Так было. Нестандартные сюжеты

И вот как-то раз нам предстояла учебная экскурсия в отдельный инженерно-саперный батальон. Командир-подполковник, грамотный интеллигентный молодой человек, очень интересно рассказал о работе саперов, о выработанной им системе воспитания солдат – подготовке в инженерные вузы. В общем, настоящий отец солдатам. Потом начались показательные выступления саперов. Одно из которых – установка противопехотной защиты с помощью мин-лепестков. Коротко суть в чем. Несколько десятков мин небольшого размера в форме крылышек семян клена небольшим подрывом разбрасывались на приличной площади. Зеленый цвет прятал мины в траве. Если кто-то наступал на них, мина подрывалась и отрывала несчастному часть ноги. (Кстати, этих несчастных я видел гораздо позже в Камбодже, зрелище ужасное!) Но чтобы на мине не подорвались свои, она через несколько часов самоликвидировалась, и все, спокойно проходи! Вот такую «игрушку» нам показали в действии. Подрыв! И десятки зеленых лепестков разлетаются по поляне. Мне как бывшему испытателю – очень понравилось. Конечно, мины были не боевые, без взрывчатки, но с виду их невозможно было отличить от настоящих.

Противопехотный лепесток

В нашей команде был Николай Иванович Головкин, бывший первый зам. председателя исполкома какого-то крупного подмосковного района. То есть по тем временам немаленький начальник. Он занимался распределением жилья и уже, наверное, немало его распределил отставным и полковникам, и даже генералам. Он один из немногих получил форму старшего лейтенанта, так как был таковым в запасе. И еще он хотел и здесь стать каким-то начальником, поэтому согласился на должность «секретчика». Оказалось, что Николай здорово промахнулся: ему пришлось собирать в чемодан наши учебные тетради с секретными записями, опечатывать этот чемодан и тащить его в особый отдел, чтобы на следующий день забирать и снова раздавать тетради под расписку. Мы не отличались особой дисциплиной, и «секретчику» буквально приходилось бегать по полку за нашими тетрадками. В общем, старший лейтенант Головкин проклял все на свете со своей должностью и в настроении часто пребывал недовольном. Хотя на самом деле он был человек совсем неплохой, наш приятель.

Так вот этот Коля, после показательного подрыва кассеты с муляжами противопехотных мин, подобрал один из них и положил в карман галифе. Зачем он это сделал, неизвестно, может, машинально, может, хотел привезти такой необычный сувенир семье. Бедные солдатики облазили в поисках макетов мин по нескольку раз поляну, но так одного макета и не нашли. К неудовольствию комбата, случай неприятный, утрата учебного имущества.

Казалось бы, банальная история получила совсем неожиданное продолжение. В то время был введен «сухой закон» и даже выпить пива – целая проблема. Но от местных офицеров мы узнали, что в городе существует один неприметный ресторанчик, в котором пиво есть всегда. Вечером, после ужина, мы с двумя товарищами, переодевшись в «гражданку», направились из части по указанному адресу. Приглашали и Николая, но он опять забегался со своим секретным чемоданчиком и обещал подойти попозже.

Мы нашли ресторанчик, заходим. Все хорошо, чистенько, есть рижское пиво, прекрасно, только с местами плоховато. Видим столик, человек на шесть, за которым расположились двое старших офицеров, один полковник-ракетчик, второй – моряк, капитан второго ранга. Выпивают. Мы подходим и вежливо спрашиваем, мол, командировочные из Москвы, нельзя ли присесть? В те годы это было нормально. Видят, приличные люди: «Конечно, присаживайтесь!». Садимся, заказываем официанту по две бутылочки «Рижского» и какую-то рыбную закусочку. Официант неспешно, зная себе цену, приносит нам заказ. А про Николая мы как-то подзабыли. Да и придет ли вообще? Что-то долго его нет.

Коротко знакомимся с соседями, угощаем пивом, чокаемся за здоровье, разговариваем, все душевно. После «тяжелой» службы вечер удался. Собираемся заказать еще пивка.

Вдруг открывается дверь. В зал ресторана входит какой-то человек в странной военной форме, в фуражке, при портупее, в галифе и сапогах, осматривается и направляется к нам. Весь ресторан с интересом и удивлением поворачивается к нему. Да это же Коля в нашей дурацкой форме! Ну и видок! Вспотевший Николай начальственным жестом подвигает себе свободное кресло. Небрежно кидает на стол фуражку. «Ну, что, уже выпиваете?! – в голосе обида и раздражение. – Я тут вожусь с вашими погаными секретными тетрадками, а они балдеют!» Старшие офицеры с недоумением смотрят на странного старшего лейтенанта. Мы объясняем, что это наш знакомый, наливаем ему оставшиеся полбутылки пива. Соседи недоверчиво смотрят на нас. Дальше – больше. Коля отработанным барским жестом подзывает официанта, тот нехотя подходит, «подумаешь, какой-то старлей». «Принеси-ка, дорогой, бутылку водочки и десяток холодного пива! Да, и что-нибудь закусить!». Официант не спеша уходит. Потом так же неспешно возвращается ни с чем. «Водку после семи не подаём, а пиво только тёплое», – произносит он с заметным издевательством в голосе. Коля озверевает, он вскакивает, лезет в карман галифе, достает муляж противопехотной мины, поднимает его над головой и кричит: «Суки тыловые, я только что из Афгана, кровь проливал, у меня контузия, и сейчас ударю по столу и разнесу ваш кабак к чёртовой матери!!!» Наши соседи прекрасно понимают, что держит в руках этот сумасшедший старлей, они медленно начинают сползать с кресел, потом быстро убегают, успев на прощание бросить деньги на стол. Официант тоже стрелой улетает на кухню. Коля, как ни в чем ни бывало, убирает свой противопехотный лепесток в штаны, усаживается и говорит: «Вот так их учить надо!»

Напитки и закуски появляются на нашем столе с фантастической быстротой. После обильных возлияний мы с трудом отводим «секретчика» в полк. На КПП дежурный офицер, хотел что-то спросить, но мы сказали: «Не трогайте старлея, он в Афгане контуженный!» Отвели пьяного Николая в казарму. А утром старший лейтенант Головкин опять пошел в особый отдел за ненавистным чемоданом.

Забавно, но не очень. Непонятно кем придуманная в СССР традиция проводить военные сборы студентов, слушателей, резервистов, отвлекала от дел ежегодно громадное число социально активных мужчин. Их надо было одевать, обувать, обучать, кормить, поить. И всё это за государственный счет. Огромные бесполезные расходы. Единственная польза, как в фильме Абдрашитова «Парад планет»: дали взрослым мужикам побыть несколько недель в раю. А ведь многие из нас прошли и срочную службу, и работу в оборонных предприятиях, как я. В стране дефицит, пустые прилавки, голодные дети. А нас, и десятки тысяч таких же, заставляют за государственный счет заниматься таким маразматическим занятием. Так работала бездушно-безумная партийно-государственная машина.

8. Аргентинское танго профессора Петуховой

Это было в 1994 году. Я уже имел некоторый опыт политической коммерции, если так можно назвать участие в ООО «Институт социально-политических технологий» (ИСПТ) в качестве директора, и там дела шли неплохо. Одновременно с этим я продолжал свою преподавательскую деятельность в МГСУ, Московском городском социальном университете (ныне Московский городской заменен на Российский государственный – РГСУ), в качестве доцента на кафедре политологии на полставки.

Немного об университете. После провала августовского путча 1991 года была запрещена КПСС, и всё её немаленькое имущество передавалось в разные руки: и государственные, и частные. Так имущество Московской высшей партийной школы (в последние годы перестройки переименованной в Российский социально-политический институт, но это не помогло) перешло к трем владельцам, приближенным к Ельцину. Юрию Афанасьеву, ректору РГГУ, был передан комплекс зданий на Миусской площади. Гавриилу Попову, который возглавил Американский университет, достался немалый филиал на Ленинградском проспекте. Юридической академии отдали здания на Садово-Кудринской.

Руководство МВПШ отнеслось к этому грабежу предательски халатно. Ректор, в то время Блинов, первый проректор Вавилов и другие клерки ничего не сделали, чтобы сохранить это элитное учебное заведение, которое уже стало нормальным вузом. Но Бог им судья. Если бы остался ректором партшколы Шестаковский Вячеслав Николаевич, то всё сложилось бы иначе, но он, замечательный организатор и человек, ушел в политику, стал сопредседателем вместе с Анатолием Собчаком демплатформы в КПСС и был уже далек от МВПШ.

Но возникла инициативная группа по сохранению потенциала МВПШ, которую возглавил Василий Иванович Жуков, бывший проректор, очень активный и целеустремленный человек. О нём можно много говорить. Это абсолютно неординарный человек, он смог из осколков партшколы воссоздать Социальный университет и стал его ректором-основателем, за что ему честь и хвала. Но через некоторое время у Жукова все отчетливее стали проявляться бонапартистские замашки. Сначала он избавился от всех своих соратников по созданию вуза, потом увлекся коммерцией, и все это закончилось для него очень плохо, но, в общем-то, ничего нестандартного, хотя и небезынтересно.

Так получилось, что я с Василием Ивановичем познакомился случайно. Жуков был приглашён из Воронежского университета в МВПШ. Приезжает с семьей, заходит в центральный вход МВПШ на улице В. Готвальда и не знает, куда идти. Я случайно увидел это и проявил участие. Помог разместить багаж в гардеробе, показал, где туалет, и проводил в столовую, познакомились и распрощались.

Потом оказалось, что он стал зав. кафедрой партийного строительства, а наша кафедра научного коммунизма, где я был доцентом, находилась рядом, и мы часто пересекались, здоровались, разговаривали и были почти на «ты».

И вот в новообразованном Московском городском социальном университете, где я на полставки работал доцентом, Жуков мне предложил возглавить Центр социальных исследований, потому что бывший руководитель центра Василий Иванович Митрохин назначен первым проректором и рекомендовал меня. Кстати, Митрохин, с которым я находился в товарищеских отношениях, одно время работали на одной кафедре, был очень незаурядным человеком. Он, будучи секретарём парткома МВПШ, избран на последний съезд КПСС и там выступил против политики Горбачева, за что и был снят с должности.

Руководитель центра – это была, по сути, проректорская должность. Я, конечно, согласился. Но потом, через какое-то время, ввели должность проректора по науке, которым стала Евдокия Ивановна Холостова, моя хорошая знакомая по МВПШ. Мне это было на руку, я всегда мог как бы отпроситься у неё на свои политкоммерческие дела. В общем, сплошное кумовство!

Имея опыт работы с органами власти, я развернул в центре активную научно-коммерческую деятельность. Вёл многочисленные переговоры в Минсоцзащиты, которое, кстати, возглавляла Элла Панфилова. Встречался с представителями обществ инвалидов, слепых, глухих и везде стремился заключить финансовые договоры о научно-социальной работе. Дело в том, что государственная монополия на социальную защиту ушла, а новая рыночная не пришла, и наши учёные могли оказать в решении этой проблемы квалифицированную помощь. Мало-помалу удалось договориться о ряде научно-исследовательских проектов. Преподаватели нашего университета с громадным энтузиазмом подключились к этой работе, тем более что профессура и в то время жила небогато, а тут и интересная работа, и живые деньги. Капиталистические отношения заработали. Было создано несколько так называемых ВТК – временных творческих коллективов. Начала создаваться в университете научно-исследовательская система.

Вообще в то время психологическая атмосфера в университете была очень хорошая. Мы победили, мы сохранили вуз, мы растём и развиваемся, всё в позитиве. Преподаватели вместе празднуют праздники, приятное дружеское общение. Ректор Жуков приветлив, доброжелателен, жизнерадостен. Но однажды у нас произошел курьёзный инцидент. Как-то в начале весеннего семестра я провожу семинар по прикладной политологии. Тема – математическая оценка вероятности выбора кандидатов в президенты России. Определяем со студентами кандидатов: Ельцин, Явлинский, Зюганов, и кто-то предложил: давайте включим нашего ректора Жукова. Включили. Идет обсуждение, группа студентов возбуждена, заинтересована, то, что надо! А в это время Жуков решил сам пройти по аудиториям, посмотреть, как идут занятия. Дело в том, что иногда преподаватели опаздывали, университет ведь расположен в глубине лесопарка Лосиный Остров, и добраться туда было непросто.

И вот мы обсуждаем со студентами шансы Жукова стать президентом России, в эту минуту открывается дверь, заходит сам Жуков. Естественная реакция молодежи – гомерический хохот! Ректор удивился, пожал плечами, осмотрел свой пиджак, брюки и в недоумении вышел. Правда, в перерыве я зашел к Василию Ивановичу, рассказал, в чем дело. И мы оба с ним рассмеялись! Вспомнили, что у нас обоих день рождения 1 апреля.

Да, вот ещё. Жуков – заядлый курильщик, бросил курить. И всех напряг, придумал даже слоган: «Университет – храм науки, а в храме не курят». Борьба с курильщиками в МГСУ приобрела шизофренические формы. Ректор врывался в туалеты, арестовывал нарушителей и выгонял их из вуза. Однажды под раздачу чуть было не попала Наташа, дочь моей знакомой с молодости Татьяны Сурковой. Ректор залетает в женский сортир, видит, что там две девицы курят. В ярости: «Вы что! Вы кто!» А тут Наташа, она никогда не курила, и зашла в туалет по естественным человеческим надобностям. Она оказалась не в то время не в том месте. «Вон всех из университета!» У Сурковой трагедия, что делать? Выручай! Надо спасать ребенка. Пошел к Жукову. Объяснил: «Ну ты понимаешь!?» «Понимаю. Ну ладно, только из-за тебя». Рассосалось. Были и другие сюжеты, но они стандартно-жизненные.

У Центра социальных исследований имелся свой банковский расчетный счет. Распорядителем кредитов был я. Без моей подписи нельзя было провести ни одной финансовой операции. Но всё было абсолютно прозрачно. Люди на кафедрах и факультетах занимались разработкой социальных проектов, после окончания работы получали в соответствии с договором свои деньги, которые до этого аккумулировались на счету Центра. Я тоже участвовал в одном из ВТК, тоже немножко получал, но общие деньги распределялись в соответствии с договорами. Заработал – получил. Всё. Никакой коррупции.

Творческие коллективы возглавляли серьёзные учёные, профессора, доценты, творческие люди. Среди них была профессор психологии Людмила Петухова. Прекрасный специалист, доброжелательная, приятная женщина, её уважали коллеги, любили студенты. У нас с ней, как и с другими руководителями ВТК, сложились хорошие, даже дружеские отношения. Как-то она забегает ко мне в кабинет в жутком расстройстве, а Петухова, как и я, водила машину. Жалуется, как водитель водителю: какой-то придурок на светофоре врезался в неё и помял зад машины. Что делать? Неприятно, но не критично. Я ее успокоил, напоил кофиём и даже смог выплатить из фонда нашего Центра какую-то невеликую сумму на ремонт. Никогда ничего не имел к профессору Петуховой недоброго, и пусть удача всегда её сопровождает. Но дело совсем не в Петуховой.

Однажды я приехал на работу, сразу зашел в бухгалтерию, должны были прийти очередные финансовые поступления из Минсоцзащиты. И вдруг вижу, наша бухгалтерша Леночка вся в слезах, и все её утешают. Я: «Что случилось?» Она сквозь всхлипывания говорит: «Сергей Владимирович, только что заходил Жуков, велел срочно перевести со счёта Центра 11 тысяч долларов». А на счету всего около 20 тысяч в долларовом эквиваленте, по тем временам деньги немалые, и они справедливо предназначались для выплаты ВТК за реализованные проекты. Причём я это планировал сделать сегодня. «А зачем и куда?» – недоумеваю я. Леночка: «На командировку профессору Петуховой. Она едет в Аргентину по обмену опытом!». «Какому обмену? Что, она будет учить нас, как танго танцевать!?»

Давно живу, многое видел, многое слышал, многое знаю, но фраза «обмен опытом» через МГСУ нищей России с нищей Аргентиной! Да ещё за счёт нашей нищей профессуры, это уже паноптикум! Я все-таки из казаков, поэтому иногда мои поступки опережают мысли, но может, и к лучшему. Из бухгалтерии я влетаю в приемную ректора. Секретарше: «У себя?» «Да, но занят, говорит по телефону, подождите!» Какой, нафиг, телефон, открываю дверь ногой, захожу. Наверное, моя физиономия источала такое зло, что Жуков сразу бросил трубку. «Здравствуйте-здравствуйте». Чего тянуть кота за хвост. Я сразу: «Василий Иванович, случайно заглянул в бухгалтерию, а мне говорят о какой-то командировке профессора Петуховой в Аргентину, да еще за счет нашего фонда. Это такая шутка?» Жуков: «Все нормально, перечисляй, перечисляй!» Я, ведь мы одни: «Слушай, люди работали, люди заработали, они должны получить свои деньги!» Жуков: «Ничего. Подождут. Ждали раньше и теперь подождут. Где бы они были сейчас, если бы я не создал университет. Переводи деньги!» Я, уже в гневе: «Ты, конечно, лидер и гений, но это ещё не даёт тебе права, за счёт наших коллег и друзей самоуправствовать, отправлять неизвестно кого танцевать аргентинское танго!» Жуков: «Не перечислишь? Ну смотри!» Я: «Перечислю!» Жуков: «Ну и договорились».

Я вышел, пришел к себе в кабинет, пригласил всех руководителей наших научных проектов, в том числе профессора Петухову и Леночку, бухгалтера. Попросил оперативно оформить необходимые документы для получения вознаграждения нашим представителям временных творческих коллективов. Через час все документы были готовы. Я проверил, бухгалтер оформила платежные поручения. Я их подписал и отправил Леночку в банк получать деньги. После обеда все члены научных проектов получили в кассе университета заслуженное справедливое вознаграждение, в том числе и ВТК под руководством профессора Петуховой. Все. Обещал перечислить, перечислил, никаких аргентин. Всё. А на душе неспокойно, что же я натворил…

Поднимаюсь на пятый этаж к Валентине Михайловне Сафроновой, профессору, прекрасной женщине и моему другу. А у неё в кабинете Серёгин Алексей Степанович, учёный секретарь университета, тоже мой хороший приятель. «Сергей Владимирович! Что с тобой! На тебе же лица нет! Садись, выпей кофе, нет, лучше коньячку!» Валентина Михайловна налила рюмочку, я маханул и всё им рассказал. «Ты с ума сошел, он же теперь тебя сожрет! Забыл про Кавригина!» Кавригин – это наш коллега, профессор-экономист, который вместе с Жуковым боролся за создание университета, стал проректором, а позже в чём-то не согласился с Жуковым и был безжалостно изгнан.

Выпили ещё по рюмочке, начали рассуждать, что делать. Мне, в общем-то, нестрашно. У меня нормально идут дела на политтехнологической ниве, и «урожай» тоже неплохой. Кого-то из преподавателей университета даже привлекаю к этой работе. Наметился ряд перспективных проектов, в том числе с правительством Московской области. Но всё-таки жаль, что работа в Центре социально-политических исследований не доведена до логического состояния – саморазвивающейся научно-коммерческой системы.

Валентина Михайловна: «Да плюнь ты на всё, уходи из университета, занимайся своими делами, тебе с Жуковым не помириться!» А Серегин, мудрый человек, говорит: «Ты ведь пишешь докторскую?» Я, честно: «Ну так себе, не очень». «Неважно, напиши заявление, мол, прошу меня-тебя уволить с должности руководителя Центра социальных исследований, так как хочешь сосредоточиться на написании докторской диссертации». «Правильно, – поддержала Валентина Михайловна, – останешься на полставки на кафедре, будешь заниматься своими делами, и никто не скажет, что ты поругался с Жуковым!» На том и порешили, выпили еще по рюмашке коньячка и разошлись.

Я тут же написал заявление об уходе в творческий отпуск для подготовки докторской диссертации, отнёс в приемную Ректора, положил в папку «На подпись» и уехал домой. Назавтра позвонил в управление делами, где мне сказали, что Жуков заявление подписал, и они готовят приказ и прочитали мне проект: «В связи с уходом Устименко С. В. в творческий отпуск освободить его от должности руководителя Центра социальных исследований. Назначить ВРИО руководителя Центра доцента Грознецкого И. М.». Приказ был подписан, в отделе кадров сделали соответствующую запись в моей трудовой книжке. Тем дело и закончилось. У меня сохранились прекрасные отношения со всеми знакомыми в университете, в том числе и с профессором Петуховой, хотя аргентинское танго прошло мимо её. Жуков тоже сделал вид, что этой истории как бы не существовало, иначе он бы оказался в очень неприглядном свете.

Это из нестандартного, а теперь постскриптум, уже в мемуарном ключе. Судьба Центра социально-политических исследований сложилась так. Игорь Грознецкий, мой друг и бывший зам, сказал, что без меня он работать не может и не хочет, и я его устроил в аппарат Правительства Московской области. Руководителем центра был назначен профессор Аркадий Маршак, мой приятель, кстати, племянник знаменитого советского поэта Самуила Маршака. Аркадий, абсолютный гуманитарий, превратил центр в придаток по написанию научных отчетов. Научно-коммерческая деятельность прекратилась, а банковский счет Центра Жуков на всякий случай закрыл.

Потом были уволены первый проректор Василий Митрохин и проректор по науке Евдокия Холостова. Они поссорились с Жуковым, о причинах не помню, но Жуков систематично избавлялся от своих бывших соратников. И Митрохин, и Холостова попробовали создать свои коммерческие вузы социального направления, тогда это было модно, но не выдержали конкуренции с Социальным университетом Жукова, с повинной через несколько лет вернулись к нему.

Теперь о себе. Уход в творческий отпуск не превратился в формальность. У меня уже было несколько научных работ по выборной тематике, в том числе книга «Технология избирательной кампании» 1993 года издания, написанная в соавторстве с моим другом и коллегой Володей Амелиным. Это была, по сути дела, первая в России книга по выборной тематике, теперь она раритет, но до сих пор часто цитируется. Алексей Васильевич Федотов, царство ему небесное, удивительный человек, в прошлом профессиональный разведчик, объехал весь мир под прикрытием журналиста, дважды доктор наук, в то время профессор кафедры политологии. Он буквально силой заставил меня писать диссертацию и стал моим научным консультантом. Редактировать мне помогал ныне покойный замечательный человек, добрый профессор Евгений Николаевич Тарасов. Философский «оттенок» моей политологической диссертации был необходим, и его помогли мне придать Владимир Николаевич Амелин и Василий Иванович Митрохин, которым я тоже очень признателен.

Я «пахал» полтора года, подготовил и защитил докторскую по политической философии. Называлась она «Политическое представительство, сущность и формирование. Политико-философский анализ». Дело в том, что в 1996 году еще не было ученых степеней ни по социологии, ни по политологии. Поэтому я – доктор философских наук, хотя по сегодняшним меркам диссертация чисто политологическая. Кстати, скажу без ложной скромности, она была признана ВАК лучшей диссертацией 1996 года в области гуманитарных наук. Но это был какой-то научно-марафонский забег. Второй раз я бы его, наверное, не выдержал. Поэтому меня всегда раздражают упоминания о заказных диссертациях, хотя в те и последующие годы их было написано немало, в том числе для депутатов, предпринимателей, чиновников. Я, естественно, знаю и авторов, и исполнителей этой псевдонаучной «заказухи», но отношусь к ним неуважительно.

Защита диссертации прошла напряжённо. Всё шло нормально, пока в ходе дискуссии один из членов Учёного совета не задал вопрос: «Чем философия политики отличается от политической философии?» Я, как мог, вынужден был что-то придумывать, чтобы сказать аргументированно «об общем и особенном» и еще о какой-то философской «мути». Хотя до сих пор считаю, что никакой разницы между этими понятиями нет. Но автор вопроса начал умничать, что он, мол, якобы специально изучал этот вопрос, а я ответил на него неправильно, хотя признал, что диссертация хорошая. Я получил два «черных шара» и восемнадцать «белых шаров». Сначала немного обиделся: кто эти оппортунисты? Но со временем понял, что они молодцы, потому что стопроцентная диссертация всегда подозрительна. После защиты Жуков пожаловал на банкет и произнес хвалебную речь о новом талантливом докторе наук, т.е. обо мне. Ему тоже важно для статистики, чтобы в университете появился ещё один доктор наук.

А вот и нестандартный сюжетец, в продолжение этой темы. Прошел год после того, как ВАК утвердил мне присвоение докторской степени. Теперь у меня были все формальные основания претендовать на звание профессора. Я подготовил соответствующие документы, написал в Ученый совет университета заявление. Хочу, понимаешь, ты! И жду. И вот меня приглашают. Раньше я и сам был членом этого совета и сегодня вроде как не чужой. Одновременно должны были рассматривать вопрос об еще одном профессоре, Галине Осадчей, моей хорошей знакомой, которая работала на кафедре Жукова еще в МВПШ, а сейчас была зав. кафедрой социологии.

И вот начинается заседание совета, председатель – ректор Жуков, задерживается, ведет совет первый проректор Митрохин. Вопрос о присвоении ученого звания профессора доктору философских наук Осадчей. Совет голосует – единогласно. Следующий вопрос – о присвоении профессора мне, снова – единогласно. Потом вопрос о заведующем кафедры физвоспитания, он что-то там натворил – выговор ему.

И вот входит улыбающийся Жуков. Важно садится в президиум. Смотрит повестку дня заседания совета, хмурится. «Вот тут у нас присвоение профессорских званий Осадчей и Устименко. Галина Ивановна, я считаю, достойна, а Сергею Владимировичу ещё рановато!»

Митрохин: «Василий Иванович! Совет уже проголосовал!» Жуков, с уверенностью: «И как?» Митрохин: «И за Осадчую, и за Устименко – единогласно! Решение ученого совета утверждено». По лицу Жукова пробежала недовольная, злая гримаса, но он всё-таки выдавил из себя: «Хорошо, поздравим новых профессоров». Раздались аплодисменты. Аплодировала вместе со всеми и профессор Петухова!

Дела давно минувших дней. Я проработал в Социальном университете до 2013 года. До пенсионного срока 60. Но дело не в этом. Может быть, и дальше бы там оставался. Я любил студентов, они подпитывали меня молодой энергией, а я их – своими знаниями. Но пришли требования из Минобрнауки, с которыми я согласиться не мог. Документально доказать, что я не педофил, не туберкулезник, не дезертир. Этого я, профессор, преподаватель с тридцатилетним стажем, майор запаса, вынести не мог. Написал открытое письмо декану, ректору, министру и ушел. Ректором региональной партийной школы «Единой России», и опять почти не жалею, почти, студентов РГСУ жалко…

9. Перекушенная уздечка и коломенские трамваи

Это была необычная избирательная кампания, и интересная, и трагикомичная. 1993 год. Первые выборы в Государственную Думу. Коломенский избирательный округ. Наш кандидат – Сергей Григорьевич Скорочкин, человек трудной и трагичной судьбы. Но об этом уже многое написано, масса материалов в Сети, поэтому речь пойдет не совсем о нём. Два необычных сюжета, которые никогда больше не повторялись в моей немалой политтехнологической практике.

Избирательная кампания Скорочкина, которую я конструировал вместе с командой, поначалу развивалась по классическому сценарию, описанному в нашей книге «Технология избирательной кампании», вышедшей полгода назад. Стратегия, штаб, полевая структура, социологический мониторинг и т.д. Несмотря на то, что мы работали против административной машины, я не видел в этом ничего особенного. Во-первых, эта машина была слаба, особенно после расстрела Белого дома 4 октября; во-вторых, у нас была сильная, креативная, дружная и азартная команда; и в-третьих, наш кандидат, настроенный только на победу, пусть политически неопытный, но успешный предприниматель, перепробовавший много бизнесов, и сейчас хозяин водочного завода «Радуга». Финансовых ограничений не было. Он как губка впитывал наши советы и рекомендации. Так получилось, что для Скорочкина я был непререкаемый авторитет, мы с ним много общались, и он мне полностью доверял и слушался, что тоже важно для успешной кампании. И ещё, устоявшегося избирательного законодательства в это время не существовало. Не было понятий «подкупа избирателей», «незаконной агитации» и т.д., что развязывало нам руки, экспериментировали по полной. Идеальная избирательная кампания!

Почти все работники штаба жили и трудились в огромном доме Скорочкина, расположенного на окраине Зарайска. Дом был особенный, по ночам там раздавались какие-то завывания, шаги и постукивания, как будто просыпалась нечистая сила, понятно, что они были связаны то ли с водопроводом, то ли с отоплением, но всё равно было жутковато и некомфортно. Кроме того, Скорочкин, деревенский парень, почему-то недооценивал городские удобства. В доме была только холодная вода, да и та в одном кране. И ещё, я знал, в какой комнате и в каком шкафу было припрятано скорочкинское оружие. Бандитские девяностые были тогда совсем не шуточными.

Психологом кампании у нас был Юрий Пелипенко, вроде бы надежный парень, бывший преподаватель Высшей школы милиции, кандидат наук, майор.

Работа психолога со Скорочкиным была очень важна и ответственна, его требовалось быстро подготовить к встречам с избирателями и соперниками, научить публично выступать перед разными аудиториями, работать на телекамеру и многое другое. Поэтому Пелипенко попросил меня в помощь взять в штаб его жену, тоже психолога. Я, посоветовавшись с командой, согласился, тем более что финансовые возможности вполне позволяли. Как же мы пожалели об этом!

Итак, кампания была, что называется, выстроена, механизмы взаимодействия отлажены, работаем на победу. На несколько дней мне надо было отъехать по делам в Москву, я ведь работал в Социальном университете. И вот утром, как сейчас помню, 5 декабря, в день рождения нашей дочери Ритки, раздается звонок из Зарайска. Звонят из нашего штаба. Главный политтехнолог Володя Амелин тревожным голосом говорит: «Сергей, у нас проблемы. Скорочкин никого не слушается, его полностью подчинил себе Пелипей!» Я попросил не паниковать, продолжать работать, обещал поговорить с психологом. Но не дозвонился.

Проходит несколько часов, опять звонок от Амелина, напряжение растет. «Сергей, тебе надо приехать! Скорочкин срывает запись выступления на телевидении, не хочет открывать избирательный счёт, начал пить с Пелипенко!» Я пообещал на следующий день приехать, понимая, что дело серьёзное.