Хозяйка

– Тогда, в Осло… Задумывался ли ты когда-нибудь над тем, что станется с Кристин, если она окажется с ребенком… еще когда она жила в монастыре? И была нареченной невестой другого… А ее отец – гордый и дорожащий своею честью человек… Все ее родичи – люди знатного происхождения, непривычные переносить срам…

– Поверь, я задумывался над этим… – Эрленд отвернулся. – Мюнан пообещал поддержать Кристин… Я об этом ей тоже говорил…

– Мюнан! Как у тебя хватило духу беседовать с таким человеком, как Мюнан, о чести Кристин?

– Он не такой, как ты думаешь, – отрезал Эрленд.

– А тут еще наша родственница фру Катрин. Ведь не собирались же вы везти Кристин в какую-нибудь из его усадеб, где живут его любовницы…

Эрленд ударил кулаком по земле так, что разбил в кровь суставы пальцев.

– Сам дьявол заботится о муже, когда жена ходит исповедоваться к его брату!

– Она мне не исповедовалась, – сказал священник, – да я и не духовник ее. Она жаловалась мне в своем горьком страхе и терзании… А я пытался помочь ей и преподать ей такой совет и такое утешение, которые казались мне наилучшими.

– Ну хорошо! – Эрленд вскинул голову и взглянул на брата. – Я сам знаю… Я не должен был делать этого… Позволять ей приходить ко мне в дом Брюнхильд…

Священник некоторое время сидел онемев.

– В дом Брюнхильд Мухи?..

– Да! Разве она не говорила тебе этого, раз уж рассказывала все?

– Тяжело будет Кристин и на исповеди рассказать такие вещи о своем законном супруге, – сказал священник немного погодя. – Мне кажется, она скорее умерла бы, прежде чем упомянуть об этом в другом месте… – Гюннюльф некоторое время сидел молча, потом сказал сурово и запальчиво: – А если ты, Эрленд, считал, что ты перед лицом Бога ее супруг, который должен охранять и оберегать ее, тогда твой проступок кажется мне еще худшим! Ты заманивал ее в рощи и сараи, ввел ее через порог блудницы. И в конце концов повез к Бьёрну, сыну Гюннара, и к фру Осхильд…

– Ты не должен так говорить о нашей тетке Осхильд, – мягко сказал Эрленд.

– Да ведь ты же сам говорил раньше, что считаешь ее повинной в смерти нашего дяди… Ее и этого самого Бьёрна.

– Мне до этого нет никакого дела, – сказал Эрленд запальчиво. – Я люблю тетку Осхильд…

– Это и видно, – промолвил священник. Губы его скривились в насмешливую улыбку. – Раз ты предоставил ей встретиться с Лаврансом, сыном Бьёргюльфа, когда сам бежал с его дочерью. Право, Эрленд, если тебя послушать, выходит так, что за дружбу с тобой стоит дорого платить…

– Господи Боже! – Эрленд закрыл лицо руками. Но священник продолжал:

– Если бы ты видел душевные муки жены своей, когда она содрогалась от ужаса перед своими грехами, неисповеданными и неотпущенными… когда она ждала рождения ребенка, а смерть стояла у ее порога… Сама еще ребенок и такая несчастная…

– Я знаю, знаю! – Эрленд дрожал. – Знаю, что она лежала, думая об этом, когда мучилась. Ради Бога, Гюннюльф, замолчи, ведь я брат твой!

Но тот продолжал безжалостно:

– Будь я мужчиной, как ты, а не священником… и соврати я с пути истинного такую юную и хорошую девушку, я освободился бы от другой. Помилуй Господи, скорее я поступил бы так, как тетка Осхильд поступила со своим мужем, и потом горел бы за это в аду в вечном огне, чем допустил бы такие страдания, какие ты навлек на свою непорочную подругу…

Эрленд продолжал сидеть, дрожа всем телом.

– Ты говоришь – ты священник… – сказал он тихо. – Такой ли ты хороший священник, что никогда не грешил… с женщиной?

Гюннюльф не глядел на брата. Волна крови залила румянцем его лицо.

– Ты не имеешь права задавать мне подобные вопросы… но все же я тебе отвечу. Тот, кто умер за нас на кресте, знает, как сильно нуждаюсь я в его милосердии. Но я скажу тебе, Эрленд, если на всей круглой плоскости земной у него не было бы ни одного-единственного служителя, чистого и не запятнанного грехом, и если не было бы во всей его святой церкви ни одного-единственного священника вернее и достойнее, чем я, жалкий изменник Господу, – все равно в ней учат завету и закону Господнему. Не может слово его загрязниться устами нечистого священника, оно лишь обожжет и изъест наши губы, – но, может быть, тебе этого не понять. Одно ты знаешь все же не хуже меня и любого грязного раба его, искупленного его кровью: ни закон Бога не может быть поколеблен, ни честь его не может быть умалена. Так точно, как солнце его равно могуче, сияет ли оно над бесплодным морем, или пустынными плоскогорьями, или над этими прекрасными обитаемыми долинами…

Эрленд по-прежнему сидел, закрыв лицо руками. Он долго сидел так, но когда заговорил, голос его звучал сухо и твердо:

– Священник или не священник… Но раз ты человек не такой строгой и чистой жизни… то разве ты не понимаешь?.. Мог ли бы ты поступить с женщиной, которая спала в твоих объятиях… родила тебе двух детей… мог ли бы ты поступить с ней так же, как наша тетка поступила со своим мужем?

Священник некоторое время молчал. Потом сказал довольно насмешливо:

– Ведь ты же не осуждаешь тетку Осхильд так уж строго…

– Одно дело – мужчина, другое – женщина! Я помню тот последний раз, когда они приезжали сюда, в Хюсабю, и с ними был господин Бьёрн. Мы сидели здесь у очага, с матерью и с теткой, а господин Бьёрн играл им на гуслях и пел… Я стоял у его колен… Вдруг дядя Борд окликнул ее… Он уже лежал в кровати и хотел, чтобы фру Осхильд тоже шла спать… и произнес такие бесстыдные, похабные слова… Тетка встала, и господин Бьёрн тоже; он вышел из горницы, но прежде они переглянулись… Да, я подумал потом, когда настолько вырос, чтобы понимать… очень может быть, что это правда… Я вымолил позволение посветить господину. Бьёрну и проводить его до клети, где он должен был спать, но не посмел… не посмел и спать в большой горнице… Я убежал и улегся со слугами в людской… Боже мой, Гюннюльф… да ведь с мужчиной никогда не может случиться того, что, разумеется, произошло в тот вечер с Осхильд! Нет, Гюннюльф! Убить женщину, которая… Разве только я застал бы ее с другим…

Но ведь он же убил женщину! Однако это Гюннюльф не был в состоянии сказать своему брату. И вот священник спросил холодно:

– Значит, тогда неправда и то, что Элина была тебе неверна?

– Неверна! – Эрленд резко повернулся к брату и сказал с жаром: – Что же, ты считаешь, я могу упрекать ее за связь с Гиссюром… после того, как то и дело давал ей понять, что теперь между нами все кончено?

Гюннюльф понурил голову.

– Да! Пожалуй, ты прав! – сказал он тихо и устало. Но, получив эту небольшую уступку, Эрленд вскипел. Высоко вскинув голову, он взглянул на священника:

– Что-то ты слишком заботлив к Кристин, Гюннюльф. Как ты ходил за ней по пятам всю весну… Едва ли не больше, чем пристало брату и священнику! Похоже на то, что ты как будто приревновал ее ко мне!.. Не будь она в таком положении, когда ты впервые увидел ее, люди, чего доброго, могли подумать…

Гюннюльф посмотрел на него. Вне себя от взгляда брата, вскочил Эрленд на ноги – и Гюннюльф тоже поднялся. Он по-прежнему не спускал с него взора, и тогда Эрленд кинулся на него со сжатыми кулаками. Священник схватил его за руки. Эрленд хотел было сбить брата с ног, но Гюннюльф даже не шелохнулся.

Эрленд сейчас же остыл.

– Мне следовало бы помнить, что ты священник, – сказал он тихо.

– Как видишь, тебе не придется раскаиваться, – сказал Гюннюльф усмехнувшись. Эрленд стоял, потирая кисти рук.

– Да, у тебя всегда была чертовская силища в руках…

– Это все равно как когда мы были мальчиками. – Голос Гюннюльфа стал удивительно мягким и ласковым. – Я часто вспоминал в те годы, которые провел вдали от дома, о том времени, когда мы были мальчиками. Мы частенько ссорились, но это никогда не длилось долго, Эрленд!

– Теперь, Гюннюльф, – сказал его брат печально, – уже никогда не будет так, как когда мы были мальчиками.

– Да, – тихо ответил священник. – Пожалуй, не будет…

Долго они стояли молча. Наконец Гюннюльф сказал:

– Ну, Эрленд, я уезжаю. Схожу к Эйливу и прощусь с ним, а потом уеду. Да, я съезжу к священнику в Оркедал, но я не поеду в Нидарос, пока она там. – Он усмехнулся.

– Гюннюльф!.. У меня и на уме этого не было… Не уезжай от меня так…

Гюннюльф продолжал стоять. Он вздохнул раза два, потом сказал:

– Ты должен узнать обо мне одну вещь, Эрленд… раз ты уж знаешь, что мне известно все о тебе… Садись!