Одно радовало – стояла прямо-таки курортная теплынь, от нагретых Эос камней шел ощутимый жар. Спустившись с бугра, мы очутились среди множества людей, по большей части одетых в такие же, как у Циклопа, желтые робы. Многие спали, некоторые играли в карты, кто-то просто сидел, бездумно глядя в небо. Меня поразило, что несколько десятков, а может, и больше сотни тысяч мужчин, а в основном вокруг были мужчины, ничего не делают ни для собственного, ни для чужого спасения.
Между тем в броуновском движении людских масс на равнине возникла некоторая упорядоченность.
– Это чегой-то там? – заинтересованно пробормотал Циклоп-Лускус, вытягивая шею. – Ага, никак начальство какое-то… Клим, у тебя два глаза, погляди-ка, что там такое?
Я всмотрелся, сощурив глаза.
– Темно-синие мундиры, человек двадцать. Военно-Космические силы, полетная группа. Наверное, уцелевшие члены экипажа. С ними толпа. Ничего не пойму… Ряженые, что ли? В простынях каких-то… Пошли поближе!
Лускус в ответ криво дернул ртом.
– Поспешай медленно, браток. Они сами сюда придут. Странно, что без конвоя…
Я хотел спросить, о каком конвое идет речь, но не успел – среди желторобников началось шевеление, и вскоре на вытянутой площадке, свободной от обломков модуля и камней, появились те, про кого Лускус сказал:
– А вот и авторилы засуетились.
Слова эти – «конвой», «авторилы» – вкупе с желтыми робами и странноватым поведением их обладателей навело меня на определенные мысли.
– Погоди, э-э-э… Лускус, так вы что, заключенные?
Он усмехнулся:
– Уж не комсомольцы-добровольцы. А ты не знал, что ли? Да весь транспорт набили нашими под завязку! Тут и пленные солдаты Коалиции, и уголовники, и ссыльники, и выселенцы. Монгольский мятеж в конце войны помнишь? Все тут, с семьями. Куда девались «свободные шотландцы», знаешь? Тоже тут. А Корпус спасения знаешь как формировался? Пацифистам предложили – или на военные заводы, или каналы рыть в Сахаре, или сюда. Многие согласились.
– Ты тоже заключенный?
– Тоже, – коротко ответил Лускус и пихнул меня локтем: – Гляди!
На площадку, где собралось несколько сотен желторобников, вышла группа людей в синих мундирах. Впрочем, там были не только члены экипажа «Руси» и вэкаэсники. Серебристые комбезы Корпуса спасения, камуфляжные армейские куртки, белые арабские бурнусы, пестрые стеганые халаты, даже парочка оранжевых плащей из спасательных комплектов. Словом, народ подобрался разный. Одного я узнал – это был рядовой информационно-аналитической службы эвакотранспорта, низенький человечек с прилизанными волосами, которого звали Иеремия Борчик.
Впереди шла высокая женщина-офицер, сопровождаемая двумя здоровенными вэкаэсниками в форме службы корабельной безопасности. Парни угрюмо оглядывались, вертя в руках железные прутья. Женщина же шагала прямо, держалась уверенно, и, глядя на нее, сразу становилось ясно, кто тут старший, несмотря на то что индикация на погонах не работала.
Что-то в ее походке, в движениях показалось мне знакомым, но лица я разглядеть не смог – мешали люди вокруг.
– Вот теперь пошли-ка поближе. Как-никак начальство прибыло. – Лускус подхватил меня под руку и потащил вниз. Я и сам уже понял, что оставшиеся в живых члены экипажа собирают своих и совершают, если говорить армейским языком, рекогносцировку. Стало быть, мне нужно было как минимум обозначиться.
Женщина остановилась. Напротив нее стояли человек шесть желторобников, носящих свои арестантские куртки с подчеркнуто небрежным изяществом, на манер гусарских ментиков. Суровые лица украшали шрамовые татуировки, на коротко стриженных головах белели выбритые анки, молнии, свастики и прочие оккультные знаки. Впереди стоял невысокий худой мужчина, голый череп которого украшал вытатуированный паук.
– Это заправилы из Пенемюндского лагеря, – пояснил мне Лускус. – Отморозки конченые. Тот, что с пауком на башке, – Йен «Каракурт» Ван-Варенберг.
– Голландец? – спросил я.
– Ублюдок, – ответил Лускус. – Во время войны был заместителем командира корпуса диверсий и террора. Это он придумал гирляндное повешение. Говорят, сам, лично убивал всех пленных женщин-офицеров. Как от пули ушел – не знаю. Скользкий, сука. И опасный…
О Ван-Варенберге я слышал. Вот уж не думал, что такие выродки после победы остаются жить. Видимо, всеобщая военная амнистия, объявленная победителями в порыве гуманизма, творила настоящие чудеса.
– Почему ваши люди не участвуют в разборах завалов и помощи раненым? – спросила вэкаэсница, глядя куда-то в сторону, точно она обращалась не к Варенбергу. Услышав ее голос, я вздрогнул. В голове закружился настоящий хоровод: «Неужели она? Здесь?! Но как, откуда?..»
– А кто интересуется? – холодно полюбопытствовал Каракурт. Он стоял, заложив руки за спину и широко расставив ноги в высоких армейских ботинках.
– Исполняющая обязанности военного коменданта планеты Медея, майор Военно-Космических сил Земли Анна Морозова.
За спиной у Варенберга послышался смех. Он тоже улыбнулся, на короткий миг превратившись в веселого и даже обаятельного человека.
– А не подскажете ли, майор, кто назначил вас на эту должность? Я вижу, что вы связист, ведь так?
Акка – теперь, услышав имя и фамилию, я уже не сомневался в этом и полез вперед, расталкивая внимательно прислушивающихся к разговору заключенных, – ответила коротко:
– Согласно Уставу ВКС в случае особых обстоятельств или аварийной ситуации на борту судна и на любой иной территории командование принимает старший по званию офицер. Я задала вам вопрос о вашем бездействии – потрудитесь дать ответ.
– А не будет никакого ответа, – пожал плечами Варенберг. – Нам обещали, что на Медее мы станем свободными людьми…
Вокруг одобрительно зашумели, но Каракурт поднял руку, и все затихли.
– Вот Медея. Вот мы. Мы – свободны и делаем то, что хотим. Разве не так, майор?
– Нет так. Ситуация вышла из-под контроля, и вы это прекрасно понимаете. На территории объявлено военное положение, а следовательно, действуют законы военного времени. И перестаньте прикидываться, Ван-Варенберг, у меня нет времени на эти игрища.
– Ну так, может быть, поиграем в другие? – изогнув шею, Каракурт скорчил непристойную гримасу, оскалив зубы и высунув извивающийся язык.
Акка отвернулась от него и обвела взглядом желторобников.
– Я обращаюсь ко всем бывшим заключенным: наше положение отчаянное. Волей случая и обстоятельств мы оказались в беде, в западне, и если хотим выжить, должны рассчитывать только на свои силы. Сейчас там, возле модуля, идет борьба за жизни людей, оказавшихся под завалами и заблокированных во внутренних помещениях. Все, кто может помочь, – помогите. Остальным Бог судья, но помните, что каждому воздастся по делам его… И еще: вечером, после захода Эос, жду ваших старших в штабной палатке на берегу реки. Ориентир – красный вымпел. Состоится совещание командования и представителей колонистских общин.
И Акка двинулась дальше, проигнорировав кривляющегося Ван-Варенберга.
– Э-э, дамочка майор! А можно я попозже приду, а? – захихикал он, пытаясь загородить ей дорогу.
– Зачем? – хмыкнула Акка, небрежно отодвинув Каракурта. – От курочки хоть яичко, а от петуха и того нет.
Зэки заржали – Ван-Варенберг и его отморозки еще во время войны открыто придерживались доктрины «женщина – ошибка природы», предпочитая скреплять свое боевое братство не только кровью, а это никогда не пользовалось поддержкой большинства солдат Великой Коалиции.
– Тварь! – заорал Каракурт, скидывая куртку. В руке у него блеснул спринг-найф.
Я оттолкнул стоящего передо мной желторобника и оказался возле Акки. Колено запульсировало болью, ладони сделались влажными.
Ван-Варенберг прыгнул вперед, отводя руку с ножом для удара. Безопасники с железными прутами, все это время стоявшие в отдалении, поспешили на помощь своему командиру, но прежде чем они успели остановить Каракурта, откуда-то сбоку вырос вездесущий Лускус.
Он ловко вывернул спринг-найф из пальцев Каракурта, что-то тихо сказал ему и втолкнул в гущу сгрудившихся зэков. Спрятав нож, мой негаданый приятель шутливо поклонился застывшей Акке и закричал, обращаясь к желторобникам:
– Братва! Дела и впрямь херовые. Выжили мы чудом, а могли б подохнуть в этой консервной банке. Но там остались наши братки, те, кому не повезло. Оглянитесь вокруг – все видят своих корешей? Где они? Так что кончай базар. Да и Сыч утром сказал – если попросят, надо помочь…
Если на протяжении короткой речи Лускуса зэки угрюмо молчали, то последняя фраза произвела на них магическое действие – народ зашевелился и начал расходиться. Со всех сторон слышалось:
– Ну, раз Сыч… Надо помочь, надо!
Лускус тем временем еще раз поклонился Акке: