Медленный ад

– А давайте начнём со столовой. Мы сможем посмотреть, что едят дети, как и в каких условиях им готовят?

– Конечно. У вас есть санитарная книжка?

– И у меня, и у Вениамина.

Василиса удовлетворённо кивнула:

– Тогда без проблем. Можете покушать с детьми, оцените уровень наших поваров.

Тушин чуть скривился, он не любил слово “кушать” в применении к взрослым людям, зато Веня расцвёл и засиял. Он был так голоден, что мог и кушать, и есть, и жрать, и хавать, и производить приём пищи, и, желательно, одновременно.

– А кофе у вас есть? – спросил он.

– Детям дают кофе с молоком, но он вам не понравится: он слабенький и без кофеина. Зато у меня есть в кабинете кофе-машина. Тоже подарок одного из наших благотворителей. После столовой я вас угощу. Пойдёт?

Веня кивнул.

Василиса повернулась к Тушину.

– Только у меня просьба… Даже не просьба, это необходимость. Всё, что касается… самой организации работы школы снимать можно. Лица детей должны обязательно скрываться, как это называется?..

– Заблюрим детские лица, не беспокойтесь, мы в курсе правил, – заверил её Тушин.

– И всё, что скажут дети, сначала должна проверить я. У нас закрытый интернат, у каждого ребёнка здесь есть своя печальная история. Не всё можно делать достоянием общественности. Вас, наверное, в департаменте предупредили?

– Конечно, ни о чём не беспокойтесь. Фильм пойдёт в эфир только после утверждения у вас и в департаменте.

– Ну, тогда прошу в столовую.

Она распахнула широкие двери в ярко освещённое помещение. Гам за столами стих, сотня мальчишеских глаз обернулась к вошедшим людям. Дети с ложками в руках молча разглядывали пришельцев, особенно бородатого пухляша с камерой, висящей на странной конструкции.

– Приятного аппетита, дети! – задорно крикнула Василиса так неожиданно, что Тушин вздрогнул.

– Спасибо Василиса Витальевна, – ответили дети хором и вернулись к еде. Время от времени кто-то из детей с осторожной улыбкой пытался поймать взгляд посетителей и сразу прятал глаза. Улыбка гасла, и ребёнок снова утыкался в свою тарелку.

Они шли через столовую, Веник не отрывался от экрана, и ряды детских голов за столами поднимались и опускались вслед за глазком камеры, как волна, запущенная болельщиками на футбольном матче. Вокруг молча двигали челюстями, тишину разбавлял только стук ложек о тарелки, и отдавался эхом звон посуды за раздаточным окном.

– Попробуете? – Спросила Василиса, когда они дошли до конца столовой.

– Что? – Тушин задумался о чём-то. – А, нет, спасибо.

– А я попробую! – Заявил Веник. – Мы про интернат материал снимаем, или что? Качество детского питания – проблема федерального уровня.

– Ваш коллега прав, – улыбнулась Василиса, – присаживайтесь.

Веня одним взмахом разложил штатив и закрепил камеру, сам упал на стул напротив. Из кухни вышла огромная женщина с красным лицом. Завершённые рукава халата врезались в мощные руки тяжелоатлета. Она подкатила тележку к их столу.

– Что будете кушать? – спросила она приятным грудным голосом. – У нас сегодня супчик с вермишелью, рассольничек, кашка пшёная с котлетками, компотик из сухофруктов и салатик с огурчиками, помидорчиками, всё самое свеженькое.

– Мне всё! – Объявил Веня.

– А давайте и мне супчик… И котлетки, – махнул Тушин. – И компотик. С детства не пил компотиков из сухофруктиков.

Женщина обрадовалась, проигнорировав язвительные нотки в голосе гостя. Расставила заказанные блюда и скрылась на кухне. Стало тихо. Тушин обернулся: вся столовая не сводила глаз с из стола. Натянув улыбку, он помахал им рукой. Дети отвернулись и заработали ложками.

– Ты чего? – Спросил Веня.

– Ничего, – буркнул он, – не должны дети тут жить, неправильно это.

Веня пожал плечами:

– Знаешь, у меня батя алкаш конченный был, и мамаша тоже. Как думаешь, у них детство хуже моего? Вряд ли, – Он сунул в рот ложку – О-о… М-м-м… А вкусно… Правда вкусно. Василиса Витальевна, у детей то же самое?

– Почти. Вам аджички абхазской добавили, а детям острое не даём.

Тушин поковырял ложкой в тарелке. Он затылком чувствовал взгляды, но знал: если повернётся, увидит склонившиеся над тарелками головы. Веню это не парило. Он уплетал суп за обе щёки и бормотал:

– Мих, вот зря не ешь. Супчик исключительный, люто рекомендую.

Лисицына осторожно коснулась его руки:

– Михаил, – тихо сказала она, – вспомните, что я говорила вам в машине. Думайте об этом.

Тушин кивнул и сунул ложку в рот.

Приоткрылась входная дверь, в щель сунул голову охранник и сделал круглые глаза. Василиса подскочила, засуетилась:

– Вы кушайте, мне нужно отойти, встретить человека, потом я к вам вернусь. Кушайте-кушайте. Василиса засеменила через столовую к выходу.

– Хватит жрать, – шикнул Тушин на Веню. – Звейниекс приехал, пошли работать.

С жалобным стоном Веник засунул в рот котлету целиком и начал навьючивать на себя сбрую стаба. Они выскочили на крыльцо в тот момент, когда в открытые ворота въехал чёрный мерседес SL, за ним такой же чёрный блестящий Vito. Лимузин остановился возле крыльца, из него никто не вышел. Василиса с досадой посмотрела на телевизионщиков и сбежала вниз. Нагнулась к опустившемуся стеклу в классической позе трассовой проститутки.

– Господин Звейниекс! – Крикнул Тушин из-за её плеча. Оператор Веня на полусогнутых вёл камеру, меняя планы и ракурсы. – Михаил Тушин, телеканал СТВ, мы снимаем передачу про трудных подростков. Это очень здорово, что вы тут. Покажем зрителю, как крупный бизнес помогает детям, оказавшимся в сложной ситуации.

Василиса обернулась, она больше не улыбалась.

– Господин Звейниекс не хочет, чтобы его показывали по телевидению.

– Вень, погаси камеру, – бросил Тушин, он переплёл пальцы за спиной, оператор это заметил. Веня отпустил камеру и спрятал руки за спину, его глаза равнодушно рассматривали проплывающие облачка. – Господин Звейниекс, – Тушин отодвинул Василису в сторону и сам встал в ту же позу, сказал негромко: – ваше дело. Вы можете уехать, но тогда у зрителей может возникнуть масса вопросов. Почему крупный бизнесмен занимающийся благотворительностью в пользу детского интерната так боится огласки, что при виде камеры уезжает, забыв обо всём? С чем это связано? С его личными предпочтениями, или, может, с тем, что он руководит огромным фармацевтическим концерном, а тут большое количество никому не нужных детей? Или есть ещё какая-то причина? Мой чуткий журналистский нос зудит в предчувствии сенсации.

– Вы сядете за клевету, – сказал спокойно Звейниекс. Его лицо ничего не выражало.

– Может и сяду, а может и нет. Мне часто угрожают, работа такая. У меня другое предложение. Вы делаете то, за чем приехали, и я подаю это в эфир в максимально положительном ключе. Сенсации не выйдет, но мой репортаж станет ярче на один позитивный эпизод. Ну как, Андрас Адамович, дадим людям хорошую новость или устроим журналистское расследование?

Звейниекс повернулся к журналисту, тонкие губы в серых тенях искривились в улыбке:

– Чёрт с вами, снимайте. Дадим людям хорошую новость.