Свет в тайнике

Толпа заревела, люди выкрикивали кто слова поддержки, кто – возражения, и, пока они спорили, несколько мужчин в грязных комбинезонах вместе с напарником стоявшего на ящике мужчины выбежали с площади и скрылись в близлежащем лесочке. За ними последовали еще трое, и немедленно раздались выстрелы. Толпа рассеялась, некоторые из присутствовавших направились в сторону леса, в руках у них были палки и дубинки. Три тела остались лежать на площади. Я убежала и, заскочив в комнату, заперла за собой дверь. Вся была в холодном поту.

– Тебе удалось что-нибудь найти? – спросила пани Диамант. Она листала журнал, задрав на подушку опухшие ноги. Я изобразила на лице улыбку.

– Пока нет, – ответила я и закрылась в туалете. Я слышала свист пули рядом с собой, видела перед собой старика, закричавшего, когда та навылет пробила его руку. Это сделали не евреи. И не они сбрасывали бомбы на мой город. Неужели все сошли с ума? Я плескала холодной водой на свое горящее лицо.

Пани Новак постучала в дверь, затем с треском распахнула ее. Я выпрямилась над раковиной. Ей очень жаль, но с завтрашнего дня нам придется найти для себя другое место, сообщила она. Эта комната уже зарезервирована другим постояльцем. Комната Макса. С его фотографиями. Пани Новак поджала губы.

– Кому-нибудь стало известно, что у вас живут евреи? – спросила я.

Вопрос застал ее врасплох. Вид у нее был виноватый.

– Я… я просто не хочу иметь неприятности, только и всего.

Я вытирала лицо, стараясь сосредоточиться. Мне хотелось заплакать.

– Имеет ли для нас смысл идти дальше на восток? – прошептала я.

Пани Новак покачала головой.

– Не думаю, что они выпустят вас в Россию, – сказала она.

Мы не стали дожидаться утра. Я подняла пана и пани Диамант в половине четвертого, пока в доме еще спали. Пани Диамант оставила записку, поблагодарив пани Новак за гостеприимство, я бесшумно закрыла за собой дверь и вывела их на темную дорогу. Я хотела еще до рассвета оказаться как можно дальше от Низанковице.

Обратный путь мы проделали без приключений. На этот раз все прошло гораздо легче. Пани Диамант передвигалась довольно быстро, и даже диабет пана Диаманта не доставлял ему особых неприятностей. Возможно, на этот раз они были больше напуганы, чем опечалены. Я ничего не сказала им о том, что видела в деревне. Однако, судя по тому, как послушно Диаманты следовали за мной, они сами обо всем догадались.

В лесах вдоль дороги было тихо, ни одного выстрела, утренний воздух был прохладен, на холмах лежал туман, и навстречу нам попалось лишь несколько беженцев, бредших в противоположном направлении. Уже в два часа дня мы снова оказались в Перемышле, не имея других потерь, помимо стертых ног.

Бремя ответственности давило на меня.

«В городе наши соседи, по крайней мере они не будут в нас стрелять», – думала я.

Не заходя в квартиру, пани Диамант заглянула в магазин, чтобы захватить домой немного продуктов. Мы устали и проголодались, рынок так и не открылся. Длинная трещина с неровными краями прорезала витрину магазина, на стекле желтой краской с потеками была намалевана звезда Давида и написано слово «евреи». Все полки были пусты. Не осталось ни одного яблока, ни единой шоколадки.

Оставив Диамантов на тротуаре, я побежала в находившийся через дорогу банк. Управляющий, человек, которого пани Диамант знала с пеленок, сообщил, что счет Диамантов закрыт. Что теперь ни у одного еврея нет счета в этом банке. Тогда я сняла все сбережения со своего. Пани Диамант ничего не сказала. Она молча взяла мужа за руку, и мы медленно побрели к себе в квартиру.

По крайней мере, хоть здесь ничего не изменилось. Хотя нет, кто-то явно рылся в шкафах и письменном столе. И кто-то вытрясал свои грязные половики в коридоре: моя красная спальня была серой от пыли. Я видела, как Роза, которую я и заподозрила в этих преступлениях, высунула нос из своей комнаты, но, поймав на себе мой взгляд, тут же с шумом захлопнула дверь. Скорее всего, она надеялась, что мы не вернемся.

На следующее утро мы вместе с пани Диамант пошли на рынок, чтобы на снятые мной со счета сбережения приобрести хоть какой-нибудь товар для магазина, но оказалось, что отныне евреям не разрешается находиться на рынке между восемью утра и шестью вечера, то есть как раз в то время, когда там можно было купить еду. Я отправила пани Диамант домой и сама сделала все покупки, хотя денег для этого у меня было совсем немного.

Кроме того, я перешла на противоположную сторону реки по временному мосту, который немцы перебросили на смену разбомбленному. Не смогла найти там свою сестру, и не было никого, кто мог бы сказать, где она теперь живет. Я написала письмо матери и в первый же день, когда снова заработала почта, отдала его почтальону. Он шепотом похвалил нас за то, что мы вовремя вернулись из Низанковице, поскольку дорога сейчас стала очень опасной. Многих людей, пытавшихся вернуться, на этой дороге избивали, грабили и даже убивали. Впрочем, и в Перемышле тоже стало опасно находиться. Пани Диамант принесла домой новые немецкие удостоверения личности и белые нарукавные повязки с нанесенными на них желтыми звездами; весь путь туда и обратно ей пришлось идти вдоль сточной канавы, так как евреям теперь не разрешалось ходить по тротуарам. Мы видели, как мальчики в ермолках скребут улицы под наблюдением немецкого солдата с автоматом. Я так и не получила ответного письма от матери.

Задолго до прихода настоящего холода в воздухе чувствовалось наступление зимы. Гнетущей. Темной.

Безнадежной.

Это рождало во мне злость.

Я приплелась домой под проливным холодным дождем, добыв немного продуктов из того, что мы могли себе позволить, и, войдя в квартиру и скинув ботинки, оставляя мокрые следы на полу, пошла к себе. Моя занавеска, моя кровать, даже ведущая в кухню дверь – все опять было покрыто слоем пыли. Я подошла к Розиной и Регининой комнате и постучала. Не получив ответа, стала изо всех сил колотить в дверь. Из приоткрывшейся щели выглянул один глаз – как мне показалось, Розин.

– Ваша мать вас не учила, что половики вытряхивают на улице? Вы развели в доме ужасную грязь!

Глаз в дверной щели сузился.

– И вы тащите всю эту пыль назад в свою комнату каждый раз, когда выходите и…

Дверь со стуком захлопнулась, и я отправилась за щеткой и совком.

На следующее утро пальто, которое я оставила сохнуть в прихожей, оказалось порезанным ножницами.

– Не огорчайся, – приговаривала пани Диамант, перебирая в руках оставшиеся от пальто лохмотья. – Отчаяние порой перерождается в жестокость. Запомни это, ketzele. Мы ведь не знаем, что им пришлось пережить в Германии. Мы должны посочувствовать этим женщинам.

У меня это не очень получалось. Возможно, сдержись я тогда, нам было бы лучше.

Спустя два дня Регина и Роза вызвали к нам на квартиру новую немецкую полицию, гестапо. Когда гестапо побывало у нас впервые, они унесли с собой бо?льшую часть книг, картину, серебряную менору и всю унаследованную от бабушки Адлер фарфоровую посуду. На этот раз они явились, поскольку пани Полер отказалась дать Регине ключ от чердака, где мы по очереди сушили белье, до тех пор пока ее собственные простыни не высохнут. Два офицера-эсэсовца с черепами на фуражках потребовали, чтобы пани Полер открыла им дверь, обозвали ее вонючей еврейкой, ударили по лицу и выхватили ключ из ее трясущихся рук. Они отдали ключ Регине, также назвав ее вонючей еврейкой, после чего Регина и Роза скрылись на чердаке, по-видимому, чтобы порезать на полосы чистое белье пани Полер.

На этот раз пани Диамант уже не стала говорить о жалости.

– Я возьму это дело в свои руки, – пробормотала она, надевая пальто и платок, и поспешила к выходу.

Я сварила бульон для пана Диаманта, который был болен и лежал в постели, и, присев на подоконник, занялась шитьем. Пани Диамант никак не могла пойти на рынок, так как был еще день. Комендантский час начинался в девять, но даже польская полиция, послушно исполнявшая все распоряжения эсэсовцев, могла под любым предлогом задержать еврея на улице.

На улице было очень ветрено, струи дождя стекали по оконному стеклу, и когда пани Диамант наконец ввалилась в квартиру, я выскочила ей навстречу.

– Где вы…

Она махнула рукой и закрыла за собой дверь. С платка у нее на голове и с белой повязки на рукаве стекала вода, на ногах не было ботинок, запачканные пальцы торчали из порванных грязных чулок. Я задала другой вопрос:

– Где ваши ботинки?

– У Гитлера, – ответила она. – Гестапо сказало, что их фюреру они нужны больше, чем старухе, бредущей по сточным канавам с водой.

Я вспомнила кровоподтек на щеке у пани Полер и почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

– И что вы им сказали?

– Что фюреру следует найти себе работу, за которую лучше платят, чтобы он мог купить себе собственные ботинки!

Я оглядела ее со всех сторон, крови на ней не было.

Она покачала головой.

– Они всего лишь толкнули меня на землю, ketzele, а я сзади довольно мягкая, так что мне не было особенно больно.

Я не поверила, так как знала: доставшиеся ей от матери драгоценности все еще зашиты у нее в поясе.

В дверь постучали.

Пани Диамант, замерев, смотрела на меня.