Линия жизни. Книга первая

– Приказываю: С этого момента, усилить работу по вербовке агентов во всех социальных слоях населения. Собирать только проверенную информацию и сразу мне на стол! Особое внимание уделяйте работе с представителями мелкой буржуазии и интеллигенции, которые всегда способны баламутить народ или наладить отношения с иностранцами! Особо проверяйте тех, кто недавно посещал заграницу! Также, пройдитесь по тем компаниям и предприятиям, где есть иностранные специалисты. Составьте список и по возможности соберите на каждого в отдельности информацию: кто, откуда, специфика работы, с кем общается, чем интересуется? Помните, враг начеку и мы должны их опередить, иначе…

Шеф не стал продолжать, так как агенты знали, что будет если «иначе». Им была известна судьба некоторых граждан, которые были ликвидированы вражескими агентами в соседней Румынии. Такой судьбу они себе не желали.

Закончив с инструкциями, Виктор Андреевич отпустил агентов, оставив при себе только своего помощника Николая Всеволодовича.

– Николай Всеволодович, – начал шеф, – сегодня вечером приедет Богомол. Необходимо всё подготовить к его приезду. Я лично приму участие в сегодняшней операции. Необходимо не упустить крота. Всё надо провернуть без шуму. Богомол имеет сходство с нашим клиентом, он его заменит на окончательном этапе операции.

– Слушаюсь….

Далее они перешли на полушепот и обсудили все детали предстоящей операции. Закончив, они тотчас покинули конспиративную квартиру

Выйдя во двор, они прошли под монументальной аркой в переулок. Когда офицеры удалились, молодой чумазый паренёк, который до этого на входе во дворик упорно зазывал редких прохожих почистить им обувь, вдруг собрался уходить. Он так торопился, что его не смог остановить даже подошедший выгодный клиент.

– На сегодня я закончил, приходите завтра, – сказал чистильщик сапог удивлённому господину, – мне срочно нужно домой.

Но как же, позвольте, как приходите завтра? Что значит, нужно домой? Это чёрт знает что твориться, мне нужно сегодня, а не завтра! – настаивал господин, доставая пухлый кожаный бумажник. – Я хорошо заплачу!

Чистильщик не ответил. Он собрал все предметы ремесла в маленький ранец, накинул на плечо и пошёл своей дорогой, оставив клиента в замешательстве. Ещё секунду и оставленный потенциальный клиент разозлился – у него была назначена галантная встреча и на ней, он никак не мог явиться в нечищеных туфлях.

– Это до чего мы, господа и дамы дошли, если чистильщики сапог отказывают уважаемым господам в чистке сапог!? – пафосно в сердцах пожаловался господин дородной бабе.

Баба, упустившая одного покупателя, поняла ситуацию по-своему:

– Не расстраиваетесь, господин хороший, лучше вот – купите сладости, не пожалеете. Есть бублики, пряники…, – стала она перечислять ассортимент товара.

Тут «господин хороший» стал чернее тучи (ему нужно было обувь почистить, а не сладости покупать), зло плюнул на раскалённую брусчатку, артистически развернулся и гордо-смешной походкой, пошёл своей дорогой.

Сцена была достаточно смешная, но почему-то никто не рассмеялся. Только молодая мамаша, у которой на руках мирно спал сытый младенец, растерянно сузила прекрасные глазки и тихонько прыснула. Ребёнок вздрогнул, заставив мамашу прекратить смех.

– Нет, вы это видели? – спросила мамашу, дородная баба, откусывая по причине нервного состояния бублик из товара, – взял, нахамил и гордо ретировался! Сдался ему этот чистильщик, туда, куда он приглашён, пряники были бы более к месту, чем его туфли! Всё равно до места покроются толстым налётом проклятой, вездесущей пыли! Павлин и только!

В подтверждение своих слов, дородная баба, сделала соответствующий случаю воздушный жест. Тут ребёнок на руках молодой мамаши, ни с того ни с сего рассмеялся и разговор пошёл о другом, простом – бабьем.

Тем временем, чистильщик обуви, провёл сыскарей до здания жандармерии. Не останавливаясь, он заскочил за буханкой хлеба в булочную напротив. Пока его обслуживали, чистильщик понаблюдал и успел заметить, в каком кабинете здания жандармерии бликанула потревоженная дверь. Расплатившись за покупку, он довольный поплёл домой.

«Теперь домой, я свою часть задания выполнил», – по дороге, закусывая горячим хлебом, думал чистильщик обуви. Мякиш падал в голодный желудок и мгновенно растворялся в кислой среде; сегодня хозяин не успел позавтракать, верно, были занятия поважнее.

Дойдя до рабочего квартала, парень свернул в узкую, похабного вида улочку. Здесь город терял даже свой скромный лоск и превращался просто в большую деревню. По грязной улочке беспорядочно гуляли куры, а в самом центре, в луже грязи мирно спал огромный боров. Одним словом – большая дыра.

Чистильщика, неопрятность улицы совсем не тревожила. Молодой парень петлял, поминутно проверяясь – нет ли слежки? Он не сразу завернул домой. Для подстраховки, парень сделал ещё несколько лишних кругов и вконец, не заметив ничего опасного, резко прошёл через разлом в заборе и оказался во дворе нужно ему дома. Быстрым шагом он приблизился к дверям, достал ключ. Зайдя в дом, он принялся за работу. Сначала он скинул одежду, снял парик, усы; смыл грим. Перед небольшим зеркалом на стене, стоял другой человек – даже не человек, так – серая мышка; глазам не на чем зацепится. Лицом, фактурой – самый типичный «обычный» человек, каких пруд пруди на белом свете.

Но, такое первое впечатление было немного обманчивым. Это для тех, кто его не знал близко, он стал обычным человеком. На самом деле, он всё же многим отличался от обычного человека. Например: у него отсутствовали особые приметы, которые непременно есть у любого обычного человека: шрамы, родинки…

– Глаша, неси гуся! – завершив своё перевоплощение, агент Отшельник позвал колдовавшую на летней кухне хозяйку. Это он после встречи, расстался с первым агентом, быстро перевоплотился и вернулся отслеживать нового начальника. Он был кротом и это ему нравилось. То есть, если быть более точным, он стал кротом, так потребовали обстоятельства. Настоящий агент, давно покоился на дне пруда под названием «Французский».

Когда крот вернулся из города, хозяйка Глаша, даже не обернулась. Она знала: «Не бабьего ума дело, куда носит её квартиранта». Она по-бабьи, сердцем почувствовала, когда тот вернулся. Сердце ёкнуло, заторопилась. Мужика, тем более любимого, нужно всегда хорошо кормить, Глафира свято верила в то, что: «Путь к сердцу, он через желудок».

Он ждал гуся. Предвкушал плотный, сытный ужин, которого надеялся, хватит надолго. «В вагоне – ресторане так не кормят». Ему всегда везло с квартирой. Так случилось и в этот раз: за сравнительно маленькую плату, он нашёл в этом богом забытом городишке не только квартиру, но и отличную в готовке хозяйку.

– Глаша, ну где ты там? – нетерпеливо, требовательно, повторил квартирант, – заснула что ли? И опять на вопрос, ему ответили молчанием.

Насторожился квартирант, потянулся к удобно лежавшему на столе новенькому нагану – потянулся, но не успел добраться. Ему просто не дали этого сделать. Внезапно, от удара кованным, тяжёлым сапогом, дубовая дверь слетела с петель и грохнулась на пол. Следом, не давая хозяину опомниться, ворвались необычно сноровистые жандармы. Отшельника хватили по морде кулаком, выбив недавно вставленный за большие деньги зуб, а уж потом – оглушили ударом приклада по мускулистому затылку.

– А ну лежать, не сопротивляться, – зарычал дюжий жандарм, – силён вражина, стоять я говорю!

Отшельник послушно притих. В помещение зашли несколько крепышей в штатском, и начался тщательнейший обыск. Работали профессионально, но нарочито грубо. Перерыли шкафы, рассыпали бумаги, щупали одежду, разбирали кровать. Затем, не найдя ничего существенного, стали раскурочивать мебель, вскрывать деревянный пол.

Когда контуженого Отшельника повели в участок, в доме остался невообразимый бардак. Убирать было некому – Глафиру забрали тоже. Только жареный гусь, под действием тлеющего огня долго ещё шипел жиром, своими ароматами сводя с ума испуганную, спрятавшуюся в конуру Лайку.

Так агент Отшельник, вместо Санкт – Петербурга, куда стремился, попал в местный отдел жандармерии. Окончательно он пришёл в себя только в тесной, запыленной камере-одиночке. Обычная тюремная камера: каменный, холодный пол, толстые стены, уборная в углу и жёсткие нары. Стены, были сплошь исцарапаны сидельцами. Особенно явственно выделялся своими размерами большой, отчего-то немного кривой крест. На него с противоположной стороны, пробиваясь через толстую решётку окна, падал слепой луч солнца, заставляя крест слабо светится. Какой в этом был посыл, Отшельник не понял; наверное, что-то суеверно-христианское?

Затуманенным взглядом он посмотрел на яркое пятно на полу. Свет всегда ярче, когда стоишь в темноте подвала. Зачем-то подумалось: «Зайчик на полу, совсем как в детстве. Только детство прошло, я повзрослел, почему же декор не поменялся?»

Мыслям мешал непрерывный чахоточный кашель за стеной. Кто-то там о чём-то истерически бормотал и это при таком ужасном кашле. Отшельник сконцентрировался на то узкое пространство, в котором он находился. В камере было достаточно сумрачно. Дневному свету мешала пробиться толстая, ржавая решётка давно нечищеного окна. За окном, судя по звукам, веселилась свободная улица.

Люди. Голоса. Простор и свежий воздух. От нехватки всего этого, случился приступ клаустрофобии, и Отшельник стал задыхаться. Он с детства страдал этим недугом; слабость, который скрыл от работодателя. Он закрыл глаза, представил: большое заснеженное зимнее поле, за ним – дедушкин дом, синие окна. Ему полегчало от ясного осознания заботы и уюта, которым его там и тогда окружали.

«Странно, – подумал он, – вроде бы нигде слежки не заметил. Где-то я прокололся, знать бы где, да ведь никто не скажет. Может Глаша сдала? – холодно-предательски подумал бессовестный мозг. – Нет, она не могла, Глаша ничего не знает о моей истинной работе. Тут что-то другое. Всё равно задуманному быть. Механизм запущен, его уже не остановить…»

Присел, затем улёгся на жёсткую доску нар. «Может попробовать прикинуться больным, разыграть сотрясение, тогда меня обязательно переведут в медицинский сектор; откуда будет легче сбежать? Вариант? Нет, не поверят. Нутром чувствую – не поверят. Нужно пораниться, тогда у них не останется выбора».

Заключённый осмотрелся, решился. План был не так уж плох и возможно бы сработал, если бы ему не помешали. Он не знал, что за ним следили через специально устроенный потайной глазок и как только Отшельник решился, заскрипели засовы железной двери и в камеру не вошёл, вбежал надзиратель.

– А ну не балуй, – громко, закрыв собою опасный для заключённого участок, приказал надзиратель, – кому говорят, не балуй!

Раздался треск готовой треснуть по швам ткани; в одежду Отшельника вцепились железными пальцами. Пудовая рука гнула куда-то назад. Отшельник подчинился. Одного жандарма он бы конечно одолел, так не знал – есть ли за дверью другие. Смолчал. Протянул вперёд руки. На запястьях, впиваясь в кожу, больно сомкнулись наручники.

– Ну-у-у, давай, пошли, – толкнул надзиратель. На его поясе зло звякнули разномастные крупные ключи. Какой-то он был угловатым, похожим на медведя, что ли, этот служивый. Крупный, лицо в оспинах, нос картошкой, рыжо-бурые, всклокоченные волосы под фуражкой. Толчок в спину: – Иди-иди.

Отшельник пошёл. Когда переступил порог, за дверью увидел парочку верзил; те притворялись, что просто беседуют. За ними наблюдали пара острых цыганьих глаз из соседней камеры, оттуда же прорывался ы коридор кашель.

«Стояли на подхвате», – твёрдо решил Отшельник. Присмотрелся к метнувшимся в его сторону глазам: «Конокрад. Значит, повели в общую…». Он снова ошибся.

– Стоять, лицом к стене, не двигаться! – надзиратель достал большой ключ из связки и стал отпирать крепкую решётку. Хорошо смазанный замок легко поддался; конвойный толкнул решётку. Ржавые засовы жалобно лязгнули – освобождая путь. – Повернись, вперёд, не оглядываться!

Наконец-то последнее препятствие – теперь уже железная дверь со створкой для надсмотрщика, привычное: «Стоять, лицом к стене, не двигаться».

Вышли на первый этаж. В коридоре было почти пусто; в сторону выхода из здания прошли несколько вооружённых жандармов. Вместе с конвойным без приключений прошли весь первый этаж и стали подниматься на второй.

Здание было старым, с импозантными каменными колонами и капитальной лестницей в два ската. Кованые сапоги конвойного неприятно громыхали по камню. Стало легче, когда лестница кончилась и пошли по длинному коридору. Ступая мягко, Отшельник с интересом всматривался в таблички на обитых кожей дверях. В основном там мелькали знакомые ему фамилии жандармского руководства. Скоро дошли до нужного кабинета; доложились.

– Войдите! – вежливо, но твёрдым, приказным тоном, пробасил кто-то внутри кабинета.

– Ваше Высокоблагородие, задержанный по вашему приказанию доставлен! – подобострастно доложил конвоирующий Отшельника, жандарм. На его лбу выступила испарина, которую тотчас лизнули сухие солнечные лучи.

Задержанного ввели в просторную комнату. Сзади мягко затворилась дверь. Тут же, яркий солнечный свет через просторные окна больно ударил по зрачкам Отшельника, вызвав минутное ослепление. Отшельник зажмурился, выждал несколько долгих секунд, давая глазам, возможность оправится от солнечного удара. Когда наконец-то он открыл глаза, у окна он увидел широкую спину разглядывавшего улицу офицера. Отшельник его признал – это был местный начальник – Ларион Петрович Кренсен.

Офицер устало рассматривал до боли знакомую улицу и казалось, ему небыло дела до вошедших. Наконец-то минуты через пять, он медленно, словно нехотя – повернулся. В левой руке Ларион Петрович держал маленькое фарфоровое блюдечко, а в правой – крошечную чашечку из того же материала. Приятный запах отличного кофе ударил в ноздри Отшельника и к его стыду, ему жадно захотелось кофе. Вот так банально и по человечески – захотелось кофе. Агент вспомнил Львов, небольшие ресторанчики в которых всегда подавали отличный кофе. Казалось, прошла целая вечность, хотя был он там совсем недавно.