Витязь в тигровой шкуре

А Асмат, полуодета, у пещеры. В дымке света
Тариэль, конечно, это? И на белом на коне
Витязь тот с осанкой львиной. Едут, близятся равниной.
С звонкой песней соловьиной. Или это все во сне?

Возвращался он доселе не таким. В глазах блестели
Капли слез. О чем запели? Отчего их звонкий смех?
Голове тут закружиться. Встала, думает, боится.
Точно пьяной, все ей снится. Ведь вестей не знает тех.

Увидав Асмат, вскричали, зубы в смехе показали:
«Гей, Асмат! Прошли печали. Божья милость к нам сошла.
Знаем мы, где солнце скрылось, та луна, что нам затмилась.
Что желали, совершилось. Грусти нет. Душа светла».

Автандил с коня спустился. Пред Асмат он очутился.
С гибкой веткой веткой слился. Обнял он ее рукой.
А она лицо и шею целовала. «Что же с нею?»
Вопрошает. «Плачу, млею. В чем рассказ желанный твой?»

Показал он ей посланье, той красивой начертания.
Словно в них луна сиянье бледно льет, увиден день.
«Вот взгляни. Была тревога. Но теперь ее немного.
К солнцу нас ведет дорога. Мы легко содвинем тень».

На письмо Асмат смотрела. Задрожала, побледнела.
Говорит она несмело, навождения страшась:
«Я ушам своим не верю. Что сказал ты? Ту потерю
Я с находкой нашей мерю. Весь ли – правда твой рассказ?»

Был ответ ей Автандила: «Да, нам радость засветила,
Там, где тьма была как сила, а теперь горит заря.
Тени более не тени. Ночь окончилась мучений,
Зло слабей в игре борений. Благо шествует, творя».

Царь Индийский улыбался, и с Асмат он обнимался.
Всяк и плакал, и смеялся. Точно вороновый хвост,
Росы свеяли ресницы. Розы щек что свет денницы.
От людской идет станицы вплоть до бога верный мост.

Вознесли ему хваленья. «Благи, бог, твои решенья.
Не судил уничтоженья голос твой рабам твоим.
Мудр и благ ты свыше меры». И от солнца в сумрак серый
Есть пошли они в пещеры, и Асмат служила им.

Тариэль промолвил другу: «Окажу тебе услугу.
Не одну тебе кольчугу, и другое покажу.
Дни, когда в жестоком гневе здесь избил толпу я дэви,
Предрешил я жатву в севе, – этим кладом дорожу.

Те волшебные чертоги, что в утесы врыты, строги,
И сокровища в них многи. До сих пор их не взломал».
Тот доволен. Слово – дело. И Асмат уж не сидела.
Сорок входов вскрыли смело. За волшебным залом зал.

В каждом зале клад богатый. Самоцветы, ароматы.
И такие жемчуг-скаты, как огромные мячи.
Истонченные узоры. Тут и там резьба, уборы.
Золотые слитки – горы, груды злата льют лучи.

Тот дворец, от духов взятый, был добычею богатой
Полон весь. Горели латы. Верно, бились здесь и встарь.
Также вырублен был новый для оружья шкаф кленовый.
Рядом с ним стоял суровый, запечатан, тяжкий ларь.

Был он с надписью гласящей: «Здесь доспехи. Строй блестящий.
Шлем, нагрудник, меч, разящий сталь, как мох, игрой своей.
Если каджи – рой несметный, сила дэви – гром ответный.
Кто откроет ларь запретный, убиватель он царей».

На ларе печать сломили. Три убора находили,
Чтоб трем витязям быть в силе, полный был запас во всем.
Шлемы с крепкими бронями, нарукавники с мечами,
Изумрудами, как в храме, все горит живым огнем.

Каждый был в своей кольчуге. Каждый видел брата в друге.
Шлем с цепочкой скреплен в круге. Меч железо бьет в ничто.
Уж они его ценили. С чем сравнить в красе и силе?
Никому б не уступили. Меч такой найдет ли кто?

«В этом», – молвили, – «примета, что для боя мысль одета.
Глаз господень взором света нам сияет на пути,
Два убора, каждый, взяли. И еще один связали.
Улыбаяся, сказали: «Чтоб Фридону поднести».

Взяли кое-что из злата. Взяли также жемчуг-ската.
Вновь хранилище объято, запертое, тихим сном.
Автандил сказал: «Отныне меч в руке. И не пустыне,
Понесу его к твердыне, не замедлясь ни на чем».

Вот, художник, пред тобою – побратимы, и судьбою
Каждый венчан со звездою, – звезд любовники они.
Каждый в славе, ярком свете. И когда пойдут в Каджэти,
Копья в копья, братья эти распалят в сердцах огни.

42. Сказ о том, как отправились Тариэль и Автандил к Фридону

В путь отправились с зарею. И Асмат берут с собою.
На коне за их спиною – к Нурадиновой стране.