Огненный омут

Франкон щелкнул агатовым зерном четок.

– Главное, чтобы твое желание не ослабело со временем, Птичка.

Эмма вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям.

– Знаете, отче, у нас с Ролло уговор – если я рожу ему дочь, он крестится. Если будет сын… что ж, тогда мне придется начать все сначала и вновь уговаривать моего язычника.

– Странное пари ты заключила с Роллоном, – хмуро заметил Франкон. – Подобными вещами не полагается шутить.

– Но ведь слову Ролло можно верить, – мечтательно улыбнулась Эмма. – И все, что нам остается, ваше преосвященство, – так это молить небеса, чтобы дитя у меня под сердцем оказалось маленькой девочкой.

Франкон хорошо знал свою духовную дочь. Она была легкомысленной, страстной, сентиментальной, но и практичной. Поэтому она должна понять, как необходимо ввести Ролло на правах равного христианского государя в число правителей Франкии.

Однако он не учитывал, что теперь, когда эти двое наконец воссоединились, их больше занимала их любовь, нежели все, что будут судачить о них в иных графствах. Поэтому, как ни была решительно настроена Эмма после разговора с епископом, но, по возвращении во дворец мужа, она попросту занялась приготовлениями к пиру, какой намеревалась устроить по поводу Светлого Воскресения Христова.

Норманнам было все равно, по какому поводу пировать. Главное, чтобы подавали хорошее вино, чтобы было много закуски, а так же много красивых женщин, плясок и веселых песен.

Во время наступившего пира Эмма сама следила, как будет происходить увеселение. По ее знаку в зал вносили все новые и новые изысканные блюда. Поданы были молочные поросята, зажаренные на вертелах и начиненные крошевом из кабаньих потрохов и бычьей печени; вносили душистые окорока, копченные на можжевеловых ветках; откормленных гусей подавали с взбитыми сливками; дичь, жареная, вареная, печеная, чередовалась с моллюсками; устрицы с резаным луком следовали за вырезкой из оленины… Вереница блюд казалась нескончаемой. Все это было приправлено свежей зеленью, репой и салатами. Подкатывали все новые бочонки со сладким местным сидром, несли кувшина с винами, с медовухой, ну и конечно пенное пиво, которое так любили выходцы с севера.

– Ты, рыжая, устроила пир, не хуже чем при дворе Каролингов – отметил, улыбаясь, Ролло.

– Так и будет при нашем дворе! – гордо вскинула голову Эмма.

По ее знаку внесли специальные пасхальные пироги с творогом и тмином, украшенные изображением ангелов. Норманны поедали их с удовольствием и требовали новых напитков. К тому же многие из них уже прошли обряд крещения, и хотя это не произвело на них особого впечатления, и они продолжали приносить жертвы Одину и Тору, однако под такое угощение можно выпить и за воскресшего где-то Христа!

В дымном свете горящих светильников меж столов сновали фигляры, пели, жонглировали факелами. Поводырь вывел на цепи лохматого медведя. Играя на свирели, стал сам приплясывать, а мишка, встав на задние лапы, тоже переминался, неуклюже подпрыгивал. Некоторые подвыпившие викинги полезли через столы и, притопывая, плясали рядом с медведем.

Ролло, развалясь в своем широком кресле, хохотал до слез, глядя на них. Эмма смотрела на мужа с нежностью. Сейчас он был похож на мальчишку, когда вот так заходился от смеха, хлопал себя ладонью по колену.

Голову властителя Нормандии венчал богатый обруч с единственным острым зубцом над бровями. В этом венце не было роскоши корон франкских правителей, но он так шел Ролло, стягивая его длинные волосы – в этом было какое-то варварское великолепие. В остальном Ролло был одет на франкский манер: в полудлинную тунику тонкого синего бархата, голубоватые переливы которой словно подчеркивали сильную мускулатуру викинга. Ибо Ролло, как ни старалась Эмма приучить мужа носить нижнюю рубаху, считал белье ненужной роскошью, годной лишь для неженок и мерзляков. Зато плащ он носил с чисто имперским великолепием: перекинув через плечо складчатую серебристую ткань, удерживаемую у плеча дорогой фибулой[10 - Фибула – декоративная металлическая булавка, служащая для скрепления складок одежды.] с камнем из красной яшмы, а у талии собранную поясом из чеканных пластин.

И еще Эмма обратила внимание, что на груди Ролло, там где христиане носили крест, у ее мужа висел языческий амулет – молот бога-громовержца Тора. Эмма вдруг вспомнила пренебрежение, с каким Ролло отнесся к праздничной службе христиан сегодня в соборе.

– Ты огорчил меня во время мессы, Роллон, – сверкнув глазами, произнесла она. – Ты ведь знал, как для меня и для всех твоих крещеных людей важно присутствие их повелителя на праздничной службе.

Ролло, не глядя на нее, пренебрежительно пожал плечами.

– Не будь занудой, рыжая. Я ведь не настаиваю, чтобы ты посещала капища наших богов.

– Но сегодня такой праздник, а ты…

– Я не прочь его отметить и выпить с тобой за воскресшего Христа добрую чарку. Но наблюдать за нудным паясничанием ваших длиннополых священников… Нет уж, лучше я сжую свой ремень!

И улыбнувшись насупленной жене, сказал:

– Не будем ссориться хоть во время пира, моя маленькая фурия.

Эмма передернула плечами.

– Ладно, я сейчас смолчу. Но мое время придет, когда я рожу тебе дочь. А ты дал слово, Ру.

Кажется, они опять готовы были вступить в перепалку. Обычное дело, и это вызывало у обоих возбуждение. Вот и сейчас Ролло сердито рванул к себе вазу с фруктами, и яблоки рассыпались по столу. Он схватил одно из них, сжал до хруста, так что оно треснуло в его могучей ладони.

– Ты знаешь, жена, что не имеешь права плодить мне девчонок, когда я так нуждаюсь в наследнике!

Он яростно впился в яблоко зубами.

У Эммы горели глаза, сбивалось дыхание. Как же он великолепен, когда так гневается, сколько в его движениях сдерживаемой силы!

И вдруг ей захотелось ущипнуть его за сильное запястье, взлохматить его львиную гриву, впиться поцелуем в рот. Она поспешила отвернуться и сжала пальцы рук, словно сдерживаясь. Но Ролло уже все понял. Его жующие челюсти замедлились, в глазах заплясали веселые искры.

– Думаю, не важно, кто родится у нас первым, женщина. Ибо, когда я вижу, как ты хочешь меня – я думаю, что мы с тобой сделаем еще немало сыновей, которые смогут постоять за Нормандию и своего отца. И не красней так, ибо я знаю, насколько ты можешь быть бесстыжей… Восхитительно бесстыжей!

– Несносный Ролло! – так и подскочила Эмма.

Она хотела еще что-то добавить, но тут заиграла музыка, зазвучал мотив танца крока-мол, и Эмма, перебросив за спину длинные рыжие косы, поспешила в шеренгу танцующих.

Плясать этот варварский танец с мечами она обучилась, еще гостя у Ботто Белого в Байе. Мужчины, подняв в руках обнаженные клинки, выстроившись в цепочку и притоптывая, менялись местами, скрещивали их с громким лязгом, как в битве, выкрикивая с какой-то своеобразной варварской мелодичностью:

Лихо мы рубились…
Юн я был в ту пору.
И у Эресунна
Кормил волков голодных…

Хор мужских голосов придавал танцу величавость. Плясавшие менялись местами, поворачивались, кладя свободную от меча руку на плечо соседа, двигались шеренгой. Поднятые мечи в светлом отблеске масляных огней на треногах были очень красивы, и когда мужчины, обойдя зал, занимали вновь место друг против друга и скрещивали мечи, женщины скользили между ними, плавно покачиваясь и нежно вторя воинам, склоняясь под скрещенными, ударяющими в такт клинками.

Ролло улыбнулся. Эмма была заводилой в шеренге женщин. Чего еще ожидать от нее! Ей бы только попеть и поплясать, привлечь к себе внимание. Он видел, как она грациозно плыла, делая плавные движения руками, как замирала в стороне за шеренгой мужчин, когда они сходились, вновь ударяя мечами. Она была такая легкая, яркая. Беременность еще никак не отразилась на ее внешности, и лишь Ролло знал, что под ее чеканным поясом со свисающими концами уже проступает живот. Однако, в отличие от большинства женщин, Эмму не тяготило ее положение, она была такой же живой и подвижной, как ранее, чувствовала себя превосходно, ела с завидным аппетитом.

Ролло невольно сравнил ее с одной из сидевших за столом женщин, бледной и изможденной. Ее звали Виберга – бывшая рабыня, которую он освободил, когда узнал, что она беременна от его недавно умершего брата Атли. Ролло взял ее с собой в Руан, поселил во дворце. Эмма заботилась о ней, ибо беременность у Виберги протекала очень мучительно. Правда, недавно Виберга пожаловалась на Эмму, что та порой отпускает ей пощечины, как будто она все еще рабыня. Но Ролло и не подумал вмешиваться – эти женщины должны разобраться во всем сами. К тому же Виберга уже успела прославиться своим желчным, дурным нравом.

Ролло увидел, как Эмма, скользнув в танце мимо стола, украдкой показала ему язык. Он засмеялся. Но потом слегка нахмурился, увидев, как жена встала рядом с его ярлом[11 - Ярл – знатный человек, предводитель у скандинавов.] Бернардом, положив руку тому на плечо. Ролло показалось, что стоит она к нему чересчур близко. Птичка явно симпатизировала этому рослому норманну со светлой гривой и темно-каштановой, заплетенной в косицы бородой. Он был ее охранником и однажды спас ее, когда прежняя жена Ролло Снэфрид пыталась извести Эмму колдовскими чарами. Теперь Бернард – крещеный викинг, стал и одним из приближенных Ролло. Конунг всерьез подумывал ввести его в свой совет. Но то, что Эмма всегда так мила и кокетлива с ним, не нравилось Ролло. Хотя эта рыжая не может, чтобы не строить глазки любому сколько-нибудь пригожему парню.

Вот она приветливо улыбается уже Галю, а теперь – Торлаугу. Конечно, все они преданные ему люди… И тем не менее Ролло видел, с каким восхищением они пялятся на его рыжеволосую красавицу-жену. Его обуяла такая жгучая ревность, что, когда Эмма, все еще разгоряченная, с блестящими глазами возвратилась к столу, он поднялся ей навстречу, подхватил на руки, властно прижал к груди, так, что она даже взвизгнула, и, не говоря ни слова, понес к лестнице, ведущей в верхние покои.

За их спиной раздался взрыв хохота и приветственные крики.

– Как ты можешь так поступать со мной! – вырываясь, возмущалась Эмма, когда он нес ее по сводчатым переходам дворца. – Я не одна из твоих девок, а законная жена. Пусть и языческая. Что подумают о своей повелительнице люди, когда ты ведешь себя, как…

Она не договорила, ибо его жесткие губы властно и нетерпеливо приникли к ее устам. И Эмма умолкла, замерла, как всегда оглушенная и покоренная страстью и силой этого викинга, отозвавшейся в ее теле томительным, нарастающим желанием.

Ударом ноги Ролло распахнул створки двери, опустил Эмму на мягкий мех ложа, затем резко выпрямился, отшвырнул со стуком упавший пояс, сбросил плащ, рывком сорвал тунику.

Он тяжело дышал, и, когда Эмма приподнялась, чтобы тоже раздеться, он нашел ее действия невыносимо медленными. Тогда Ролло положил руки ей на плечи, и от его сильного движения ткань платья с резким треском разошлась до пояса.

Звук разрываемой ткани поднял волну страсти в теле Эммы, прикосновения твердых ладоней к коже бросили ее в дрожь. И все же – она уже знала, что нравится мужу такой, какая есть, – она гневно зашептала, вырываясь:

– Мой бархат!.. Ты порвал мое новое великолепное платье – дикарь, варвар… и…

Голос сорвался на горячий шепот. Она сладко застонала, прикрыв глаза, когда Ролло склонился к ее обнаженной груди.