Когда факс приходит не вовремя

– Так, так, так, – записываю приметы и вникаю в ситуацию. Обещаю помочь. Поднимаюсь. Меня нагоняет вопрос:

– А кого в МУРе спросить?

– Капитана Канта, как кантата, только без та.

– Какая образованная милиция пошла… – слышится мне в след.

Дальнейшие поиски привели к неутешительному. Почувствовал: надо подняться на последний этаж. Там, на площадке я ее и нашел. Действительно по другом и не скажешь: девушка со светлыми волосами. Сидит, но уже не здесь. Рядом шприц, прочие причиндалы. Чем я тут мог помочь, только шейку юную свернуть, чтобы умерла в наслаждении. Но не будем озвучивать кантату без та. Потому что не гуманен и не милостив. Обойдусь без творения блага. Чапаю вниз, к картам.

Да так могло бы быть. Только наверху я ее не нашел. Пришлось спускаться вниз. А около подъезда в час ночной глубинный от безделья маялась группа подростков. Они-то и ответили на нужные вопросы. Не сразу, конечно, сначала пришлось убедить их в том, что я не мент какой-нибудь, а самый настоящий торговец наркотиками и мне тут одна местная пассажирка (все мы пассажиры на шарике) денег должна.

– Да не может быть! Да она не на игле! – начали возражать юноши и особенно девушки (потому что юноши больше молчали, готовились, видимо, к драке).

– Но денег-то должна, – на всякий аргумент найдется свой контраргумент.

Вот тут и пришла пора молодежи злорадствовать надо мной:

– Типа, обломись, она уехала стопом в Уфу.

– А с кем?

– С басистом из… – название группы на английском (ну, разумеется, русских слов уже не хватает, это понятно).

И несолоно хлебавши я почапал вверх, к картишкам.

Да, в Уфу, автостопом – весьма понятно и реалистично, но на самом деле всё было не так. Потому что ни на верху, ни внизу я самой девчонки или ее следов не обнаружил. Может она и не кололась, может, и не уехала с басистом. Может, с папиком каким-нибудь на Шиншиллы улетела. Чем не вариант? Впрочем, правды я никогда не узнаю. Не интересно. Какой бы вариант ни был – я его могу представить. А вот если бы она попала в Изумрудный город, тогда да. Тогда бы я оторвался от карточного стола. А в реальности я ответил просто:

– Да я лучше выпью.

И пошел с профессором опустошать рюмашки. Согласитесь, лучок, сало, чеснок, черный хлеб, майонез и пельмени лучше смазать пятьюдесятью граммами водки. Лучше чем что? Лучше, чем не смазать. Так что старушки, ищущие девушку со светлыми волосами, остались не обелеченными. И пусть орешек тайны останется целым. Ум-м-м… как тепло стало в желудке.

– К барьеру! – позвала труба.

Две сыгранный пули отозвались в бюджете пополнением – я поднял со стола 1400 вистов с копейками. У нас ставки не очень большие, чтобы разориться, но и не настолько маленькие, чтобы хулиганить. Обычно играем не очень много: две пули, реже три или одну.

– Вот пуля пролетела и ага… – неслось из динамиков. На радио поставили ретро. Уважили. Да, видимо, старею. Несколько съеденных пельменей, майонез, чеснок, хлеб и водка перевесили тайну девушки и двух старушек. Закроем тему – Ом!

С очередным продавцом полосатости не разговариваю, чтобы не дышать чесноком в его сторону -водка-то выветрилась и из дыхания, и из крови, а вот чеснок он цепкий, его только время лечит, ну, может, еще и смерть. Пахнет ли от покойников чесноком? Лучше освещу ситуация "наши-ваши" на шоссе: Я виноват, ему денег на работе не платят, посему просто протягиваю бумажку шириною 66.6 миллиметров и на закон закрывают глаза. Три шестерки обвешивают фемиду. И ага…

Откручиваю голову у тела. Голова – это колпачок. Тело – тюбик. Содержимое, мне в данное время нужное – зубная паста. Из отверстия надувается сантиметровый … не мыльный, а зубнопастовый пузырек. На тонких бочках его играется радуга. Я дую – он отправляется в полет до ущелья – раковины. Плюхается и растекается незаметной слизью (даже на капельку не хватает его вещественности). Такая вот краткая история. Не жизни миг, а существования секунда. Не одушевлен, лишь овеществлен. Смотрю в зеркало. Там мелкий злодей начинает чистить зубы.

Было время, когда я обладал просто немереной идеалистичностью (или идеализмом, но мне как-то хочется обладать женским, а не мужским). Когда убили Борьку, я решил бросить все силы и ресурсы, чтобы наказать убийц. Первый развед-анализ не дал результатов. И я решил глобально: потрачу всё, и быть может умру, но достану гадов. Вызрел план тотальный: все, кому было выгодно мое устранение попали в черный список (ну не белый же у злодея на столе должен лежать). Все эти люди должны получить одно и то же сообщение: или называешь, кто заказал, или будешь заказан. Понятно, что легче скинуться и замочить мелкого злодея, чем "терять лицо", "идти на поводу у шантажа" и прочие табуированные позы приличного светского общества. А многие бы просто отмахнулись, мол, у нас охрана, а тут козявка говорит "бу" – не страшно. И тогда мне стал нужен профи. И пути дороженьки вывели меня на Шмеля. Он мог устранить всех. А я готов был отдать все свои деньги, чтобы Шмель устранил всех. Но не пришлось. До меня дошла вполне достоверная инфа, что человек, который желал моей смерти и пытался ее воплотить в жизнь (забавный афоризм) – вдруг неожиданно скончался от переизбытка плюмбума в крови (а такое не вылечишь инъекцией инсулина). С тех пор я стал менее верующим в абстрактное (дружба, любовь, родина), но сохранил контакт со Шмелем. Плюс у меня появился один резерв, можно сказать мешочек золотых кружочков, который никакими (никакими доступными человечеству) ниточками нельзя было связать со мной (то есть можно, но без доказательств). У меня не стало врагов, которых надо было бы ликвидировать таким сложным образом. Я – измельчал, бизнес – укрепился, дикая пора закончилась в нашей экономике. Но счет остался и Шмель пережил все зимы.

А если принять лемму: в жизни не бывает ничего случайного, – то выходит, что Борька погиб не просто так, далее цепочка выстраивалась, которая, если ее обдумывать крепко, могла заклинить извилины. Ибо и пузырек зубнопастовый тоже не просто так вылупился. Я сплюнул белую пену – клыки чистые, можно кусать уверенно: микробов жертве в артерии не занесешь.

Я следил за качелями. Это было важно. Жизненно важно. Не потому, что от этого зависела моя жизнь. Скорее, чтобы не быть мелким злодеям хотя бы короткое время. Я не пытался убежать от себя. Это невозможно. Но что зовет морского одинокого волка, что манит, что грезится в далеке? Правильно, маяк. Задающий смысл. Можно тысячу лет бродить по стране вечных сумерек и пить, и жаловаться на судьбу, и голосить проклятья во все стороны, можно изводить себя и других. А можно подпрыгивать, лезть на деревья, карабкаться на скалы, чтобы только дотянуться до луча, луча надежды на исход. И не важно, что будет там, важно, что больше не будет этого шараханья по здесь. Что в моей жизни сейчас могло бы быть таким маяком? Ничего. Почти ничего. Я давно уже понял – то, что делаю, невозможно дальше продолжать. Путь в никуда. Но другие не лучше. Поэтому я оставался в оболочке и совершал привычные телодвижения. Марионетка, осознавшая себя марионеткой и пытающаяся сбежать из кукольного ящика. Это не так просто – если ящик ничем не отличается от сцены или коридора. Куда не поворачивай, всё вечером тебя привычною рукою уложат баиньки. И только осознание – мне надо отсюда сбежать, придавало уверенность: некуда бежать, но хотя бы за спиной чувствуется стена, которой может и не быть (во всяком случае, так иногда кажется). Пожалуй, только глаза Леры давали шанс. Бывают очень острые глаза, обычно они светлые. Два небесно голубых клинка пронзают ваше сердце. Поэты начинают кляксить свои вирши. А у Леры глаза темные, они не разрезают стилетами пространство, они и не притягивают, они скорее такие капельки ничто, в которые проваливаешься и понимаешь – …, но возможно их обладательница не марионетка, а тогда…

А мальчик стал качать сильнее. Девочка притворно испугалась, завизжала и стала умолять: "Тише! Тише!" Мальчишка лишь удвоил усилия. Они играли. Девочка играла в испуг, мальчик – в глухоту. Дети искренне в своей игре. Они живут и играют. Мы, взрослые, играем и только потом живем. Играем в жизнь. Сейчас надо сыграть так, потом по другому, тут сделать паузу, а тут усилить… от акта к акту монолог ведем. Все испортила мама очаровательных существ – она сказала: "пора домой". Почему пора, почему вдруг ей понадобилась домой? Увела детишек. Мама была очень похожа на человека, но я знал – и она марионетка. Однако сцена опустела и мне ровно ничего не оставалась как тоже покинуть ее – все эти качели, песочницы и грибки никак не вязались с сюжетам игры в факс.

А я ведь даже никогда не видел настоящей субмарины. Все только как информация доносится и в мозг впитывается. В реальности – это те самые тонны водоизмещения, десятки метров длинны, размах руля – это же надо ощутить ладонями, а винт? как нарисовать себя и его вместе? И никакого этого громадья в реальности – лишь сообщения: столько-то миль пройдено, столько-то осталось. Как сводки с полей. Но даже комбайна настоящего я не видел… очень давно. Последний раз много-много актов назад.

Пунктир вероятного маршрута черной субмарины стал обрастать плотью реального подводного похода. Похода с грузом. Грузом дорогим и бесполезным в смысле действия. Но ведь мы, люди, так любим себя баловать ненужными – с точки зрения серьезного практицизма – фенечками, рюшечками и прочими финтифлюшками. И когда вырастаем эти прибамбасики становятся только дороже.

Думки растворяются. Офис материализуется. Его разрозненные пазлы собирает одна фигура весьма приятственно округлых форм:

– Машутка, я тебе разве не говорил, что скоро мы будем богатыми?

– Было дело.

– Тогда чего это ты закопалась в своих вырезках?

– Нравиться.

– Ну тогда ладно. Глупостись.

– Что-что?

– Говорю, занимайся глупостью.

– Это не глупость, это…

– Стоп, стоп. стоп! Меня только не втягивай.

– Гав.

– Мур.

– А вот это не глупость?

– Это милая глупость, глупотень. Прелюдия к сексуальным утехам.

– У меня месячные.

– Тогда просто милая глупотень.

И еще одна ничего не решавшая встреча. Просто двое сошлись и тянули время, потому что не могли тянуть нужного кота за хвост.

– Что это ты сделал из меня лесбиянку? – вот так вот после поцелуев и радости от соединения любовников меня подвергли ковровой бомбардировки, а я уже и забыл где я спрятал то химическое оружие, из-за которого меня и вгоняли в каменный век.

– Чего-чего?

– Дал мой телефон какой-то озабоченной. С утра до ночи звонит, объясняется в любви, страстно желает близости и интима, – я начал кое-что припоминать, кажется, оружия у меня не было, зато была нефть. – Или еще хуже звонит и дышит в трубку. С ума можно сойти!

– Да, я виноват, – и просто веду ее под руку дальше, как будто ничего и не было.

– И это всё?!

– А что?