Свет в тайнике

На этот раз взрывы раздались перед рассветом, когда все еще крепко спали. Но я сразу безошибочно поняла, что происходит. Выскочила из-за своей занавески, и Макс, схватив за руки мать и меня, втащил нас в толпу людей в ночных рубашках и пижамах, спускавшихся по шаткой лестнице в подвал. За нами следовали Хаим и Хенек, Изя тащил на спине больного отца, как мешок с картошкой.

Поначалу мы дрожали в своих тонких одеяниях, но вскоре в тесно набитом людьми подвале стало жарко и очень душно. Плакали дети, с потолка из-за продолжавшейся бомбежки на нас сыпались куски штукатурки и пыль. Хенек стал ныть, что я навалилась на него всей своей тяжестью, и я в конце концов двинула его рукой в подбородок. Изя обнял меня. Пани Диамант заметила и покачала головой, забормотав что-то себе под нос.

К полудню бомбежка и артиллерийский обстрел прекратились, и мы услышали то приближавшуюся, то отдалявшуюся автоматную стрельбу и шум мчавшихся мимо нашего дома автомобилей. Мы с Изей посмотрели друг на друга, потом на Макса. Если в городе немцы, им придется бежать. Но я думала, что, возможно, пан Диамант прав. Россия может победить.

Бой возобновился где-то совсем рядом: послышались стрельба, потом звон разбитого стекла. Когда выстрелы наконец стихли, Хенек выбрался на улицу. Он сообщил, что в окнах магазина, как манекены, валяются трупы немецких солдат. В подвале послышались радостные возгласы, но вскоре снова началась перестрелка. Я заткнула уши, чтобы не слышать стоны раненых. Когда в конце концов бой совсем прекратился и Хенек снова прокрался вверх по ступеням, на улице было пусто. Ни машин, ни раненых. На этот раз мертвые солдаты в окнах магазина были русские. Они стояли, привязанные к ручкам швабр, и на их лицах были намалеваны свастики.

– Скоро здесь будут немцы, Mame, – сказал Хаим.

Пани Диамант засуетилась, как будто очнувшись ото сна.

– Быстро все наверх! Живее! – выкрикнула она.

Мы повиновались, выбравшись из толпы несчастных людей и устремившись вверх по ступеням.

– Фуся, – сказала пани Диамант, задохнувшись на крутой лестнице, – достань коробку с деньгами из-под кровати. Сосчитай деньги и раздели их на пять равных частей, хорошо? Мальчики, наденьте крепкие ботинки и по два слоя одежды, чтобы у вас в сумках осталось больше места для продуктов. И по пути вниз зайдите в магазин и возьмите с собой столько хлеба, сколько сможете унести…

К тому моменту, как я закончила считать и делить деньги, молодые люди уже стояли одетыми, а пани Диамант запихивала в их рюкзаки пустые бутылки, так как воды в кранах уже не было. Хаим кивком попрощался со мной, Хенек смотрел в сторону, Макс улыбнулся, а Изя поцеловал меня в лоб.

– Дождись меня, – прошептал он.

– Позаботься о наших родителях, – попросил Макс. И добавил: – Пожалуйста.

Прежде чем я успела ответить, их уже не было рядом.

Я даже представить не могла раньше, что такое может когда-нибудь произойти.

Пан Диамант упал в кресло, потрясенный, он не мог даже курить; у меня ныло в груди. И пани Диамант это заметила. Так же, как она видела обвившуюся вокруг меня Изину руку и то, как он поцеловал меня в лоб. Она сняла очки, вытирая их о кофту, накинутую поверх ночной рубашки. Лицо ее было покрыто пылью, только вокруг глаз под очками оставались чистые круги. Она пристально смотрела на меня, и в глазах ее был гнев; никогда прежде она не смотрела на меня так.

Меня как будто ударили в живот.

Я подошла к раковине, чтобы помыть посуду, остававшуюся там с позавчера, повернула кран, но совсем забыла о том, что воды не было. Кроме той, что текла из моих глаз по лицу. Пани Диамант вздохнула, притянула меня к себе, назвала своей ketzele, и мы заплакали вместе по ее сыновьям под перезвон карет скорой помощи.

Нам следовало поберечь свои слезы для будущего.

Немецкие войска маршировали по улице Мицкевича, колонна за колонной, и грохот их сапог был слышен даже сквозь закрытые окна. Роза и Регина поднялись из подвала, вытрясли свою запыленную одежду у нас в прихожей, так что мы в конце концов начали чихать, и захлопнули дверь. Я думала о том, как им удалось бежать из Германии. И об Изе, и об историях, которые он мне рассказывал, которым я не хотела верить. Но которым верил он. Я смотрела на пани Диамант, слабую и изможденную, на мою babcia, мягкую, как масло, на ее лицо с бороздками от слез. Я повернулась спиной к окну, за которым маршировали солдаты, и сказала:

– Нам надо бежать.

Пришлось потратить некоторое время, чтобы она согласилась, но, оставшись без сыновей, пани Диамант поддалась на мои уговоры быстрее, чем ожидалось. Я предложила идти на восток. В Низанковице. Кто знает, быть может, немцы не станут искать евреев в деревне. Не так, как в городе.

Им придется приложить слишком много усилий, чтобы нас найти.

Пока пани Диамант зашивала свои драгоценности в пояс, а деньги – в лифчик, я добыла воды, прибрала на кухне, упаковала еду и припрятала подсвечники. У меня не было уверенности, что Регина и Роза не станут шарить по комнатам, когда нас не будет. Мы даже не стали им говорить, что покидаем квартиру.

Поезда не ходили, поэтому нам пришлось брести пешком через весь город, стараясь держаться подальше от главных улиц. В конце концов мы слились с толпой таких же, как мы, беженцев, пытавшихся спастись от занявших Перемышль немцев. Каждые сорок – сорок пять минут пан и пани Диамант останавливались, чтобы немного передохнуть, хотя я навьючила на себя рюкзак со всеми нашими припасами; мне приходилось все время замедлять шаг, чтобы не оторваться от них. Я останавливалась и ждала их, глядя в небо. Что же я делаю? Как смогу взять на себя заботу об этих людях, которые по возрасту могли бы быть моими бабушкой и дедушкой? Кто-то другой, а не я, должен был бы взвалить на себя этот груз, принять ответственность.

Только вот не было никого рядом. Одна я.

Так начался следующий этап моей школы жизни.

День клонился к закату, а мы прошли только полдороги до Низанковице; мы плелись с группой людей, среди которых были старики, некоторые постарше пана Диаманта, женщины с детьми и больные, которых везли на тележках. Все они двигались очень медленно. Вдоль дороги валялось оружие, оставленное отступавшими русскими войсками, любой желающий мог взять его себе. Слышались одиночные выстрелы, порой где-то в лесу раздавалась автоматная очередь, сопровождавшаяся мальчишескими криками. Нам попались трое раненых, лежавших возле дороги. Я заставила себя пройти мимо: даже если бы на руках у меня не было двух стариков, я все равно ничем не смогла бы им помочь.

Солнце все еще пекло довольно сильно, пан и пани Диамант были почти без сил, к тому же мы давно выпили всю воду и нас обуревала жажда. Поэтому я повела нашу небольшую группу вдоль проселочной дороги в надежде набрести на ферму с колодцем.

Вскоре мы действительно увидели ферму. Дом с покатой красночерепичной крышей и хлев, из которого доносилось коровье мычание. Прямо перед домом был крытый колодец. Я благодарно склонилась над ним, вытащила цепь с полным ведром воды, стараясь наполнить бутылку через узкое горлышко; люди вокруг меня облегченно вздыхали. Пан и пани Диамант, тяжело дыша и поддерживая друг друга, опустились на землю.

– Что это вы тут делаете?

Я взглянула вверх и увидела стоявшую надо мной женщину в платке. Она наставила на меня дуло русской винтовки.

– Извините, пожалуйста, – сказала я, – мне надо было постучать.

Я одарила ее своей самой лучшей, «купи мне шоколадку», улыбкой, но на этот раз она не возымела эффекта.

– Мои… мои друзья очень устали, мы идем издалека…

– Я знаю, кто вы такие, – сказала женщина, тыча ружьем в сторону моей разношерстной компании, примостившейся у нее на дворе. – Жидовские свиньи. Вон отсюда!

Я оглянулась на этих людей. Были ли они евреями? Я не знала.

– Но…

– Вон отсюда, пока я не начала стрелять! – завопила она.

Некоторые люди не любят евреев. Конечно, мне было известно об этом. Тем не менее я раньше и представить себе не могла, что можно отказать в глотке воды детям и старикам в лохмотьях. Я помогла пану Диаманту встать на ноги и проводила взглядом медленно бредших согбенных людей. Поправив лямки рюкзака, я обернулась к женщине с ружьем и колодцем, наполненным водой. И внезапно меня захлестнула такая ярость, что у меня потемнело в глазах.

– Желаю вам, чтобы настал день, когда вы будете умирать от жажды, как эти люди сейчас, и чтобы никто не дал вам напиться, как вы им не дали!

– Пойдем, ketzele, – прошептала пани Диамант.

Я повернулась к ней спиной и вздрогнула от раздавшегося выстрела. Пуля просвистела мимо моей головы, и из руки шедшего впереди меня мужчины хлынула кровь; я даже не знала, кто этот человек. Он закричал, но продолжал идти, не останавливаясь. Никто из нас не останавливался, пока мы снова не вышли на шоссе. Пани Диамант перевязала незнакомцу рану своим шарфом; меня тошнило, но так и не вырвало.

Если я решила заботиться о них, если я взяла на себя ответственность за них, если мы все хотим уцелеть, мне надо научиться сдерживать свои эмоции. Даже если вижу несправедливость. Даже если все внутри кипит.

Я не знала, смогу ли в дальнейшем следовать этим правилам.

Когда мы наконец дотащились до Низанковице, была уже почти полночь, и я постучалась в дом пани Новак, католички, у которой Макс снимал комнату по будням, когда работал у доктора Шиллингера.

Она удивилась, увидев нас, но, кажется, наше появление не вызвало у нее досады. Женщина впустила нас в комнату Макса, и пан с пани Диамант уснули, едва коснувшись головой подушки.

Я оглядела помещение. По всему было видно, что здесь жил молодой мужчина. В углу валялись грязные туфли, на тумбочке возле кровати лежали книги по медицине, на комоде стояли фотографии. На одной были запечатлены его братья и сестра. На другой он в пальто и шляпе позировал перед витриной магазина. Еще на одном фото была неизвестная мне девушка. И, наконец, была фотография, на которой я, стоя рядом с пани Диамант, не зная, что меня фотографируют, улыбалась из-за прилавка с шоколадками. Я нашла для себя одеяло и улеглась спать на полу.

Буду скучать по магазину.

На следующий день, оставив Диамантов отдыхать, я выскользнула из дома и отправилась на площадь. Нам нужны были еда, деньги, более-менее постоянное жилье. Я надеялась, что, может быть, найду для себя работу в лавке. Или дом, где требуется помощь в уборке. Вместо этого нашла три валявшихся в грязи безжизненных тела – не поняла, были они без сознания или уже мертвы; вся деревня гудела как улей. Двое мужчин, по очереди взбираясь на ящик, выкрикивали что-то в собравшуюся вокруг возбужденную толпу. Они были небриты, одеты в комбинезоны, как у фабричных рабочих, на ногах сапоги. Но при этом они были коротко пострижены, стрижка подозрительно аккуратная. Я спряталась за припаркованным поблизости грузовиком.

– Эту войну развязали евреи! – вопил, тыча пальцем в людей, стоявший на ящике человек с красным потным лицом. – Они разорили страну, из-за них наши дети голодают. Ваши семьи всегда будут под угрозой, и эта война никогда не закончится, пока… будет оставаться в живых… хоть один… еврей!