Клинок Смерти. Осколки

Сотника зацепил смелый ответ Красного командира и что-то туманом, из далёкого прошлого накатило на него седою памятью. Но не смог он вспомнить, из-за лютой ненависти к новой Советской власти, из-за своего, хотя ещё крепкого сложения, но седого возраста, мальчонку босоногого со своей станицы, которого сам и учил владеть оружием. Не помнил Сотник лица того мальчика, который лучше всех научился на палках драться и владеть приёмами казачьего боя, стёрло время память.

Не помнил он его отца, который для сына своего поменял часть надела земли на коня, упросив тогда ещё не Сотника, а крепкого станичного казака с крестами на груди за бои, научить его сына, вместе с зажиточными пацанами наравне держать крепко клинок, чтобы сын с детства чувствовал силу, переданную от воина.

А, мальчик вырос и выбрал путь другой, пошёл с той властью, которая идеей свой поделилась с простым людом и не гнушалась бедностью. Был выбор для мальчика, ставшего мужчиной, завоевать своё место под солнцем, без классового разделения. Застила лютая ненависть глаза Сотнику и произнёс он Никифору, не помня давнего прошлого:

– Ой, ли, нагайка для тебя в самый раз, али тебя клинком рубануть, чтобы пыл твой остудить?

Никифор узнал Сотника, но даже бровью не повёл, только посмотрел по сторонам и, видя коней привязанных к перекладине стойла, решился бежать и для этого начал сам провоцировать седого, напыщенного казака на ситуацию удобную для своего замысла. Он дерзко ответил Сотнику словами, как плевком в лицо:

– Рубани, тебе ж не зазорно убивать безоружных.

– Ах, ты щень, – завёлся Сотник в ответ, тоже ища повод на драку. Он закрутил конём, а казаки его гарцевали жутью на скакунах вокруг пленных.

Зорин не на шутку заволновался, зная нрав Сотника и добро, сказал ему:

– Не затевай бучу, Вахромей Ипатьевич, пленных ещё не допрашивали. Генерал Шатров приказал не трогать красно-пузого. Ты посмотри на него, еле на ногах стоит, того и гляди раньше времени помрёт. Что я Григорию Петровичу отвечу?

Копылову было скучно и он, пожелав повеселиться, успокаивая, похлопал дружески по плечу своего закадычного дружка:

– Тебе-то чего Зорин, пусть потолкуют, а мы на комедию поглядим. И так скука зелёная. Не переживай, штабные все разъехались, остался только писарь и дневальные. Генерал Шатров с Сычёвым отмечают награждение полковника.

Скучно было всем. Казаки и солдаты, от скуки ради подходили к месту нарастающей конфликтной ситуации.

Копылов подошёл к телеге с амуницией, достал клинок из кучи скарба и, возвратившись к Никифору, протянул ему холодную сталь, подначивая ситуацию, о которой только и мечтал Красный командир.

– Бери, ты же смелый, ответь Сотнику, – с издёвкой, проговорил Копылов.

Казаки смеялись, улюлюкали над Никифором, видя состояние слабости его тела.

– Это тебе не с колокольни брехать, – злорадствовал один из казаков.

Никифор притворно, как профан, с глупым выражением лица оглядел клинок, а казаки и солдаты предвкушая увидеть балаган, раздались в большой круг.

– Это чтобы вам оправдание было, мол, я с оружием на вас напал? – уточнил Никифор.

Сотник обнажил свой клинок и сурово предупредил Никифора:

– Не базлай. Назвался груздём, полезай в кузов.

Один из казаков Сотника, Макар подначивал Никифора:

– Хорош титьки мять, вояка.

Белогвардейцы смеялись от души, когда ещё выпадет счастье почувствовать на отдыхе радость от злобы к комиссарам, просто и без напряжения.

Казак Сотника Ефрем нервно сказал Никифору:

– Бери железо, покажи себя.

Кто-то из толпы зубоскалил: – Он только языком молоть умеет, – и Никифор взял клинок в свои руки.

Казаки продолжали гоготать, шлёпать себя по ляжкам ладонями от смеха и Ефрем обратился к Сотнику, где каждое его пророненное слово отдавало лютостью:

– Дозволь мне Вахромей Ипатьевич окропить кровушкой комиссарской пыль дорожную.

Казаки Сотника разъехались на три стороны от Никифора, а Сотник вложил клинок в ножны, слез с коня и, ведя его в поводе, подошёл к лестнице штаба, встал рядом с Зориным.

Пленный Красноармеец Петров тоже отошёл в сторону, чтобы в этой буче его не зацепили ненароком.

Ефрем вынул свой клинок из ножен, играл им как соломинкой, со свистом рассекая воздух сталью.

– Ну, что воин? Помолись своему Красному вождю,– предупредил он Никифора.

Глаза Никифора впились в привязанных коней к перекладине стойла, он искал момент добраться до них сквозь толпу солдат и опустил руки с клинком вниз, провоцируя словами казаков на свой план побега:

– Да где ж мне вас достать, вы все на конях.

Ефрем, раздосадованный подковыркой Никифора, сплюнул в дорожную пыль, спешился с коня и бросил нервно словом своему соратнику Дугарю:

– Дугарь, прими коня.

Казак Дугарь подошёл к Ефрему и, взяв под уздцы его коня, с неохотой пошутил:

– Ефрем, чего ты с ним завязался? Он окромя прокламаций в руках ничего не держал. Посмотри на него, плюнешь, переломится.

– Погодь Дугарь, дай душу отвести, – дышал злобой Ефрем.

Дугарь отошёл в сторону с конём в поводе. И сошлась в поединке лютая ненависть Золотых погон против Советской власти. Ефрем вертел клинком играючи и Никифор понимал, что любая оплошность перед таким противником будет цена его жизни и глумлением над идеей за которую он не щадил своей крови. Ещё он понимал, что нельзя ему никого убивать до того момента, пока он не оттеснит эту, может быть последнюю свою драку кровавую до стойла с лошадьми, чтобы ветром вольным уйти от Золотых погон на быстром скакуне. А, жить он хотел и жену свою хотел увидеть и хотя гордость давила, что он потомственный казак, а под Смоленском жил примаком у жены из села Студёного родом, он переборол своё самолюбие для достижения своей цели.

Никифор выставил на вытянутой руке клинок вперёд перед собой, залюбовался Смертью на конце острия. Красный командир чувствовал силу внутри себя и, хотя видел умелого воина перед собой, но в грош его не ставил, потому, что судьбу свою, как он думал, держал в своих руках крепко.

Ощерив клинок клыком волка, Никифор был уверен в удачном завершение своего плана, потому, что не видел равных себе в бою.

Ефрем пошёл медленно на Никифора, играя клинком в круг себя. Чей-то голос из рати казачьей, подначивал:

– Покажи ему Ефрем «Кузькину мать».

Ефрем произвёл выпад, нанёс удар клинком сверху вниз наискось, слева на право, в ответ на что Никифор, даже не сдвинувшись с места, лишь кистью руки с клинком своим отвёл удар противника в сторону. Ефрем насторожился, отступил на шаг, назад продолжая вертеть клинком. Затем казак нанёс удар сбоку, но Никифор таким же «Макаром» парировал.

Казаки затихли, а Сотника давила жаба, видя, что удары не приносят пользы его казаку, потому, что движения Никифора напоминали Сотнику его собственный стиль ведения боя.

Пробы Ефрема на прочность своего противника вызвали нетерпение в рядах Белогвардейцев, и они шумно негодовали. Не выдержав подначки соратников, Ефрем ринулся от злобы на Никифора и нанёс удар сверху, на что Красный командир, отбил его клинок вправо, шагнул к Казаку вплотную с разворотом спиной и, чуть присев, протянул свой клинок через свою подмышку, уперев остриё в живот противника и, застыл, глядя на Сотника.

Казаки ахнули. Ефрем камнем стоял, с поднятым в руке клинком и капля холодного пота страхом окончания жизни застыла на кончике его носа.

Щемящей тоской отозвался этот приём у Сотника в сердце, и он скрепя зубами отвернулся в сторону.

Тут казаков и понесло. Двое казаков Макар и Волчан спешились с коней. Сверкнула злобно сталь.