Хроники Финского спецпереселенца

Других спросил: Зачем ты жил?

Не зря говорится: «Живи для других, если хочешь жить для себя» Многие люди с большой буквы раньше времени покинули этот свет, сгорели от душевной доброты, помогая обездоленным людям, не жалей себя. При этом, не требуя никаких наград и славы, подвергали себя преждевременному износу. Воспетые слова «Зачем ты умер?» относится к ним, они бессмертны, они ещё долгие годы нужны были людям. Всякого рода бюрократы, которые жили только ради себя, не видя вокруг ничего, кроме личного блага и казенной инструкции. Будучи давно уже пенсионном возрасте морочили голову другим – думали они бессмертны. Наконец, отдавшие Богу душу, слова презрения «Зачем ты жил?» звучат как приговор, как Бухенвальдский набат. Люди не будьте такими.

Дядя Петя был человек весёлый, не унывал, хотя ему жилось ещё тяжелее чем нам. У него хлебная карточка была на 600г хлеба в день, мы тоже получали в два раза больше. Носил он густую черную бороду до пояса и любил ее при удобном случае поглаживать. Этим он подчеркивал знак уважения к своей бороде. Мало по малу мы приближались конечной цели. Среди разговоров незаметно доехали до городской больницы, которая находилась на окраине города. «Вот, мы и приехали», – сказал дядя Петя. «Ты сиди здесь на телеге, а я пойду с направлением в санпропускник, узнаю у дежурной медсестры насчёт свободных мест» – «Нет, – возразил я, -назад я не поеду в зону, мне там делать нечего. Вы помогите мне дойти до санпропускника и отдайте мне направление, а сами уезжайте побыстрее обратно. Это не твоя забота, куда они денутся?» Так и сделали. После того, как он уехал, минут через 15, я подал голос, мне отвечали: «Кто ты такой? Откуда?» – «Из зоны!», – я предъявил направление, выданное доктором Ланге. «Нет у нас местов», – ответил медсестра санпропускника. «Как хотите, дело ваше, возчик уже давно уехал». Она выскочила на улицу, убедилась, что это действительно так, схватилась руками за свою голову и говорит: «Что я с тобой буду делать? Прямо не знаю». Поднялась на второй этаж, и минут через десять я уже принимал ванну. Мне поставили койку в коридоре на проходе. Это меня ничуть не беспокоило, мне было безразлично, лишь бы избавиться от адской боли. Третьи сутки у меня во рту не было не крошки хлеба, весь хлеб лежал в тумбочке, а я не ходил не находил себе места. Через некоторое время ко мне подошла дежурный врач Маргарита Яковлевна, немка по национальности. Она проживала в зоне, только на шахте Капитальная. Посмотрела на ногу и говорит: «Потерпите до утра, утром вас оперируют, на сегодня уже набрали полностью». Это была женщина высокого роста, видная из себя, её супруг тоже находится в зоне вместе с ней. Оба они до войны проживали под Ленинградом, так называемая «Немецкая колония» Их так и звали – колонисты. Она поинтересовалась – какие порядки в нашей зоне, очевидно они были одинаковые во всех зонах. Перед тем как уходить она сказала: Потерпите ещё немного, не столько терпели, скоро войне конец будет, тогда жизнь будет намного лучше. Залпы войны всё дальше откатывались на запад. Уже перешли госграницу, а нас всё охраняли, но уже не было той строгости со стороны охраны как первые годы. Тогда могли застрелить человека как скотину, только за то, что он подошел близко к ограде. Ограда была высотой 5м и сверху её несколько рядов колючей проволоки. Попробуй преодолеть её, если сами были истощены, еле ноги передвигали. Все уже все уже поняли, что охранять нас бес толку, но поскольку сверху не было команды, чтобы распустить, значит так надо.

На второе утра обход делала заведующая хирургическим отделением Вера Сергеевна Пулькина. У неё муж был военным врачом хирургом, находился на фронте. Она как только глянула на мою ногу: «Пишите, – сказала сестре, – Операция». С операционной раздавался беспрерывный крик, так как операции на наружных частях тела делали без наркоза. Пригласят человека четыре из медперсонала, они привяжут больного к операционному столу, а сами держат за руки и ноги. Как только начинается операция, хоть уши затыкай – один только кончит кричать, а второй начинает. Такая работа давалась самим врачам с большим нервным перенапряжением. Вера Сергеевна операции 3-4 сделает, выйдет из операционной и закуривает. Наркотических средств было так мало, что они расходовались только для более сложных операций. Скоро подошла и моя очередь. Сделали разрез ниже коленного сустава, как только кровь появилась, Вера Сергеевна как нажмет на колено, так сразу целая тарелка наполнилась кровью с гноем. Это самый неприятный момент – пока ты ждешь своей очереди и слушаешь весь этот вой. Не зря один из немецких генералов в своих мемуарах писал: «Не так страшна сама смерть, как страшно то, когда долго её ждёшь. После операции стало легче, я сразу уснул, а под вечер поел. Через неделю опять пришлось повторно оперировать, и прошло немного времени третий раз ложиться под нож, так как через эти раны гной полностью удалять не удавалось. Дней через десять ко мне на свидание пришёл начальник колонны Иосиф Андреевич Кривельков. Принёс скудную передачу и то хорошо по тем временам, желал побыстрее выздоравливать. Теперь с трех сторон были сделаны разрезы и гной полностью удалили с коленного сустава. В тумбочке у меня лежала целое богатство по тем временам – 6кг хлеба. Хлеб таял на глазах, по несколько килограмм за день съедал. Говорят: «Пьют и едят все люди, а пьянствуют и обжирается только дикари» Это относится к тем людям, которые живут нормальных условиях. Сделал первые шаги по коридору на костылях, дела пошли на поправку. Ночами стал спать, появилась аппетит. Зима 44 года легла рано, в середине октября снег выпал, так и не растаял. Приближались октябрьские праздники, ежедневно слушали сводку Информбюро, все интересовались фронтовыми делами. Народ устал физически и морально. Все годы войны работали без выходных и отпусков. Шел уже четвёртый год войны. Фронт стремительно скатывался на запад, освобождая все новые города и населенные пункты, освобождали народы Европы. Мы не менее интересовались и ждали того светлого дня, когда же очередь дойдёт до нас. Уже второй год мы находились в зоне и уже третий, как изолировали нас от общества. Лежа на больничной койке, было достаточно времени, чтобы весь свой пройденный путь обдумать до мелочей. Со всеми наболевшими вопросами мы старались беседовать со многими людьми, но никто конкретно не давал ответа, кто пожимал плечами, а другие совсем молчали. Вслух говорить и высказывать свои мысли воздерживались. Это были времена, когда за одно слово, сказанное не так, человек бесследно мог исчезнуть навсегда. Времена 1937 года хорошо запомнились всем. Во многих семьях отец или сын, брат или муж были забраны по линии НКВД, из них единицы остались в живых. Культ личности был поставлен в рамки государственной политики. С самого раннего утра и до позднего вечера по радио восхваляли одного и того же человека, газеты то же самое. Попы в церквях молились перед верующими, чтобы и Всевышний дал ему силу и ум для преодоления злейшего врага. хотя он сам когда-то окончил духовную семинарию.

Однажды ночью в нашем отделении умер человек после тяжелой операции, утром мертвеца спустили со второго этажа вниз и понесли в морг. Носилки с мертвецом носили четыре санитарки. Дойдя до морга, поставили носилки на снег, а одна стала замок открывать. Как только двери открылись, так сразу к ним на встречу из морга вышел человек небольшого роста. Санитарки, как увидели это, сразу бросились бежать, чуть друг друга не подавили, и кричали от испуга во всю мощь. Получилось вот как. Шёл человек в ночь на работу, усталый, семья у него была большая он давно не видел отдыха, истощенный, работал без выходных и отпусков. Погода на улице была тёплая, шёл снег крупными хлопьями. От бессилия сел отдыхать, потянуло на сон, постепенно снег накрыл его полностью, и он продолжал спать. Мимо него в этот момент и ехала скорая помощь, заметили человека, подошли к нему прощупали пульс, лицо, руки – никаких признаков жизни. Документов в карманах никаких не оказалось, кто он, никто не знал, отвезли прямо в морг. Это был Пакратов, работал он на вентиляции. Ночью он проснулся от холода, первым делом подумал – почему же моя супруга вчера так слабо затопила печь, что среди ночи я замёрз окончательно? «Анна», – сказал он, чувствуя, что она лежит с левого бока. Это была девушка лет двадцати с длинными волосами, её красивые локоны накрывали его левое плечо. Убрав руками её волосы, он промолвил: «Проснись, Анна, надо печь затопить, я совсем замерз». Она молчала! Он впотьмах нащупал её лицо и чуть не крикнул от ужаса – оно было холодное, как кусок льда! «Черт побери, что же это такое, где я?» Соскочил на ноги, нашел в кармане коробку спичек и стал добывать огонь. Наконец это ему удалось, кругом лежали незнакомые люди. Которую он принял за свою супругу, была совсем молоденькая девушка, с другой стороны лежали две старушки, мужчина лет сорока, несовершеннолетний парень лет десяти, всего шесть человек вместе с ним. «Как я оказался здесь, ничего не помню? Помню, как сел отдыхать на обочине дороги и всё». Теперь он окончательно разобрался – что это за заведение. Сколько прошло времени, как здесь оказался, этого он не знал. Часов не имел, так как часы были большая роскошь по тем временам. Сон как рукой сняло, начал ходить по свободному пространству между мертвецами, надо как-то дожить до утра. Достал из кармана свой кисет с самосадом, завернул козью ножку и закурил. Постепенно нервы немного успокоились.

Мимо морга проходила пешеходная тропинка – через гору, мимо старого кладбища, по Южной улице прямо до комбината шахты №4. Уже несколько человек прошли по ней по морозному воздуху, отчетливо слышно было скрип шагов по снегу. Это на первую смену люди идут, время, однако, седьмой час утра. Через некоторое время шли двое и вели разговор о повышенной добыче, это теперь было модно последнее время. Постепенно стало рассветать, через решетчатые окна поступал дневной свет, уже можно было различить ночных постояльцев. Особенно пристально он рассматривал эту симпатичную девушку, с которой провёл всю ночь, а её локоны, словно кольцами виты, лежали на его левом плече. Мне никогда подобного не снилось, даже во сне, что с такой девушкой проведу ночь. Таких красавиц мало на себе земля носит. После того, как выйду отсюда, своей Анне ничего не посмею рассказать про неё. Она у меня такая ревнивая, что продолжительное время потом меня склонять будет. Несмотря на свое глупое положение, настроение было приподнятое. Вдруг он услышал людские голоса. Он отчетливо слышал, как женщина сказала – поставьте носилки на землю, я открою двери. Затем ключ щелкнул в замочной скважине, и двери распахнулись. К этому моменту он давно приготовился, стоял у порога и сразу вышел наружу. Женщины закричали во всю мощь, и от испуга чуть друг друга не задавили, бросились бежать. Опрокинули нечаянно носилки с мертвецом, который теперь валялся на снегу. Он глянул на того, кто будет этим счастливчиком, займёт его место в морге рядом с этой симпатичной девушкой. Это был молодой парень, они друг друга стоят, подумал он, а я был для неё староватый, поэтому воскрес как Иисус Христос. Он держал свой путь в санпропускник, надо было оправдательный документ получить, иначе на работе будет прогул, и запросто можно попасть под суд. На него все смотрели с удивлением, и никто не хотел брать на себя такую ответственность. В санпропускнике никаких записей после ночной смены в журнале не было, медики, заступившие на смену с утра, отвечали казенным стилем: «Мы Вас знать не знаем, кто ты такой, откуда ты попал к нам? Мы верим только бумаге, то есть что записано в этом журнале». Ему стоило немалых усилий, пока он сумел доказать это, помогла одна санитарка, которая осталась с ночной смены на утро, она самолично затаскивала его в морг. Благодаря ей такая бумажка теперь лежала в кармане. Придя домой, и рассказывая эту историю Анне, он про ту, которая лежала рядом с ним с левой стороны ночью, промолчал. Она никак не хотела поверить: «Наверное, на левака ходил?» – «Что ты, Бог с тобой!» Пришлось достать документ, заверенный с гербовой печатью, потом только успокоилась. Вечером предстояло отчитываться на работе перед начальником участка, который слушал его и ехидно улыбался, рассматривая этот документ со всех сторон. Вся мощь в нём была – гербовая печать. После долгого молчания он сказал: «Таких случаев за всю жизнь не встречал, наверное, в тебе есть что-то святого, раз ты воскрес. Не забудь отметить в табеле». На этом закончилась все похождения.

Без костылей я ещё ходить не мог, но так как у нас в зоне был свой врач, мне сказали там у себя дома будете долечиваться, здесь надо места освобождать для других больных. За мной опять приехал наш старый знакомый дядя Петя. В зоне я продолжал ходить по больничному, периодически посещая здравпункт, где мне делали перевязку. Однажды доктор Ланге и говорит мне: «С завтрашнего дня будете ходить в поликлинику на прогревание». Зима была морозной, я пока на костылях целый километр доскочу до поликлиники и обратно, эффекта от такого лечения никакого, ещё хуже разболелась нога. Скачешь на костылях, они застрянут в снег, пока их вытянешь, сам носом клюнешь в снег. Я старался доказать доктору Ланге, чтобы больше не направляла в поликлинику, но она была самолюбивая женщина и никого слушать не желала. Мне оставалось только одно – покорно выполнять её указания. Множество раз она мне доказывала; «Подумай только, какую болезнь вылечила у Канцлера, это не то, что твоя Флегмона. Это потому, что он ни разу не говорил мне против, точно выполнял все мои указания. Вы всё хорошо поняли?» – «Да», – ответил я, – «Можете идти». Я всю зиму лечил свою ногу под мудрым руководством доктора Ланге и сдвигов никаких не было. Как только наступила весна, раны стали заживать. Однако нога в коленном суставе не сгибалась. Через некоторое время раны зажили, и доктор Ланге в вежливой форме мне заявила: Я вас больше на больничном месте держать не имею права. На второй день меня назначили дежурным по бараку. Теперь в первом бараке топил печь дядя Петя, а я во втором. Таким образом я приобрел себе новую профессию. Как только свободная минута появится у нас, соберёмся вместе и вспоминаем прошлую довоенную жизнь. Среди нас самым бывалым был дядя Петя. Он был старше нас лет на 25, ещё до войны работал 15 лет машинистом парохода на Балтике, знал множество всевозможных прибауток и бывал в разных экстремальных условиях за свою жизнь. Вокруг него и собирались вечерами все ребята. По документам он числился финн, но на родном языке редко, когда разговаривал, русский язык преобладал в его разговорной речи. Чтобы попросить его что-нибудь интересное рассказывать, надо было следить за его настроением. Если бы он был в приподнятом настроении, как говорится в угаре, тогда он мог до смеха уморить всех. Особенно интересно он читал русскую Азбуку. Особенность его заключалась в том, что на каждую букву он знал прибаутку. Несмотря на то, что судьба сыграла с нами злую шутку, крепко нас обидела, унизила, но мы жили честно и дружно меж собой. Нас никто не обижал внутри зоны, мы были душевно богаче многих – это нам в трудную минуту давало силы. Как бы мы не жили бедно, но воровства среди нас не было. Кто какую вещь куда положит, там она и будет лежать.

Однажды днем я топил печи во втором бараке, время двигалось к обеду, нас должны были повести в столовую строем. Еще издали услышал, что в первом бараке что-то ненормально. Все ребята, свободные от работы, были сборе, никто не отдыхал. Шум и гам издавались со стороны первой комнаты на высоких тонах. Сперва трудно было разобраться что здесь происходит. Оказывается, у Кости Кяккинена пропал из чемодана хлопчатобумажный костюм зелёного цвета. Подобных костюмов заместо спецодежды редко привозили. Он оставил его, чтобы летом носить в чистом. Подобных случаев ещё ни разу не случалось, ведь мы уже около двух лет жили в зоне. Стали разбираться. Оказывается, что в этот момент дома были только двое – молдаванин Камбуряк и румын Воробьев. Их начали допрашивать, а они полностью отрицали оба – не видели, не знали. Мотивы их сводились к тому, что они на некоторое время отлучались по своим делам, возможно кто-нибудь из посторонних заходил к нам за это время. По их поведению видно было, что прямого человеческого взгляда они не выдерживали, а всё время старались смотреть в сторону. Чем строже допрос, тем не увереннее становились их доводы и невиновности, а в некоторых случаях противоречили первоначальным показаниям. Костя Кяккинен не выдержал и ударил два раза Камбуряка кулаком и говорит: «Наши ребята ни один не возьмёт, это ваша работа!» Тот отрицал. Среди нас были и бывалые ребята, которые кое-чего видели на белом свете, еще до войны. Один из ребят говорит: «Прекратите ерундой заниматься, ещё руки будете марать об них». Это был один из парней, которые своё детство провел в Ленинграде, был развитее многих из нас на целую голову. Городская улица – это та среда, где быстро взрослели подростки. Вот в этот критический момент он и выдвинулся на первый план и взял руководство в свои руки: «Тише! Прошу внимания! Слушайте меня!» Все вокруг затихли, каждый повернулся в сторону говорящего, стояла такая тишина, что слышно было как старые ходики тикали на стене. Все успокоились! «Прошу выполнить мои указания – принесите четыре самых длинных полотенца, намочите их и по две штуки вместе свейте, чтобы получилось две плётки жестких из них». Когда это было сделано, он сказал: «Вот теперь и начнём. Приведите их на середину круга и снимите с них рубашки». Камбуряк и Воробьев стояли среди комнаты, а вокруг плотной стеной стояли ребята. Перед началом этого концерта все отошли на некоторое расстояние, чтобы можно было свободно размахнуться плетками. Первого на середину комнаты вытащили Камбуряка, обрабатывать его приступили двое парней. После каждого удара кровь запеклась на спине, или мгновенно лопалась кожа. Камбуряк долго не выдержала такого натиска, упал с ног и горько зарыдал. Ребята подняли его, и обработка продолжилась, теперь вся спина на напоминала холодец, покрытый кровью. Вдруг он начал кричать: «Не убивайте меня, я всё расскажу» – «Отставить!» – последовала команда. «Дать ему передышку на раздумывание 5 минут». По истечении времени ему напомнили – пять минут прошли, будете говорить правду или нет? «Буду», – последовал ответ, – «Это дело Воробьёва. Он достал из чемодана этот костюм и спрятал его на потолке барака за трубой. И меня предупредил, чтобы я молчал, обещал дать мне часть денег, когда продаст его» – «Пошли, покажешь где спрятали», – сказали Камбуряку. Костюм достали из заначки, но теперь очередь за Воробьевым. Поставили его на середину круга и представление продолжилось. Парней, которые обрабатывали Камбуряка решили сменить, ибо они порядком устали. Их сменила другая пара, со свежими силами, чтобы удары были помощнее. Воробьёва спросили: «Вы что-нибудь можете сказать в своё оправдание и дополнить показания напарника?» Он молчал. Ещё раз повторили вопрос – ответа не последовало. Когда были сделаны первые удары он крикнул: Раз, два. Потом, сколько бы не били, не издавал ни единого звука, как будто язык проглотил. А били его безжалостно, как скотину, он молчал. На спине не было живого места, кожа во многих местах полопалась, по спине текла кровь. Под конец он потерял сознание и упал. Его подняли, но ноги его не держали, он снова свалился на пол. Вдруг раздался крик за нашей спиной: «Прекратить все это немедленно!» Оказывается, вооруженная охрана зоны прибежала, чтобы узнать, что здесь делается. Вся толпа разошлась по своим комнатам. Охрана, узнав, что здесь наказывали за воровство самосудом, ничего определенного не сказала, только приказала немедленно обоих отправить в больницу. Начальник смены тов. Кривельков откуда-то появился, и всё стало на свои места. Ребятам было приказано не появляться в коридоре. Дядя Петя получил наряд по своей линии, бегом отправился на-на конный двор. Мне сказали, что вместе с дядей Петей поедешь на Бис в больницу, так как Воробьёва на носилках придётся выносить в санпропускник. Минут через двадцать подвода подъехала к первому подъезду в зоне. Дядя Петя был не в духе, поглаживал правой рукой свою пышную бороду и поплевывал, при этом приговаривая: «Ах, вы дурни, дурни, нам обедать из-за вас не пришлось вовремя». Сняли старые носилки с противопожарного щита, на которые постелили старую простынь, уложили Воробьёва и накрыли какой-то дерюгой. Камбуряк, скрипя зубами, самостоятельно добрался до саней, мы тронулись в путь. Кругом стояли глубокие сугробы, сани легко скользили по накатанной дороге. Морозы были мягкие, до минус 15 градусов, небо ясное, без единого облачка, пилоты говорят – летняя погода. Поэтому ехать было удобно, не то что осенью на этой старой рессорной телеге, когда дядя Петя меня вез в больницу. Мы с ним разговаривали по разным пустякам, а про сегодняшнее ЧП ни слова. Седоки наши тоже молчали, ибо им было не о чем. Совесть человеческая мучила душу, ведь по праву мы должны были их презирать, а мы исполняли гуманную миссию милосердия.

Незаметно доехали до больницы. На этот раз нам повезло, свободные места были. Мы быстро управились со всеми делами и поехали назад. Теперь дядя Петя был в приподнятом настроении. Говорит: «Слава Богу, что мы их с тобой сдали, это хламьё ребята, нашли настоящих воров. А не дай Бог они не признались бы, тогда наша дружная семья распалась бы, стали бы подозревать друг друга. Доверие, которое было добыто в таких экстремальных условиях, могло лопнуть, как мыльный пузырь» -

«Неужели за них ещё наказывать будут?» – «Всё будет зависеть от начальства зоны», – сказал дядя Петя. На этом наши разговоры про сегодняшние события кончились. Сидя на покачиваясь в санях, конь бежал легкой рысью, мы оба молчали. Я задал вопрос: «Дядя Петя, а вам приходилось отвозить ещё кого-нибудь на эту гору, пока я лежал в больнице?» – «А как же! Сразу после тебя, через пару дней, одного отвез. После работы прилёг на ленточный транспортер, чтобы доехать до погрузочного пункта, уснул, лохмотья его одежды попали в головной барабан и его затянуло туда. Там нечего было хоронить, просто так отдельные куски мяса сложили в ящик и закопали».

После того, как этих клиентов отвезли в больницу, никаких разговоров на эту тему больше не было, ни среди ребят, ни со стороны начальства. Жизнь опять вошла в нормальное русло, ни у кого, ничего не пропадало.

Мне приходилось топить печи в ночную смену, в том бараке, где находился в здравпункт. Накидаешь уголька полные печи и дремлешь где-нибудь. Поневоле попадешь в свидетели, как будто специально прислушиваешься к чужим секретам. Медсестра Лена обычно дежурила в ночную смену и к ней наведывались туда некоторые штатские, которые физически не работали, из начальствующего состава. Засиживались там до глубокой ночи, решали вопросы наболевшее, затем перед уходом, как правило, заскрипывала кушетка. На утро Лена опять была подтянута по-солдатски, ремнем сверх гимнастерки. Глаза были глаза были масляные и блестели как у кошки. Она послушно исполняла все указания доктора Ланге и разговоры вели между собой в вежливой форме. Со стороны казалось – живут душа в душу. Это только внешний вид, а на самом деле Лене надо было иметь лошадиное терпение. В каждую минуту внутренняя энергия, подобно вулкану, могла вырваться наружу и облить грязной лавой всё вокруг. Этой опасности доктор Ланге не подозревала, какая неприятность грозила ей ежеминутно. Она была очень высокого мнения о себе, думала, что у неё ума хватит на десятерых. Если она чего-нибудь говорила, то надо было всем слегка кивать головой в знак согласия, тогда она обычно давала нравоучительные советы, которые тебе вовсе не нужны были. При встрече обязательно спросит: Вы делали так, как я советовала? Всё делала так, как Вы говорили, – надо идти на маленькую хитрость, если не желаешь в лице её завести себе врага. Поблагодарить её и сказать: Просто мне не верилось. Как мне здорово помогли. Она вовсе засияет. Я даю советы тем, кто умеет ими воспользоваться. Скажи ей правду – какого мнения ты о ней, будет идти мимо, голову отвернёт в сторонку как будто ты по 100руб. у неё занял, и долг никак отдавать не хочешь.

Лена дружила с девушками, которые вместе с ней были сняты с фронта по нации. Секреты свои они друг от друга не скрывали, даже самые сокровенные. Однажды одна её подруга задала ей несколько вопросов: Какие чувства у тебя остаются к нему после его визита? Он ведь намного старше и не исключено, что где-то у него может быть имеется семья? Лена дала такой ответ, что подруга рот разинула от удивления. Я всегда с ним бываю честнее, чем другие замужние женщины. Замуж за него я не собираюсь, этого у меня и в голове нет. В данный момент он для меня нужный человек. Неужели ты думаешь, что на нашу долю после войны женихов не останется? Я в этом не сомневаюсь, было бы желание, за этим делом не станет, надо только избегать тех, кто старается подорвать нашу веру в себе. Это черта свойственна мелким людям. После таких откровенных объяснений, её подруги сами стали смотреть на жизнь другими глазами, чем раньше. Мысли теперь текли по такому руслу, где девиз был: «Один раз живём на свете, надо брать от жизни всё, что есть возможное, и не думать о завтрашнем дне» Чем человек спокойнее, тем лучше для здоровья. Не зря говорится: «Береги здоровье смолоду, остальное всё само собой придёт».

УЧАСТОК №1

Отопительный сезон подходил к концу, на улице чувствовалось дыхание весны, в дневное время термометр показывал плюсовую температуру, кругом бежали ручьи. Дядя Петя, как постоянный дежурный, так и остался на своей прежней должности, а я взял перевод в шахту. Первое время нога плохо гнулась в колене, но теперь я за день проделывал путь по несколько километров, на работу и обратно. Это положительно сказывалось на мне, нога все лучше стала гнуться. Сперва работал на проходке конвейерного штрека, там меньше надо было двигаться, затем перешел в лаву на перестановку транспортеров. Теперь я работал на участке №1, где в основном трудились немцы. Этот участок был укомплектован полностью из ребят и девчат, которые жили в зоне. Угольный пласт, который мы отрабатывали шел мощностью 3.0м. В верхней части лавы проходили нарезки: просека или по литературному параллелька, и через каждые 8.0м сбивали сбоечными печами, т.е. оставляли целики, чтобы сохранить вен.штрек. Из-за этих нарезков каждый день был шум на наряде. Начальником участка был Иван Ефимович Махонин. Он требовал, чтобы уход по просеке был не менее 3.0м, т.е. два цикла за смену. В нашу смену на нарезках работал Федя Клевнов, немец по национальности. Парень смелый, честный, и хорошо работал. Основным виновником, из-за кого Иван Ефимович трепал свои нервы и был Федя Клевнов. Ему никак не удавалось брать два цикла за смену из-за плохой работы предыдущей смены, которую он менял. Иван Ефимович кричал до хрипоты: Почему ты, Клевнов, берешь за смену только один цикл? А Шварц ежедневно по два? Как не старался Федя восстановить справедливость, но его начальник не хотел слушать. Клевнов говорил, что Шварц не убирает за собой отбитый уголь, а весь оставляет в забое. Забьёт им до самой кровли, мне приходится полсмены убирать его уголь, когда же мне брать два цикла? Однажды на наряде как начал кричать на Клевнова, так весь наряд на ём отоспался. «Хорошо, Иван Ефимович, – сказал Клевнов! Клянусь перед Богом, если сегодня будет такой же беспорядок я вовсе не приступлю к работе, приду и лягу спать» – «Я приду в шахту и сон тебе разгоню», – сказал Иван Ефимович. Придя на своё рабочее место, порядок был ещё хуже предыдущих дней, уголь от двух циклов полностью лежал в забое. Федя посмотрел на это и лёг спать на отбитом угле. Ивана Ефимовича многие побаивались, у него был крутой нрав. Иногда схватит кусок доски и этим кого-нибудь начинает бить. Были случаи, когда пострадали от его руки люкогрузчики, если откаточные пути под погрузочным пунктом не были качественно очищены. Этот бедный люкогрузчик должен был успеть откатить на нужное расстояние груженный вагон с углем и подогнать взамен порожний, ведь механизации не было никакой. Порой, хоть лопни, одному не сдвинуть с места груженый вагон. Ведь многие парнишки были совсем юноши, было им по 18 лет или нет, теперь трудно сказать. Истощенные из-за постоянного недоедания, испуганные, слабо владеющие русским языком, все только стращали, а защищать некому было. Всё у Ивана Ефимовича сходило с рук. Он прекрасно знал и понимал, что мы люди беззащитные. Стоит ему поднять телефонную трубку и позвонить начальнику зоны, как вооруженная охрана тут как тут. Будешь, как миленький, кормить клопов в карцере. Их особенно тяжело переносить в летнюю жару. Продержат тебя там столько, сколько захотят. На отбитом угле Федя продолжал спать и не слышал, когда к нему подошел Иван Ефимович, и полилась нецензурная брань – мать перемать, вот когда я тебя поймал сонного, и хотел лопату взять и ударить его. Тут все услышали голос Ивана Ефимовича: Вот почему ты по два цикла за смену не берёшь, спать сюда ходишь! Только он приготовился ударить лопатой Федю, как тот, словно тигр, молниеносно вскочил на ноги, схватил топор и кинулся на начальника. Я тебя не Саша Вильгельм, которого ты на той неделе бил под люком. Иван Ефимович бросил лопату и сколько было мощи бежал вниз по лаве, а следом за ним с топором и Федя Клевнов. Мы хотели его остановить – Федя опомнись, послушай нас, остановись, но не тут-то было. Его глаза залились в ярости, и он плохо соображал, не давая отчета за свои поступки. Он пробежал через всю лаву за начальником и тогда только остановился, когда тот скрылся из виду. Лицо его было белое, будто его кто-то напудрил. Он шел вверх по лаве усталой походкой, словно целые сутки не выходил из шахты. В этот критический момент его никто не старался остановить, пусть человек останется сам с собою и успокоит нервы. Время лучший лекарь. Дойдя до своего рабочего места, присел, немного успокоившись, сказал ребятам: «Надо идти домой на-гора, меня там теперь давно ждут». Собрал свои инструменты и пошагал.

Иван Ефимович добежал до погрузочного пункта, весь мокрый от пота, грудная клетка его работала как кузнечный мех, ничего не спрашивая, сразу подошёл к телефону. Под погрузочным пунктом был Бернс, он был удивлён – что это с ним сегодня? Не придирался, не орал, как прежде, а дышал страшно тяжело. Как будто он без тренировки, словно спортсмен, пробежал длинную дистанцию. «Алло, алло, коммутатор, прошу соединить меня с начальником зоны тов. Созюрой». Долго это ему не удавалось, он нервничал и грубил на телефонистку. «Откуда я его найду для вас, никто не отвечает» – «Ещё звоните, да понастойчивее». Наконец-то ответил тов. Созюра. «Это Иван Ефимович, начальник участка №1, Вы меня слышите?» – «Да, слышу!» – «Прошу немедленно послать в мойку вооружённую охрану и прямо из-под крана забрать и посадить в карцер Клевнова, он на меня накинулся с топором» – «Я вас понял», -связь оборвалась.

Затем он позвонил на верхние горизонты, и узнав, что Клевнов минут 15 назад пошёл домой. Постояв немного, подался по направлению к устью штольни. Бернс теперь только понял – какой смелый отпор Федя дал этому идолу. Никто тогда на наряде не придал значения словам Феди, когда он побожился, что не приступит к работе, если подобные беспорядки опять будут. Да, есть среди нас тоже парни, которые не боятся ничего, – подумал Бернс. Что ему теперь будет?

Федя шел умеренным шагом, старался не расстраиваться, о конфликте с начальником не вспоминал. Надо беречь нервы, ведь у нас еще немало испытаний впереди. Кто его знает, сколько еще придется находиться внутри этой ограды, ведь срок у нас не указан. Так незаметно подошел до ламповой, сдал аккумуляторы и направился в мойку. Только кончил мыться и начал переодеваться в чистую, к нему подошел один из охранников зоны. Одевайся, мы тебя уже ждём. Карцер никогда не пустовал, одни только отсидели свой срок, тут других посадят. Не зря говорится: «Счастливые те, кто не замечает, как плохо мы живём». Чем раньше сядешь, тем раньше освободят.

Запахло осенью, уже первая декада августа месяца. Как только перевалило за июль, каждый день землю застилает густой молочного цвета туман. Люди говорили – это к грибам. Первосортными грибами здесь считают опята, у нас подобного рода грибы считались поганками. Под Ленинградом в них толк знали, каких попало не собирали. Незнакомые сорта грибов проверяли тут же на месте. Нажмут шляпку гриба – если выступает молоко, значит добро, если вода, то поганка. В данный момент мы могли только мечтать, все блага от нас отгорожены высоким забором. Нам предоставлено как египтянам, выполнять ту работу, которая отведена для тебя. а другой работы есть другие люди. Сегодня с самого утра шел дождь, кое-как добрались до комбината, все насквозь вымокли, пришли на наряд и расселись. Все уже привыкли к тому, что вот-вот начнет Иван Ефимович очередной разнос давать, при том, не подбирая литературных выражений. Нецензурная брань и громкий бас летели с его уст с такой силой, что пыль поднималась до потолка. Сегодня его как будто подменили, не на кого голоса не повысил, а улыбка не сходила с его лица. Многие между собой шептались – хоть бы каждый день был дождь, раз у начальника в такую погоду хорошее настроение. Зря думали, что погода повлияла на начальника, секрет его мы узнали позже. Вчера Иван Ефимович решил сходить в шахту ночную смену. Провёл третий наряд и отправился в техническую мойку, часа два поспал, такой порядок заведён на шахте у всех начальников. Придя в мойку, там свободных мест не оказалось, они уже были заняты другими начальниками участков. Он постоял некоторое время и, убедившись, что здесь ничего у него не получится, направился в кабинет. Потушил свет и лег на скамейку у стола. Как правило, в ночную смену, в большинстве случаев ходил в шахту его помощник Фёдор Петрович Ермолин. Уже стал засыпать, как вдруг двери открываются, и молодая девушка лет 18, впотьмах подбегает к нему и прямо сходу как схватит за шею и давай целовать его – ох ты мой хороший, ненаглядный, как я соскучилась по тебе. Ты давно, наверное, ждёшь меня? Иван Ефимович уже не помнил, чтобы его ласкали так когда-нибудь. Федя ты, миленький мой, я без тебя ни минуты не могу жить, целый день только и думаю о тебе. Иван Ефимович был так растроган, что не мог даже слова вымолвить словно язык отнялся. Теперь дело стало проясняться. Его помощника звали Федя, вот к кому это птичка прилетела на свиданку. Выходит, у них здесь условленное место. Это любовь не с первого взгляда, вероятно она длится уже продолжительное время. Эта коза прямо с налёта начала обнимать и целовать, а я дурень обрадовался, думал девчата меня любить стали. Кто же тебя полюбит такого сухаря, раз ты сам от них отвернулся. Надо было давно подглядеть себе какое-нибудь молоденькое милое существо. Эти мысли у него возникли мгновенно, молниеносно. Кто я, мужчина или нет? Он схватил впотьмах её и потянул к себе, не издавая ни единого звука. Вдруг она закричала дурным голосом, теперь только поняла, что вышла ошибка. Какую глупую историю попала, её Федя никогда такими грубыми приёмами с ней не обращался, не применял силу, если даже страсти накалились. Её крик эхом отдало в ночной пустоте комбината. Иван Ефимович не ожидал такой реакции, чего доброго припишут еще то, чего и не было. Слушай меня, перестань кричать! Я не собираюсь посягать на вашу женскую честь, я вас сюда не звал, сама прибежала, и оттолкнул её от себя – Убирайся вон! Она, как только освободилась от него, как побежит, даже двери не закрыла. Вот так-то. Когда ничего не ожидаешь и не думаешь, а тут такой номер. Сон он от него теперь отступил, он мысленно прикидывал всё происходящее. Надо же, эти считанные минуты, пока она его обнимала, целовала, он так разволновался, что не находил себе места. Может быть я со своей работой перестал видеть людей и саму жизнь, которая меня окружает. Разве я мог когда-нибудь подумать, что мой помощник Фёдор Петрович занимается с этими молодками. Ведь у него дома жена и шестеро детей. А я, представьте себе, ни разу у него не был дома. Может быть у него семейной жизнью неладно? Потом мысли у него потекли дальше, стал он думать свою собственную жизнь. А у тебя самого всё ли хорошо в семейной жизни? Учить других мы всё мастера! Эти мысли его уже давно беспокоили, он стал замечать, что его собственная жена с ним очень груба за последнее время, а с его отцом живут душа в душу. Неужели это правда, что я думаю, притом соседи мои тоже намеками, заводили разговоры на эту тему. Что-то тебя, Иван Ефимович, совсем редко дома видно? Заработался совсем, всё отец со снохой на пару везде. Отец у него старой закалки, давно овдовел, так и не женился. Плотный шарик, щеки красные, как спелые помидоры, с него так и веяло жаром. Никто в открытую ничего не говорил ему, чего доброго, времена очень тяжёлые, порой сутками не выходишь из шахты. Если что-нибудь на участке не ладится, всё равно покоя не дадут, вызовут из дома и пошлют в шахту. Лучше там, на месте находиться, пока поток угля пойдёт нормально. А она молодая, надоело ей ждать меня день и ночь. Всё может быть правда, только доказательств нет. Как мало человеку надо, чтобы изменить настроение. Если здраво рассудить, то ничего между мной и этой молодкой не было, но заряд на хорошее настроение я получил на несколько дней. В первую очередь необходимо наладить нормальные отношения со своей собственной женой. Я уже забыл, когда её приласкал по-человечески, только одно на уме – работа да работа. Оказывается, душа человеческая требует ещё кое-чего, кроме работы. Иван Ефимович узнал её, но никому этого секрета не рассказывал.

Закрыл двери в кабинете после визита этой молодки, прилег снова, но теперь он просто мысленно анализировал всё произошедшее несколько минут назад. Вдруг дверь снова открываются – что за чертовщина, – подумал он. «Тут кто-нибудь есть?» – последовал вопрос. «Есть», – ответил Иван Ефимович. Тут же сразу загорелся свет, это была ночная дежурная техничка по комбинату, она где-то дремала и от этого крика проснулась. «Это не у Вас здесь недавно кричала женщина во всю мощь?» – «Нет, Клавдия Петровна, я сам сквозь сон что-то такое слышал, но толком не разобрался» – «Надо же, по ночам таскаются с кем попало и орут, женщины совсем за годы войны распустились, на каждого прохожего мужчину кидаются, потеряли стыд и совесть, пойду дальше, – сказала она, – может кто-нибудь видел эту даму после ее ухода». Он долго лежал ещё на этой скамейке, в голову лезли всякие мысли. Но, слава Богу, подумал он, что никто толком не знает, что это молодка подняла шум именно тогда, когда он применил грубый прием по отношению к ней. Убедившись, что уснуть уже не может, пошел в мойку, переоделся и спустился в шахту.

ФЕДОР ПЕТРОВИЧ ЕРМОЛИН

Фёдор Петрович по сравнению со своим начальником, был человеком противоположного характера. Никогда не кричал на людей, не унижал человеческого достоинства, не наказывал никого, и не старался для производства. Для него было всё равно – участок работал нормально или нет, он не переживал. Не зря говорят: «Беззаботный человек хуже мертвеца, такие люди берегут свою нервную систему и, как правило, долго живут». С одной стороны, хорошо, но для производства от них пользы никакой. Мы работали на штольне №6, это был самый отдаленный участок возле подсобного хозяйства ОРСа. Федор Петрович ходил шахту в нашу смену, когда мы работали до 12ч ночи. От участка до ближайшего тоннеля 3км шли на лоне природы. Пойдёт домой два часа раньше смены, обязательно заберет с собой свою любовь. Летнее время идти по поверхности милое дело, кругом запах цветов, природы дышит, как тут не согрешишь, притом деваха лет на 20 моложе его, тут и мертвого потянет на подвиги. Это уже никого не удивляло, если их видели вместе. Все об этом знали и не обращали никакого внимания. Однажды мы вышли из мойки в 1:00 ночи и направились в столовую, но Фёдор Петрович нас остановил: «Вы куда, ребята? В столовую идите, в кабинет, ждите меня, я скоро приду». Набрал нас девять парней и говорит: «Сейчас поедем ко мне, жена вас накормит, и съездим мне за сеном». Все над нами имели власть – одни старались для производства выжать из нас все соки, а кто для личной выгоды. Фёдор Петрович был равнодушен к производству, но для своей семьи ему приходилось шевелить мозгами, ведь дома у него было семь иждивенцев, а времена были не из лёгких. Карточная система и в магазинах пустые полки. На иждивенцев получали всего по 400г хлеба на каждого в день. Единственный выход, чтобы прокормить такую семью, держал корову, сеял гречиху и просо, сажал картошку и разные овощи. Рабочая сила для него была бесплатная их в достаточном количестве. Сколько человек захочет, столько и пошлет к себе домой. Нашими руками он обрабатывал всё, не один гектар парни мы перекопали ему вручную лопатой. А наступит сенокос, навозим сена не менее чем на пять коров. Осенью всё вовремя намолотим зерновые, выкопаем и перевезем на двуколке весь урожай, притом вовремя и в хорошую погоду.

У нас большого выбора не было, нам остаётся только подчиняться. Надо, значит надо! Весь разговор исчерпан. Фёдор Петрович шагал впереди, а мы за ним, в кишках квакали лягушки, но мы были настроены оптимистически, скоро нас накормят, перестанет урчать. «А как с зоной будет, что там скажут нам?» – «Я уже всё уладил, утром пропустят через проходную» – «Тогда лады!» Так и дошли до владений Фёдора Петровича, жил он на самом верху, на горе, недалеко от кладбища. Хозяин стучится во всю мощь, никак не может разбудить свою хозяйку, видимо здесь нас никто не ждёт. Заскрипели двери, давно петли не смазаны, загремели задвижки, и двери распахнулись. На пороге появилась женщина невысокого роста, спросонок вид имела не лучшим образом, волосы запутанные, глаза опухшие и т.д. «Быстренько накорми ребят, они с работы, мы поедем за сеном» – «Федя, у меня ничего нет, ты мне не сказал, что ребят привезёшь». Вот так раз! Если ждать, когда она сварит, то утро будет. Федя почесал затылок себе, и мы молчим, что же дальше? «Вот что, ребята, придётся ехать не евши, когда приедем, тогда досыта поедим». Деваться некуда, поехали. Четыре тележки одноколок собрал он, и мужчина подъехал на лошади. «Кто умеет воза накладывать?» Я отозвался. «Иди сюда, садись на телегу и поехали». На нашу телегу вскочил и сам хозяин. А за нами, словно караван, подтянули на себе тележки: Леонгард, Шнайдер, Вольф и т.д. Со стороны смотреть, можно подумать – вот это хозяин, день и ночь трудится в поте лица, за один рейс обеспечь скотину на несколько месяцев кормами. Фёдор Петрович и возчик были старые знакомые, они всю дорогу разговаривали между собой, я в их разговор не вмешивался. Вдруг Фёдор Петрович поворачивается в мою сторону и говорит: «У меня есть сено близко и далеко, вам где удобнее брать?» – «Конечно, там, где ближе», – говорю я, – «Ближе это то, что первое попадётся. Понял?» – «Конечно» – «Вот и молчи» – «Добро!» Я подумал – нам какая разница, ворованное оно или нет, ведь не себе везём, а начальнику. Проехали по горам три километра, и с левой стороны дороги показался стог. Вот он, заворачивай коня. Один из ребят залез на стог, стал его разваливать, и каждый стал накладывать себе воз. Когда все воза были наложены, то по одной тележке все вместе вытянули их на дорогу. «Ну, ребята, закуривай и поедем», – промолвил хозяин. Теперь дорога до самого дома всё время шла под гору, колёса пришлось затормозить, чтобы легче было спускаться. Часа три мы потратили на эту поездку. Восток уже алел, новый день вступал в свои права. Что он принесет людям? Горе или радость, или то и другое. Ночью я не разглядел, что там, на дворе Фёдора Петровича, был огромный стог, во весь двор. Здесь хватило бы сена на всю пятилетку одной корове. Позже я узнал, что они с этим возчиком всю зиму возят на базар излишки сена и продают. Вот она где собака зарыта, Федя наш и косы в руках не держал, а его буренушка ела первосортное сено, как чай. Не зря говорят: «Надо уметь прибрать к рукам, что плохо лежит». Сено аккуратно сложили и накрыли прорезиновыми трубами. Тут вскоре и сама хозяйка появилась на дворе: «Ну, кончили ребята, вот мыло и ведро с водой, умойтесь и сразу за стол». Действительно, супу было наварено несколько ведер и жареная картошка. Мы почти всё съели под метло. Фёдор Петрович поблагодарил нас и сказал: «Сегодня никто на работу не выходит, отдыхайте». По дороге в зону разговорились между собой, оказывается эти ребята всё это сено навозили ему, многие уже множество раз участвовали в этих культпоходах Ермолина, в этом доме они были свои в прямом и косвенном виде. Держали язычок за зубами, лишнее не болтали и делали полезное дело для него. Поскольку это всё сходило с рук, без наказания, а лишний стог сена немалые деньги стоил зимой. Аппетит появляется во время еды, так и Фёдора Петровича. Этого показалось мало, и он решил другими путями доставать сено. Чтобы иметь свои собственный покос, выписал 60м новой транспортерной ленты для участка, получил её на материальном складе, и отвёз в колхоз на автомашине. На этот раз у него этот номер не прошёл, это стало известно на шахте. На него было возбуждено уголовное дело, за что он попал в места, не столь отдаленные и не близкие, оставив на произвол судьбы свою многочисленную семью. Теперь им пришлось пережить большие трудности. Фёдор Петрович, отбывая меру наказания в исправительно-трудовых лагерях, не забывал своих старых привычек, и за колючей проволокой находил себе женщин легкого поведения. Одна ненаглядная так сумела завлечь его, что после отбытия срока наказания, больше не вернулся к своей семье. Оставшуюся жизнь свою доживал в городе Белово, с новой спутницей жизни.

Однажды в Риме шел судебный процесс, судили за многоженство. 105 свидетельниц утверждали, что является женами подсудимого. Я не берусь достоверно доказывать сколько их было у Фёдора Петровича, но многие вспоминали его.

ГОРНЫЙ МАСТЕР КУРТУКОВ

В ремонтную смену у нас мастером было тов. Куртуков, из спецпереселенцев, теперь они себя считали большими военными. Руководить народом у него не было никакого навыка или просто желания. Его ненавидели за то, что он не был хозяином своего слова. «Вот вам, ребята, аккортная работа, как только выполните, можете идти домой». Обычно аккорт он давал на самые трудоемкие работы, он был не уверен, что они будут выполнены в срок. Первое время, пока его ещё не изучили, все старались выполнять его указания и охотно верили ему. Получая аккортную работу, выкладывались до последнего, в поте лица и без отдыха делали невозможное, чтобы хоть на один час раньше со смены выйти на поверхность. Как только он увидит, что дело движется к финишу, он тут, как тут. Широко расставив свои ноги, словно беременная женщина, выставив вперед свои огромный живот, промолвит: «Вот что, ребята! Время еще мало, рановато домой идти, надо ещё вот тот-то делать». После этого его наряды растягивали на всю смену, так как он потерял свой авторитет перед коллективом. Сам он был ленивый человек, как правило, держал для себя личного адъютанта. Эту должность на побегушках исполнял Саша Вильгельм, он был самый маленький среди ребят, и тяжёлый физический труд ему был не под силу. Он исполнял должность лампоноса. Аккумуляторы в те времена были несовершенные, которые через 3-4 часа выгорали. Потухшие менял на новые в ламповой. Если оставалось свободное время у лампоноса, то Куртуков посылал его на поверхность и давал спецзадание. «Саша, вырой картошки на подсобном хозяйстве, то есть иди и укради. И испеки её для меня, когда она будет готова, принеси мне сюда, в лаву». Саша исполнял все прихоти мастера, через некоторое время по всей лаве чувствовался ароматный запах печёной картошки, которую подсовывал себе под пазуху толстопузый, так его звали ребята теперь. Оставшуюся часть смены в его зубах хрустела печенка, а у остальных ребят с голодухи бежала слюна. С нами в ремонтную смену работал Бернс. Однажды он достал ведро картошки и, находясь в зоне, целый день она не давала покоя ему. Сперва ел вареную, затем резал на тонкие лепешки и пёк на печи. За день он с ней справился, к вечеру ведро было пустое. Работали мы в ту пору в ночную смену, проветривание в лаве было слабое, как только приступили к работе, Бернса начало пучить. Желудок не перерабатывал содержимое, пошло обильное выделение газов. Все прекратили работу и плевались, а Бернс всё выдавал новые и новые порции. Стоило ему чуть нагнуться, как выделения вновь повторялись, и по запаху, словно нашатырный спирт, действовал на слизистую оболочку глаз. Куртуков долго следил за этим делом, надеясь, что в конце концов это прекратится, но его надежды не оправдались. Приняв окончательное решение, сказал: «Бернс, иди домой, ты сегодня больной. Если ты останешься в лаве, то к смене мы не успеем закончить ремонтные работы, и задержится работа угольный смены». Так Бернс получил дополнительный отдых от того, от кого никогда не ожидал.

Некоторые ребята носили с собой в шахту вареную картошку в котелке. Один из них был молдаванин Дога, который работал в добычной смене. Он был ростом под 2 метра, это скудная еда, что нам подавали столовой, ему было как слону дробина. Недалеко от места работы он прибивал гвоздик или деревянный колышек в стойку, на который вешал котелок. Во время работы глаз не отводил от содержимого, чуть какая-нибудь остановка, тут же подбегает и грязными руками достает еду. Пока в котелке чего-нибудь имеется, оно ему покоя не давало.

Лава, которую мы обрабатывали, в данный момент была последняя на этой штольне, скоро здесь будут свертываться все работы и участок перейдет на другое крыло шахты где преимущественно залегают пласты угля малой мощности до 1м. Следом за продвижением лавы погашались выработки. Ежедневно на наряде напоминали нам, чтобы не останавливали в отработанном пространстве трубы, рештаки и прочее оборудование, а после смены складывали на уклоне, откуда они будут выдаваться на-гора.

После ЧП с Федей Клевновым, на некоторое время Иван Ефимович придерживал свои нервы, ни на кого не кидался, но перевоспитать себя за такой короткий промежуток времени – задача не из легких. Скоро всё было забыто, старое начинается снова. Командный стиль руководства и неограниченная власть вырабатывались десятилетиями, которая расшатывала нервную систему, если что-нибудь делали не так, как он хотел. Однажды случился аналогичный случай в конвейерном штреке. Электрослесарь Саша Драйт отбалчивал ставь труб, заваленных углем и затопленных водой, проложенных по почве ещё два года тому назад, при монтаже лавы. Одна из гаек так заржавела, что он никак не мог ее отболтить. Иван Ефимович стоял в стороне и наблюдал за этой сценой. Вдруг, как будто бешеная собака его укусила, он накинулся на слесаря. Ты, такой-сякой, с тебя толку нет никакого. Нецензурная брань во всю мощь летела из его уст. На самом деле это был один из лучших электрослесарей. Драйт терпел, терпел и вымолвил: Уходите отсюда ради Бога, Иван Ефимович, не мешай мне работать. От нервного перенапряжения лицо его покрылось бунцово-красными пятнами, он затопал ногами и пошло-поехало. Драйт долго терпел, пока он его допек, схватил молоток и бросился на начальника. Иван Ефимович пробежал через лаву за считанные минуты, а Драйт бежал следом за ним с молотком в руках. Участь одна для всех – карцер. Сегодня очередь за Сашей Драйт. Теперь я не раз вспоминал своего первого начальника участка Александра Николаевича, он придерживался гуманных идей. Человек родился чтобы делать добро, за что пользовался авторитетом, люди его всегда слушались и платили взамен там тем же.

После отработки мощного пласта, нас 10 человек оставили для демонтажа и выдачи оборудования. Горный мастер теперь у нас был свой парень – Вольф Николай Романович. До войны жил в Москве, где окончил техникум химической промышленности. У нас теперь была своя республика, никто на нас не покрикивал, а мы сами старались работать честно. В устье штольни, где был опрокид, где вагоны с углем опрокидывали в бункер. Те ребята, которые постоянно работали на опрокиде, натаскали за осень картошку с подсобного хозяйства и спрятали её обработанных печах с таким расчётом, что зимой будут по маленько после работы таскать домой. Мы эту картошку нашли. Теперь Николай Романович каждый день назначал дежурного по очереди. В его обязанности входило принести два-три ведра картошки, разжиечьь костер и довести картошку до кондиции. Притом костёр жгли внутри раскомандировки, где пол был разобран кем-то. Никто не думал, что сгорит эта избушка, все всё обошлось благополучно. Когда печенка была готова, сходить и пригласить всех на обед. Расстояние от устья штольни до места работы была недалеко. Все рассядутся вокруг костра и пошла печенка в вход за милую душу. Немного отдохнули и снова за дело. Это были золотые деньки в нашей жизни, когда мы работали на демонтаже.

Через месяц мы всё оборудование выдали и нас перевели в новую лаву. Знаменитая лава №17 была расположена в районе Биса, под рекой Малый Кандалеп. Мощность вынимаемого угольного пласта составляла 0,9м. Боковые породы, почвы и кровля, были представлены породами аргиллит, слабо устойчивыми, как глина. Сегодня цикл взяли, а на другой день лаву так зальет, что свободного пространства остаётся 0.5-0.6м. Крепежная стойка уходит в боковые породы. А самое неприятное было то, что по всей длине лавы сплошным потоком лила вода. Сперва этот участок хотели дать вольным, но потом передумали, зачем вольных людей угроблять, пусть здесь зона работает. Привода в лаве были качающие, рештаки между собой соединялись болтами. После каждого вынутого цикла рештаки с завальной стороны нельзя было отбалчивать, т.к. через рештачный ставь нельзя было просунуть голову. Тогда приходилось ручными лебедками тянуть вниз целую серию рештаков и у конвейерного штрека их разбольчивать. Качающие привод так крепко зажимало, что при помощи кувалды и ломика, лежа на боку, по целой смене долбили кровлю, которая лежала на приводе. Работать приходилось каждый день по две смены. Угольная бригада работала в другой лаве, а нам никто не мешал, хоть сутки не выходи на-гора. Мы носили брезентовую спецодежду, которая через 20 минут работы промокала насквозь. Если кто оправлялся по легкому, то одно удовольствие составляло в штаны, хоть на миг почувствуешь мизерную долю тепла. В этих адских условиях нас довели до отчаяния. После такой смены, промокшие до нитки, в зимнюю стужу, пока от лагеря дойдёшь до мойки, не дай Господь и врагу. Это невозможно описать, это надо самому испытать. Люди до того уставали, что жизнь теплилась чуточку, более 200г хлеба не могли есть. Организм переносил адские нагрузки, потому-что мы были молоды. Придя в зону, все сразу ложились спать. Несколько часов отдохнёшь, только тогда появится аппетит. Наши ряды постепенно день за днём уменьшались, поредели. Многие находились по больничному листу, а некоторые уже отдали Богу душу. Однажды вечером, во время ночного наряда, все в один голос заявили – не будет прорезиновой спецодежды, никто из нас в лаву не полезет. Прорезиновую спецодежду в первую очередь выдавали вольным, зона обойдется и так – подохнут, туда им и дорога. Последнее время лава подошла под самое русло реки Малый Кандалеп, условия работы стали совершенно невыносимые. Холодная вода сплошными потоком лилась с кровли прямо под шиворот и растекалась по всему телу. Наряд нам давал механик участка Пётр Петрович Людвиг. Попал он сюда с фронта в чине капитана, парень он был грамотный и вскоре его выдвинули на должность механика. Он нас всяко старался убедить, уговаривал не поднимать крупного скандала, но мы стояли на своём. Пётр Петрович был вынужден идти доложить высшему начальству о наших требованиях, мы ожидали благоразумного диалога, чтобы облегчить свою судьбу. Почему это так? А не так, как у людей. Вдруг двери открываются и на пороге появляется начальник шахты №4 Михаил Иосипович Бармут. Первым делом он обвел взглядом всех ребят и как закричит во всю мощь своих легких: «Забастовка? Не забывайте, кто вы. Я вас собственноручно, без суда и следствия, расстреляю до единого. Дайте мне автомат, всех сию минуту отправлю на тот свет. Марш в шахту, чтобы глаза мои вас не видели». Его руки дрожали, нервное состояние его было подобно приступу эпилепсии. Мне уже когда-то подобное приходилось видеть, хоть в иной форме. Это, как правило, свойственно трусливым людям. Мною ниже упомянуто о капитане Лярском, который был у нас командиром роты в строй батальоне. У этих людей, как правило, двойная душа. При экстремальных условиях они добры к тебе, лучше родного отца, у них появляются животный страх за свою собственную жизнь. Стоит ситуации измениться – как их не узнать. Михаил Иосифович Бармут, собиравшийся нас в упор расстреливать прямо в раскомандировке участка, был родной брат по крови нашему командиру роты Лярскому. Свою преданность и героизм ему представилась возможность доказать на деле, когда немецкие войска занимали Донбасс. Вот тогда надо было попросить автомат и с оружием в руках отстаивать честь и независимость Родины. Как делали истинные сыны разных национальностей, населяющие Советский Союз. Михаил Иосипович предпочёл иной вариант – оформить себе документы и уехать подальше от фронта. В Кузбассе без него могли вполне обойтись. Находясь за многие тысячи километров от тех краев, где решалась судьба Родины, пользуясь неограниченной властью, он творил чудеса, что иначе не назовёшь как глупость. Глупость -это дар Божий, но нельзя этим даром злоупотреблять. После того, как он объявил нам приговор – высшую меру наказания, но в исполнении её не привёл, только из-за того, что не имел автомата. Нам осталось одно – подняться и отправиться в шахту, иначе карцер. Судить нас бесполезно, так как во многих лагерях условия жизни были не хуже наших.

Так мы отдали всё своё здоровье. Оставшиеся в живых, многие ребята, взяты за учёт тубдиспансере или получили проф. заболевание – пылевой бронхит, эмфизема легких, пневмония и т.д. Мы уже не люди, а живые трупы, никому не нужный пустой балласт для общества. Дыхательные функции нарушены, теперь попробуй докажи – где ты потерял здоровье. Лозунгов подобных «Всё для человека, все для блага человека вовсе не было. Лозунг был один – уголь любой ценой. После окончания смены, каждый раз горный мастер обязан был просить разрешения на право выезда на-гора у дежурного по шахте. Если какой-нибудь пункт по наряду не был выполнен, выезд запрещали. Несмотря на то, что люди уже две смены подряд находятся под землёй, под проливным дождём. Самые большие трудности в этих экстремальных условиях выпали на долю ремонтной смены. Если участок плохо работал за прошедшие сутки, виноваты ремонтники. Особую сложность в работе составляло крепление качающих приводов проводов так как кровля и почва раскисли от воды и были представлены слабо устойчивыми породами. Огромную нагрузку испытывал привод во время работы, передвигая взад и вперёд весь рештачный став, как колхозную веялку. Крепежные стойки часто выпадали, и привод раскрепился. Угольная смена отказывалась браться за такую ответственную работу, как крепить его. Требовали вызвать специалистов. Эти полуживые работники ремонтной смены, порой только успевали помыться, как из зоны прибегала охрана и заставляли снова надевать эту мокрую мёрзлую спецодежду, которую несколько минут тому назад с великим трудом сняли себя, и отправляться назад в шахту. Однажды опять раз раскрепился привод, который крепил Давид Леонгард. Привода крепили самые опытные ребята. Во многом, в этих грехах были виноваты сами угольные бригады. Они заваливали решеточный став углем на остановках до самой кровли, поэтому привод не в силах был брать его с места и от перегрузки раскреплялся. Как только поступил сигнал в зону, что надо Давида Леонгарда вернуть назад в шахту, его разыскивать отправился начальник Кривельков. Давиду сказали, что так и так, тебя разыскивают. Он спрятался в мойке, в темном углу. Начальник смены пробежал по мойке с десяток раз взад-вперёд, кричал: «Давид, а Давид, ведь я знаю, что ты здесь где-то, выходи по-хорошему». Но Давид не намерен был снова натягивать на себя эту мокрую спецодежду, предпочёл лучше отсидеть в карцере. Вот так мы и жили, но человеческого достоинства не растеряли, остались людьми.

Еврей (Jude)

Среди нас на перестановке транспортеров работал Володя Филатов. По документам он числился немцем, но не выговаривал букву Р. Немцы ребята говорили это не наш, он Jude. Он каждый день ходил по столовой и собирал объедки по столам, что люди сливали со своих супов. Водичкой набьёт себе живот полный, так что во время работы, как только нагнется вниз головой, так вода через рот сама выливается назад. Пользы с его работы не было никакой, он только мешал остальным. Каждый старался поиграть с ним, шепнуть или чего-нибудь. Штаны у него всегда были порваны между ног, кошелёк всё время болтался на виду. Для потехи кто-нибудь схватит грязными рукавицами за них и сильно сожмет, он орёт дурным голосом – опять вся бригада не работает, разрядка для всех. Когда немцы на него говорят (du biff dymmer okc) дурной бык? И чего только не делали над ним. Однажды он шёл на работу по штольной №4 и на ходу спал, вдруг как врежется лбом об стойку, и сам не заметил, как в сонном виде повернулся на 180 градусов и в дальнейшем пошагал по направлению домой. Один из ребят наших идет ему навстречу и спрашивает: «Ты куда, Володя, идёшь?» – «На работу» – «Ты ведь идёшь на-гора» – «Пошёл ты …» Он никому не верил, потому что все над ним насмехались.

В последствии он до того слаб, что был уже близко в кандидаты на тот свет. Работать уже не мог, тогда его определили караулить запасной рулон прорезиновой транспортерной ленты. Всё, теперь ленту не возьмёшь, – переживали ребята. Володю трудно уговорить на такое дело, он человек нелюдимый. Некоторые говорили – сам виноваты, довели его сами до того, что он нас всех ненавидит. Обувь всем надо было, как теперь быть? Решили разведать это дело. Он как спиной облокотился к этому рулону, так и уснул. Потушили ребята аккумуляторы, и с другой стороны рулона подошли, отрезали по куску, а Володя как спал, так и не шевельнулся. Пришёл в шахту Иван Ефимович, разбудил его: «Почему спишь?» – «Я не спал, задумался и зажмурил глаза» – «Допустим, что это так. Тогда ответь мне вот на такой вопрос, почему отрезал ленту?» – «Я не трогал», – сказал Володя, заикаясь и, не выговаривая букву Р, – «Я тебе покажу не трогал, будешь долго помнить меня». Теперь каждый день на наряде на него кричали, он уже совсем сделался заикой. Тебе дали работу по силе возможности, а ты и на этой работе не хочешь работать. Теперь появилась свежая тема для юмора над Володей. Скалить зубы над ним, как он несёт своё дежурство по охране доверенного ему объекта. Те ребята, которые сами отрезали по куску ленты с этого рулона, больше всех смеялись над ним, подливая керосина в огонь. Что Вы хотите, Иван Ефимович, он же Jude, они не привыкли работать. Раз Иисуса Христа предали, а Вас тем более. Доверили козлу капусту караулить. Этого было достаточно, чтобы вывести начальника из равновесия, глаза Ивана Ефимовича залились кровью, его трясло, как будто он сидел на электрическом стуле. Наконец он немного стал соображать, что от него хотят. После минутной паузы он вымолвил: «Я научу тебя, жидовская морда, как на белом свете живут». Тут хоть в петлю залезь от такой жизни. Однако, ему теперь было всё безразлично, это очевидно и спасло его. У него в голове теперь извилины были все выпрямлены. Думать он не имел права, за него это делали другие. У него отняли самостоятельность, за него думал на работе начальник, а в зоне проявили особую заботу, даже сон охраняли. «Отдам под трибунал, будут судить как врага народа. Ишь, что он надумал – сорвать выполнение Госплана и тем самым помочь врачу. Уголь в настоящий момент нужен стране как воздух, а он транспортерные ленты режет. Донбасс под немцами, Кузбасс должен удвоить добычу, а ты чем занимаешься?» Теперь все ребята, которые подтрунивали Володю, притихли, все подняли, что шутки глупые получились. Здесь ничего хитрого не составляло, только оформи материалы и отдай соответствующим товарищам из КГБ, они сразу дадут делу ход. Многим стало жалко Володю, стали они говорить: «Иван Ефимович, может быть он не виноват, человек ослаб, надо простить ему на этот раз». Иван Ефимович словно проснулся после глубокого сна. Его ещё била нервная лихорадка, и после этого он ни единого слова не сказал до конца наряда. И вряд ли он был бы в состоянии здраво анализировать до мелочей весь объем работ, которой предстояло выполнить, этим занимался механик участка. Каждому в отдельности, конкретно и понятно, в сжатой форме давал наряд. Как говорится, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. В спокойной обстановке, как у порядочных людей, где человеческой личность не унижалась. Забегая вперёд, хочу сказать, что все, подобные Володе, ушли на тот свет. Кто подбирал объедки по столовой и рылся на помойках, а он остался жив. Спустя много лет я его встретил на демонстрации 1 Мая.

Перемены, которые давно должны были произойти, всё же осуществились. Вооруженную воинскую часть внутренних войск сняли с охраны зоны, теперь охранниками стали свои люди, дисциплина стала слабее, на сторожевых вышках охраны совсем не стало, контроль за выходом на работу и выезд контролировались в проходной будке зоны, где висели наши рабочие номера. За разные провинности по-прежнему наказывали, карцер всё время был переполнен. Вместе с вооруженной охраной сменили начальника зоны, эту должность теперь занимал Мюллер. Откуда он появился, достоверно сказать не могу, но он имел своё личное оружие – пистолет. Многие утверждали, что он ранее служил в органах КГБ.

Теперь, в осеннее время, часто делали ночные вылазки за пределы зоны. В одном месте забор вокруг зоны плохо освещали прожекторами, в этом месте сделали подкоп под оградой и вылазили за пределы зоны, а дыру снова заделывали. Одна сторона ограды находилась не более 5м он железнодорожного полотна, по которому день и ночь ходили люди местные. Стоило выйти на железную дорогу, можешь свободно идти, тебя никто не остановит ночное время. За пределы зоны заставлял нас лазить нас голод. Кругом отменная картошка росла по горам, а мы были голодные, поэтому приходилось совершать эти ночные налеты на подсобное хозяйство. Удачно совершил вылазку – полмесяца сыт. Однажды мы вчетвером уже заканчивали свой рейд, несли на себе мешки с картошкой, осталось до ограды не более 200м. Вдруг в ночной тишине отчётливо стали слышны шаги, человек шёл быстрой походкой вслед за нами. Что делать? Мы остановились, поравнявшись с нами, мы его узнали – это был наш новый начальник зоны Мюллер. «Все, братцы, попались!» Он пристально смотрел на нас и вымолвил: «Ну что, хорошо, хотя и здесь!», это он имел в виду про наши мешки с картошкой. Пройдя мимо нас, он зашёл в проходную будку к охраннику. Ну, влипли, – подумали мы. Отправились напрямую через проходную со своими мешками. Прежний план наш, как затащить мешки внутрь ограды лопнул, как мыльный пузырь. Чем быстрее всё кончится, тем лучше. Двум смертям не бывать. Очевидно дает указания охраннику, чтобы прямо в карцер посадил нас. Мы особенно не волновались, сама жизнь нас такими сделала за все эти годы. Мы потеряли веру самое святое, в которое верили с детских лет. Мы слышали одно, а на деле видели другое, эта болезнь называется ухо-глаз, этим болело наше общество. Прошли через проходную и ждали команды – Остановись! Её не последовало! Нас пропустили через проходную, охранник даже ни единого слова не вымолвил. Вот так чудеса! Как мало простому человеку надо. Обидеть, ранить обидой очень просто, быть человеком – трудно. Мы еще не знали – что из себя представляет наш новый хозяин. Сегодня он по отношению к нам поступил гуманно. Была ли это жалость или человечность? – одним словом молодец, не ожидали этого мы. На крыльях прилетели по своим комнатам, вставай, начинаем картошку варить, поднялась братва. «Что с вами?» – спросили они. Когда мы рассказали, что произошло несколько минут тому назад, многие не поверили, нам самим казалось, что это был сон. Нас уже не сопровождала охрана до работы и после работы лишь проходная вела учет – во сколько ушел из зоны и когда вернулся. Теперь каждый человек, который не имел нарушений по работе и по режиму в зоне, имел право ходатайствовать перед начальником зоны, через начальника колонны, себе увольнительную на выходной день. Часы, указанные в увольнительной, мы могли использовать по своему усмотрению. Если у тебя имелись деньги незначительные, то имел право сходить на базар и на барахолке с рук купить какую-нибудь необходимую вещь. Заодно протолкаться там, хоть на белый свет посмотреть, узнать, чем люди живут, какими заботами они заняты. Однажды в воскресенье многие из ребят собрались идти на базар. В нашей комнате постоянным писарем по разным мелочам был я. Седьмой класс я окончил в ту пору, когда все школы были переведены на республиканский язык, то есть русский, а большинство из ребят учили в школах на родном язык. Чуть управились утром, ребята стали поторопить меня – начинай писать увольнительные. Один за другим подходили ребята, скоро все свободные от работы держали в руках этот единственный документ, который мог подтвердить твою личность, в случае каких-нибудь неприятностей. Заодно и себе написал и оформил. Сперва должен был подписать начальника колонны, а затем утверждает начальник зоны и заверить. Осталось только идти через проходную и отметиться. Тут один из наших ребят подходит и говорит – пиши и мне, а другой из парней рассказывает: «При оформлении увольнительной, начальник колонны Кривельков шутя сказал – все на базар просятся, никто не пишет, что увольняюсь по бабам». Я решил этой шуткой воспользоваться и пишу этому парню: Увольняюсь по бабам и указал время от 16:00 до 6:00 утра. Кривельков эту бумажку подписал не глядя, и тот отправился к Мюллеру. «Кто это тебе написал?» – спросил он. Тот назвал мою фамилию, сразу последовала команда по телефону – на проходной задержать такого-то и посадить в карцер. Я как раз в этот момент предъявил свою увольнительную охраннику, который делал запись в специальный журнал. Мою увольнительную сразу отобрали, а меня посадили в карцер. С наружной стороны забрякали железные запоры, на которые повесили увесистый замок. Пропал выходной, так тебе и надо, доигрался со своими глупыми шутками. Была летняя жара, в карцере особенно было душно, я лёг спать на голом полу. Лежу и думаю: ребята все ходят по базару, наслаждаются свободой по-человечески, а ты изволь, отдыхай на этой перине, другой раз будешь поумнее. Я пролежал около часа и стал засыпать, ведь сон самый лучший лекарь. Только заснул, как клопы напали на меня, всё тело жгло огнём, решили выгнать меня со своих владений. Учуяли запах человека, решили отведать свежего клиента. Так как за прошедшие сутки здесь ни единой души под арестом не было, они ведь тоже живые существа, на святом духе не проживут. Я снял рубашку, и во всю воюю с клопами, в этот момент открывают замок и забрякали засовы, двери открываются и на пороге карцера стоит сам Мюллер, охранник и начальник колонны. Увидев меня полуголого, удивились. «Ты чем тут занимаешься? Почему разделся?» – «Гражданин начальник, клопы живьем заели меня, нету никакого спасения от них, вот я и вытряхивал их с рубашки» – «Говоришь, что удобства для тебя создали здесь неважные? Допустим, что это так. Но за какие проделки ты сюда попал? Это ты понял или нет? Наверное, нас обвиняешь?» – «Нет, никакого я не обвиняю, только самого себя, что совершил такую глупую шутку». Мюллер был в хорошем настроении, это сразу заметно было. «Допустим я не заметил бы, а механически подписал бы эту бумажку, тогда что? Если бы у него стали бы проверять документы на базе, какое глупое положение мы попали бы. Теперь понял свою вину?» – «Понял», – промолвил я, – «Ещё будешь таким вещами заниматься?» – «Нет, никогда» – «Тогда выходи отсюда и забери в проходной свою увольнительную, и запомни раз и навсегда» – «Благодарю вас», – сказал я, и не чувствуя ног под собой, прошел через проходную, а через 15 минут уже был на базаре. Встретил своих ребят, с которые с большим удивлением смотрели на меня. «Ты или не ты? Как очутился здесь? Ведь тебя посадили в карцер?» – «Надо уметь!» – шутя сказал я. Чего там только не продавали на барахолке в руках. Были некоторые вещи подходящие, но много было барахла, которое давно надо было в утиль сырье сдать. Цены были очень высокие: стакан махорки стоил 50руб., картошка 300руб за ведро и т.д. Протолкались там, купили курева и семечек и вернулись в указанные часы в свой родной клоповник.

Наконец пришла долгожданная радость для всего народа – кончилась война! Все облегчённо вздохнули. Кто плакал, ожидая радостных встреч со своими близкими, а кто наоборот плакал от горя, что больше никогда не придётся встретиться с любимым человеком. Ведь этот гигантский механизм войны по своим масштабам пожирал ежедневно миллионы рублей, которые теперь будут использованы в мирных целях. Освободятся миллионы рабочих рук, которым пришлось взять в руки оружие и превратиться в профессиональных убийц, чтобы отстоять независимость и свободу Родины.

Последнее время появились слухи, что скоро нас выпустят из зоны. Этого мы ждали долгие годы, находясь за колючей проволокой. Опасения вождя о создании «пятой колонны» ради чего мы оказались здесь миновали. Победителей не судят, они всегда правы. Не прошло и двух месяцев после войны, нас выпустили на свободу. Распределили по общежитиям №2, № 25 и №28, недалеко от шахты. Эта свобода, доставшаяся нам огромной ценой, была мнимой свободой. Теперь мы имели право передвигаться внутри города, а за его пределами нет, так как у нас никаких документов и их не собирались в скором будущем нам выдавать. Нас поставили на учёт в спец комендатуру, владения которой находились на Заречной улице по соседству с нами. На каждого человека была заведена специальная карточка, и мы обязаны были в месяц один раз отчитаться в комендатуре, чтобы комендант знал, что ты не покинул самовольно пределы города, а покорно продолжал жить там, куда тебе определили. Нас возможно ещё бы не выпустили из зоны, но в срочном порядке нужно было освободить лагерь для военнопленных. Это были кавказские нации, которые попали англичанам, когда освобождали Германию. Все они были одеты в английскую военную форму зелёного цвета из чистого тонкого сукна: френч, брюки, шинели, на ногах ботинки с подковами. Одеты они были с иголочками, всё на них было особенно добротно! Про то, как родина встречала своих сыновей, которые попали в плен или сражались в отрядах сопротивления в разных странах Европы – во Франции, в Италии, в Бельгии и т.д. Поэт Евтушенков в своих стихах выражает такую мысль: «Мы приближались к родным берегам, нас встретили в Баку с собаками, только собаки теперь были на родных поводках.

Теперь местные жители окружили зону, их труда как туда кинула как магнитом. Пока мы были в зоне, они даже близко не подходили, так как у нас кроме блох и клопов ничего не было. А эти парни приехали с запада, многие имели по несколько ручных или карманных часов. Многим местным жителям удалось за кусок черствого хлеба, обменять какую-нибудь добротную вещи или часы. Голодный всё отдаст, лишь бы наполнить себе желудок в данный момент. Стоило одной из местных произвести удачную обмен, операцию, как это мгновенно распространилась по всей Заречной улице. «Кума Вера вчера за котелок варёной картошки обменяла новый пуловер. Ай, да кума, сегодня надо и нам попытать счастья», – сказала Саморокова Нюра.

Нас определили в общежитие №25, в том числе и нашего дядю Петю. В зоне он был незаменимая личность, без него ни единого дня не могла обходиться администрация. Хотя основная его должность была дежурный по бараку, а за этими словами столько неотложных дел приходилось ему решать. Умер человек, он должен был себе помощников набрать, отвезти его на кладбище и похоронить. Заболел кто-нибудь, идти на конный двор, пригнать коня и отвезти человека в больницу. Делать подъём ребятам, чтобы не проспали на работу. Объявлять, когда строиться на обед или на ужин и т.д. Теперь все эти заботы от него отпали, он словно заведенная пружина, находился в напряженном положении – вдруг всё остановилось. Многие, после такой резкой перемены обстоятельств, покидают грешный мир. Сердце выбивается от нормального ритма работы. Подобно этому случилось и с нашим любимцем дядей Петей. Сколько раз в трудную минуту он нам давал заряд бодрости и оптимизма, жил для других, а сам износился преждевременно. Он стал неразговорчивым, замкнулся в одиночестве, часами сидел где-нибудь, понурив голову. Словно грудной ребёнок, которого отнимают от материнской груди, переживал он своё положение. В зоне он считал себя административным лицом, хотя небольшого ранга, теперь он стал никому ненужным человеком. День за днем он стал себя чувствовать хуже, пришлось обратиться к врачам. Пролежав в больнице продолжительное время, получил инвалидность и отпустили домой. Причем, никому в эти годы из здоровых ребят расчёт не давали. Исключением были только для те, от кого уже не было никакого навара. Провожали дядю Петю все, пожелали ему доброго пути, и скорее доехать до Питера. Набили телеграмму его родственникам, что Петр Афанасьевич поехал домой такого числа и месяца. Прошло месяца полтора и, на удивление всем, пришло письмо от его родственников, что он до сих пор не появился в родных краях. Затем, спустя много месяцев, пришло несколько писем, что дядя Петя пропал без вести где-то дорогой.

От первого привоза ребят, остались считанные единицы, которые попали сюда в сорок втором году – кто сбежал навстречу своей судьбе, кто ушёл на тот свет по болезни или был смертельно травмирован в шахте. Польские евреи и казахи тоже испарились незаметно. Ко дню победы их здесь остались единицы. Но были люди в высшем эшелоне страны, которые проявляли большую заботу, чтобы Кузбасс не ощущал недостатка в людских кадрах. Сюда везли людей виновных и безвинных, целые нации переселили на необжитые края. Несметные богатства этого края положительно служили для поднятия экономики страны, этому способствовал война, так как партия за партией поступали всё эшелоны людей. Вслед за кавказскими нациями, привезли Курских и Калининских девчат, они некоторое время проживали на оккупированной территории. И в чём их вина, не нам судить. Слухи были – якобы они имели амуры с оккупантами, но в достоверности их не могу ручаться. Их поместили в общежитие №142. Песня не умолкала внутри этих стен ни днем, ни ночью. Их прозвали здесь Курские соловьи. Петь они были великие мастерицы, не унывали и в Сибири – молодость брала верх. Работали в шахте машинистами шахтных машин, взрывниками и т.д. Некоторые работали на поверхности, на углеобогатительной фабрике. Против общежития №142, по другую сторону улицы Ленина, было три общежития подряд, где проживали ребята и девчата. Притом все попали сюда в годы войны по разным причинам. Вот здесь, возле общежития №115, стала молодежь собираться и до поздней ночи играли на гармони, танцы были до упада. Некоторые из них Курских соловьев были настолько красивые, хоть портрет от них пиши. Говорят: «Красивая и симпатичная женщина равносильно хорошей затрепанной книге»

Утром до того охота было спать, что еле-еле вставали. Не зря говорят: «Вечером хоть век живи, а утром – хоть расчёт бери» Каждый вечер делали запись в журнал у дежурного по общежитию – во сколько будить. Этому бедному дежурному приходилось мучиться с нами, чуть не за ноги стаскивать с койки. Только разбудит и уйдёт, мы на другой бок повернемся и опять спим. Когда идешь на работу, то думаешь – сегодня никуда не пойду, лишь бы отработать смену. Как только приходит вечер и заиграет гармонь, никакая сила не удержит дома, так всё время и продолжалось. Передышки были лишь тогда, когда работали во вторую смену.

Теперь кавказские нации ходили под охраной на работу и с работы, это были преимущественно Азербайджане. Местные, которые проживали по соседству с зоной и теперь его называли лагерь военнопленных, выходили на улицу и смотрели на них. Для них это была свежая тема для разговоров. Многих они уже знали на лицо, так как ежедневно старались что-нибудь у них выменять подходящее за продукты питания. Внутри лагеря была создана специальная комиссия, которая досконально разбиралась с каждым в отдельности. Нужно было выяснить – кто как оказался в плену у немцев, и чем там занимались. Эта комиссия, словно веялка, рассортировывала людей по степени виновности. После выводов комиссия, за кем нашли какие-нибудь грехи, увезли из лагеря и определили сроки наказания. Простые смертные, за которыми особой вины не оказалось, остались на прежнем месте. Им всем дали одинаковую меру наказания – 6 лет ссылки в Сибирь. Но из лагеря пока не выпускали. Поэт Е.Евтушенко своих стихах пишет: Братья по оружию итальянцы интересовались, как сложилась судьба у русского Ивана после возвращения на Родину, вместе с которыми они сражались в отрядах сопротивления против немцев. Как живёшь, Иван? Иван живет хорошо, -отвечали им, – жила бы Россия.

Теперь им приходилось осваивать новые профессии – как добывать чёрное золото, хлеб для промышленности. Они хоть находились в плену и видели западные страны, возможно это не их вина, что они оказались там, всё-таки они знали свой срок наказания и, после отбытия его, могли вернуться в родные края. А мы нигде не были, в никаких заговорах против «Отца всех народов» нашей страны не участвовали, так как были ещё желторотыми юнцами, безусыми деревенскими мальчишками. Нам Батя отвалил на всю катушку от 26 ноября 1948 года по указу Президиума Верховного Совета ССР сказано: немцы, калмыки, ингуши, чеченцы, латыши и другие переселенцы представленные районы навечно. И что выезд из места поселения без особого разрешения органов МВД, карается каторжными работами до 20 лет. Как же так? Когда везде и всюду нам говорили, что у нас самая гуманная Конституция в мире, а на деле получается наоборот. При жизни его никто толком не знал – кому какую часть участь он приготовил. Все эти «указы» лежали в сейфах у чиновников и были засекречены от постороннего глаза. Люди, попавшие сюда, должны были сами решить свою судьбу, как жить дальше. Прикидывали так и эдак, и скоро стали подбирать себе спутников жизни, вечно по общежитиям не будешь валяться.

Курских девчат брали в замуж нарасхват, на них женились местные ребята из спецпереселенцев тридцатых годов и приезжие разной национальности. Создавались новые семьи, которые осели здесь навечно и продолжали отмечаться у спецкоменданта.

Многих ребят комендант использовал для своих собственных благ. Однажды бедного коменданта замучили мухи, была летняя жара, он не знал, как от них избавиться. Мы пришли отмечаться к нему, а он: «Ну кто из вас поможет мне, чтобы этих паразитов здесь не было?» – «Я помогу Вам, товарищ комендант», – сказал один из парней по фамилии Реклин. Нас комендант отметил, а ему велел остаться. Через пару дней мы его встретили, интересно было узнать, чем у него кончилась с этими мухами? «Ну как, всех уничтожил или ещё остались?» – спрашивали мы, – «Не дай Господь и врагу, что со мной случилось!» – «Что такое?» – спросили мы. Он начал излагать ход событий: «Занавесил все окна тёмными одеялами, открыл дверь, откуда поступал дневной свет, взял в руки половик и стал размахивать им по всему кабинету. Лазил на стол, на стулья, прыгал всюду, старался как мог, как для родного брата и нечаянно опрокинул трехлитровую бутылку со спиртом, которая стояла рядом с сейфом. Бутыль разбился и спирт пропал. Я думал он меня живого не выпустит, так орал, что я еле оттуда вышел. Вот такие дела, теперь боюсь следующий раз показаться даже в комендатуре. Надо узнать, когда его заместитель будет дежурить, тогда лишь идти».

Нам было интересно слушать эту историю с мухами, а ему они запомнились на всю жизнь. Когда немного страсти прошли, мы частенько смеялись над ним, спрашивали: «Больше не приглашал тебя комендант мух гонять?» – «Нет». Они ему слишком дорого обошлись. Комендантом был Техов Николай Иванович, фронтовик, офицер. После войны он был в большом почете, так как имел правительственные награды. Еще довольно молод, энергичен. Приехал сюда, выполняя функции конвоя, сопровождал военнопленных. Так остался в Сибири, женился, здесь ему предложили должность спецкоменданта, на что он дал согласие. Через некоторое время семья прибавилась и оклад коменданта его не стал устраивать, перешёл работать на шахту. Оформили его на подготовительный участок проходчиком. Был очень активный товарищ, на каждом собрании использовал трибуну, произносил пламенные патриотические речи, призывал всех работать и как можно лучше, чтобы любимая Родина получала больше угля, так как нужно восстанавливать разрушенные войной народное хозяйство и улучшать благосостояние народа. Он был замечен и вскоре избран парторгом на участке. Теперь его речи еще звонче стали. Говорил: Мы призваны, чтобы помочь всеми силами и знаниями администрации, для выполнения поставленных задач. Администрация шахты следила за ним и пришла к выводу, что у него талант руководителя, надо подобрать ему соответствующую должность, простую черновую работу может выполнять каждый. Вскоре должность для Николая Ивановича была подобрана, освободилось место коменданта административно-бытового комбината шахты, бывший комендант взял расчёт по состоянию здоровья. Теперь у него в руках была были все строительные материалы: круглый лес, тес, плахи, краски, алиф, лак, гвозди, стекло, линолеум, облицовочная плитка и т.д. Дом он купил себе недалеко от шахты, через некоторое время он стал неузнаваем. Всё там блестело, внутри и снаружи, шахта не обеднеет, если я кое-что привёз себе домой. Так рассуждал Николай Иванович. За директора шахты по хозяйственным вопросам был Фриц Андрей Филиппович. К нему поступали сигналы, что новый комендант нечистый на руку. Мелкие махинации он пропускал мимо ушей. Однажды ему стало известно, что Николай Иванович увез себе домой 50 листов шифера большого размера 1.7м. Этого он не смог стерпеть, вызвал коменданта и сказал: «Или ты немедленно возьмёшь расчёт и уедешь, или я подам дело на тебя в прокуратуру». Он выбрал первый вариант, рассчитался, продал дом и уехал на родину жены за Байкал.

Среди вековых сосен и лиственниц Восточно-Сибирской тайги был лагерь для заключённых. Это были отпетые люди, которые во время войны помогали немцам, их руки были замараны в крови и, теперь они искупали свою вину трудом, сроки у всех были солидные. Вот в этот лагерь и устроился Николай Иванович работать комендантом. Проработал всего несколько дней, как один из заключенных опознал его. Пришёл к начальнику лагеря и говорит: Кто этот новенький? Ему начальник лагеря объясняет, это наш новый комендант лагеря Техов Николай Иванович, а почему вас это интересует? Потому, что я его отлично знаю, он не Техов Николай Иванович и назвал его настоящее имя, отчество и фамилию. Это наш бывший обер-лейтенант полевой жандармерии, мы под его командой расстреливали мирных жителей и пленных, он там командовал над нами и сюда приехал командовать. Мы отбываем сроки, а он наслаждается на свободе, как это понимать, что вы на это скажете? Вы можете подтвердить это? – спросил начальник лагеря. Конечно! Через некоторое время пришёл ответ на запрос, относительно его и вскоре он получил солидный срок. Он удалился подальше на восток, думал здесь будет ещё безопаснее, но получилось наоборот. Не сунься он в этот лагерь на работу, так, наверное, прожил бы до глубокой старости. Ведь ещё в настоящее время множество людей живут по чужим документам.

Прилепин проработал до пенсии на подготовительном участке на шахте Капитальная. Кого не спроси из его товарищей по работе, то все в один голос заявляли, что лучшего человека трудно найти на свете. В последствии, будучи на пенсии, его зять погиб в автомобильной катастрофе и дочь осталась в положении. Когда она заикнулась, что будет делать аборт, он и слушать не хотел. Что вы, разве можно маленькое существо живое погубить, вы подумали об этом? Все женщины слушали и вытирали платком слезы, ведь есть люди на Земле, которых хоть завтра можно отправить в рай. При том это мнение коллективное, которые знали его на протяжении многих десятков лет подряд. Или работали с ним вместе или жили по соседству. Последнее время он подрабатывал себе сверх пенсии, работал рабочим в магазине №19 по улице 2аяСеверная. Подошло дело к отпуску и захотелось ему съездить к себе домой на родину в Белоруссию, а попал он в Сибирь, вместе военнопленными власовцами.