бок, конь с большим трудом вытягивал нас из одной ямы и тут же попадал в другую. Дорога была скверная, при том осенняя грязь непролазная. Скорость, с которой мы двигались, была не более 3км/ч. За эти 3,5км пути, которые нам предстояло преодолеть, мы успели узнать много друг о друге. Дядя Петя мне дорогой рассказал, что ему частенько приходится возить в больницу ребят, но там как правило всегда свободных мест нет. Только те поездки всегда удачные, когда вожу мертвецов на кладбище. Там этот вопрос решен окончательно, еще не было случая, чтобы не приняли. За этот год дядя Петя многих увозил на коне, кого лечить, а большинство клиентов были такие, которым уже людская помощь не требовалась.

Только вчера закопали тов. Ряйконена, его задавило в лаве, при разборке забоя. Вместе с углем обрушилась ложная кровля, которая была представлена слабым породами аргиллита, в виде глины. Пока освободили его из-под породы, ему уже ничего не надо было. С носа и рта ручьем бежала кровь, и голова была пробита. Кончились муки его внутри ограды колючей проволоки. Если задуматься над словами начальника зоны тов. Зазюра «Только честным трудом вы можете оправдать своё доверие», то тов. Ряйконен старался до последнего дыхания искупить свою вину, которая заключалась в том, что его родила не русская мать. Не суждено ему было дойти до финиша, пришлось сойти с дистанции. Несмотря на то, что он не дошел до окончательного пункта назначения, но всё же приобрел себе свободу на том свете. Так как был похоронен на воле, за пределами зоны, рядом со всеми смертными. И никто и не может сказать того что он не полностью отсидел свой срок, так как на березовом кресте никаких особых отметок нет. Далее дядя Петя, развивая философию, рассуждал так – мне приходится ездить каждый месяц туда, множество раз. У меня там столько же знакомых могил сколько примерно живых у нас в зоне. Каждая поездка туда не проходит бесследно. В первую очередь навещаю наших ребят, которых я лично отвёз туда на вечный покой, затем знакомлюсь с остальными. Чтобы это всё выразить сжатой форме скажу так:

Ходил по кладбищу я снова,

Бродил, скорбя, среди могил.

Одним сказал: Зачем ты умер?