Аудельфина. Книга 1

– Итак, этот боец на сегодняшних стрельбах отстрелялся хуже всех. Мало того что он не попал ни в одну мишень на сегодняшней проверке по стрелковой подготовке, из-за чего весь взвод совершал обратный марш-бросок в противогазах, он понизил результаты боевых показателей всей роты, из-за чего мы на сегодня худшие в батальоне, – вёл дисциплинарно-поучительную профилактику старший сержант – заместитель командира взвода, перед строем, где навытяжку стоял один из бойцов подразделения.

– Чтобы впредь данный инцидент не повторился, а также служил хорошим уроком для всего взвода и для каждого лично, а также, чтобы вы осознали, как нехорошо подставлять своих товарищей и командование, которое выбивает из вас всю гражданскую дурь ради того чтобы вы уцелели на войне, к данному слону будет применено дисциплинарное взыскание. А все остальные будут дружно его поддерживать своими отжиманиями вместо того, чтобы использовать это время в личных целях.

– Боец, выложить всё в каску из карманов. Всем снять оружие и экипировку, – приказал младший сержант, командир отделения, который бежал в конце подразделения, подбадривая отстающих пинками и крепким словцом.

– О, а это у нас кто? – спросил сержант, вытащив из двухкилограммового «головного убора», который боец держал в руках, фотографию девушки.

– Это моя невеста, – ответил боец, переживая, что тот её сомнёт и выкинет как неуставной предмет гардероба военнослужащего.

– А что ты её с собой везде таскаешь, не жалко что затрётся? – в притворной заботе спросил младший командир, и продолжил, – любишь её небось, а?

– Да, – тихо, стесняясь ответил солдат.

– Так рви её, рви, и вы все свободны до утра, это тебе будет наказанием за твою подставу и нерадивость.

– Не буду рвать, – тихо, но уже уверенно ответил боец.

– Так. Всем принять упор лёжа, и тебе тоже, слоняра! – заорал сержант на вымотанное подразделение и бросил фотографию на землю перед лицом её хозяина.

– Раз, два, полтора, – командовал, упиваясь своей властью, сержант.

Прошло неизвестно сколько времени, такое никто не считает, но все думают: – не может же это быть вечно, когда-то ведь и это закончится.

Никто не ныл и не юродствовал, все понимали, – такое может быть с каждым, нужен лишь только предлог.

– Ты хоть понимаешь, что ты весь взвод наказываешь тем, что, как баран, упираешься и хочешь уйти от своего личного наказания, которое ты заслужил в отличие от своих товарищей. Раз, два, полтора!..

– Боец встать! Ты свободен. Иди, отдыхай, ты действительно устал, тебе надо выспаться за ночь, пока твои товарищи до утра поотжимаются за твой косяк.

Солдат стоял, не шелохнувшись, не веря своим ушам.

– Вы у меня сдохнете здесь все, а он будет любоваться фотографией своей тёлки и дрочить на неё при случае в тёпленькой кроватке.

Боец, не желая уходить, в растерянности принял упор лёжа на том же месте перед строем, как бы в своё оправдание перед товарищами.

– Не понял? – протянул сержант, недоумевая, вытянув лицо. – Солдат, ты не понял приказ?! Рви, я сказал! Или вон отсюда! – заорал он, наклонившись над солдатом.

– Не могу, – прохрипел боец, глотая слёзы, непонятно откуда взявшиеся из обезвоженного тела, которые градом катились по сгоревшим на безжалостном солнце щекам. Видимо, где-то в потайном месте душа всё же держит какой-то неприкосновенный запас влаги именно для таких случаев.

– Тогда ешь! Жри, я сказал! Жри её! Без рук жри, раз рвать не можешь!

Боец упал лицом в фотографию любимой и, подцепив её край одеревеневшими губами, начал жевать её образ, рыдая, не в силах совладать со своими эмоциями.

Все мы, восемнадцатилетние пацаны, уже принявшие присягу, где осознанно дали клятву безпрекословно выполнять все воинские уставы, а так же приказы командиров и начальников, мужественно, стойко и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и защищать ее мужественно и умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни, окончательно выбившись из сил, смотрели на это, лёжа, распластавшись на своих плоскоребристых животах. От нечеловеческой усталости у нас уже не было сил на какие-то эмоции или переживания, мы просто смотрели на факт, как через шантаж морально убивают человека, причём его же собственными руками, но сегодня нам повезло, – и это были не мы. А сломленный боец ел образ любимой, находясь на границе потери ощущения реальности, то есть психологического срыва, вспоминал её голосом слова из письма:

«Я поцеловала эту фотографию и прижимала её к сердцу, для тебя, перед тем, как положить её в конверт, когда тебе будет очень трудно, поцелуй меня, и всё пройдёт. А я буду ждать тебя. Только выживи, пожалуйста, выживи на этой чужой и проклятой войне или сделай так, чтобы тебя туда не послали. Ты же знаешь, если не выживешь ты, то не выживу и я, так что спасай нас обоих, нас и наше будущее. Я люблю тебя».

Её мечта сбылась, и его не послали на эту войну. Это был первый и последний призыв данной боевой учебной части, которая готовила бойцов ВДВ в Афганистан и которые после подготовки туда не попали. Но они попали туда, куда никто, начиная от последнего сумасшедшего пациента в психиатрической больнице и кончая первым секретарём ЦК КПСС, и подумать-то не мог, ни в страшном сне представить, – на боевые действия внутри страны при начале развала Советского Союза.

После этого случая из-за проявления своей слабости он навсегда будет себя считать предателем, ведь можно было восстать и пойти на радикальные меры. К примеру: застрелиться, застрелив сначала своих мучителей – ненавистных сержантов… ну, это уж слишком. А вот выстрелить себе в ногу, наверное, можно было бы, тем самым прекратить мучения, пускай не свои, но товарищей. Но ведь и это не выход, так как из госпиталя его бы направили после суда трибунала в дисбат за умышленное членовредительство, если бы выяснилось, что он не потерял реальность, то есть не стал сумасшедшим. Но это было, конечно же, предусмотрено, и в автоматных магазинах уже не было патронов. Помните:

«На батарее нет снарядов уже,
и надо быстрее на вираже.
Но парус, порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!»

Но и обвинять инструкторов сержантов здесь не стоит, хотя с фото был, конечно же, перебор, и данный случай никак не может стать уроком познания ответственности или сплочения боевого братства. Их задача сводилась не только к тому, чтобы научить нас стрелять и уходить от смерти, изучая современную боевую науку в горной и прочей местности, но и к познанию крайности физических возможностей человека «за чертой». За которой становишься животным, где молчит душа и не мучает совесть, а также практически полностью либо частично, временно, отсутствует интеллект, когда человек, подобно животному, руководствуется при выживании врождёнными генетичискими инстинктами обострёнными интуицией, а также приобретёнными и наработанными рефлексами и навыками. В каком-то смысле на определенном этапе это можно назвать – чистилище. Чистилище сознания от нагнетаемой вечно стонущей суеты. Осознания что все обиды и ссоры, неурядицы и переживания бытия, которые мы так любим называть – «проблемами» происходящими на (свободе) гражданке, на самом деле являются текущими трудностями, которые так волнуют наш несовершенный интеллект.

Полагаю, что временный отказ данных качеств у людей в этот период времени надо считать за благо, так как с их присутствием вряд ли можно остаться психически здоровым индивидуумом.

* * *

На перемене было шумно и весело, но Лена не вышла из-за парты и что-то рисовала чёрным карандашом. Светка подсела к ней с вопросом и одновременно с предложением:

– А ты чё сидишь, пойдём в коридор, поиграем! Ведь у тебя сегодня день рождения!

Вместе за одну парту девочек не сажали, так как их разговорам не было конца.

– Да не хочется что-то, – ответила Лена и продолжила, – знаешь, мне сегодня сон один странный приснился, вот рисую его, но что-то не особо получается.

Светка заглянула ей через руку и увидела что-то вроде морды какого-то животного, но не человека – это уж точно.

– Это кто, чёрт, что ли? А что приснилось-то? – заговорщицки зашептала Светка.

– Да не знаю, говорить тебе или нет. А ты точно никому не расскажешь?

– Ты что?! Я наших секретов не выдаю, ты же знаешь! – с гордостью и обидой в голосе произнесла Света.

– Ну ладно. Слушай, – решила рассказать Лена. – Приснилось, будто я уже взрослая, ну, как девушка как будто, и иду по безкрайнему зелёному полю рано утром. И кругом трава и цветы, всё в утренней росе. И чем дальше я иду, тем трава всё выше и выше, и я уже вся промокла от росы, и холодно уже стало, и даже немного жутковато, и вдруг, откуда ни возьмись, появляется большой чёрный конь. Я его нисколечко не испугалась, а даже наоборот. Вскочила, не помню как, на него, и мы поскакали, но не по земле, а как бы в воздухе, по небу. Мне пришлось на него почти что лечь, чтобы держаться, и я чувствовала всем телом, как под его тёплой кожей играют и переливаются мышцы. Это было как по-настоящему! Я до сих пор помню это ощущение.

– Ух ты, здорово! А потом что? – с удивлением слушала Светка рассказ подруги.

– Так вот, скачем мы, скачем, а конь поворачивает ко мне свою голову и говорит человеческим голосом:

– Леночка, вставай, ты сегодня у меня совсем большая стала. И поцеловал меня! И тут я проснулась, это мама меня поцеловала, и, как я уже догадалась, это она мне говорила эти слова.

Глава 4 (дети до шестнадцати…)

Наступал вечер первого дня пути, от безделья бойцы травили байки, спали и кемарили впадая в раздумья, воспоминания и мечты. Конев сидел, прислонившись к борту спиной, и бронежилет при тряске по ухабам смягчал удары о борт кузова. Закрыв глаза, он пытался уснуть, и перед глазами плыли сюжеты давно прошедших дней.

Он находился в кинотеатре, поздним вечером шёл просмотр какой-то французской киноленты, где «дети до шестнадцати…» – так раньше писали на баннерах кинопоказов, которые шли поздно вечером, с намёком на то, что здесь может быть что-то пикантное. Ему было где-то шесть лет или около этого. Из всего фильма он помнил точно только один сюжет, который ему вспоминался время от времени всю жизнь.

Сюжет был времён короля Людовика Х по прозвищу Сварливый. Один французский аристократ, вроде как граф, был не богат, но влиятелен, так как был был приближенным к королю рыцарем, который участвовал во всех войнах, стычках, боевых походах и так далее, короче – благородный боец. И вот, когда ему было лет тридцать, он был в самом разгаре своей мужской силы, его сосватали с только что родившейся дочкой другого высокопоставленного рода, чтобы скрестить кровь и стать ещё могущественнее их уже объединившейся семье. Пока он был ещё относительно молод, он навещал её несколько раз между боевыми походами. Но время неумолимо шло, промотав около двух десятков лет, где после очередного похода занимаясь делами насущными граф находился у себя в замке. И тут к нему в спальню вбегает слуга и возбуждённо сообщает:

– Господин! К вам с эскортом охранения прибыла какая-то знатная леди!

Это была она! Претендентка на родную кровь уже выросла, подходило время свадьбы и прочего. Граф бросил слуге: