Огненный омут

Эмма почти материнским жестом взлохмачивала ему волосы. «Как я смогу обмануть его? Как пойду против его воли, рискуя собой, ребенком, нашим счастьем?»

Однажды по Сене подошли драккары викингов с Луары. Эмма видела, как Ролло радостно смеялся, приветствуя огромного варвара с раздвоенной бородой и франкскими косицами за плечами.

Муж Сизенанды, ярл Бернард, пояснил Эмме, что это Глум, или, как его прозвали франки, Геллон. Он был одним из тех, кто когда-то бежал вместе с Ролло из Норвегии. Но меж ними произошла ссора, и Геллон ушел на Луару. Теперь он там один из первых вождей, и Ролло, в связи с готовящимся походом на франков примирился с ним.

Эмма глядела на Ролло, когда тот, смеясь, похлопывал Геллона по плечу, и сказала Бернарду:

– А я столько раз слышала, что Ру не прощает предательства.

Бернард усмехнулся.

– Тебе пора лучше знать своего мужа, Птичка. Неужели ты еще не поняла, что ради своих целей, ради своей власти, Рольв может пойти на все. Даже на союз с врагом.

В верности этих слов Эмма убедилась в тот же день. Она сидела за столом подле Геллона, наблюдала, как весел и дружелюбен с ним Ролло. Геллон также не оставался в долгу. Они смеялись, вспоминая, как когда-то совершили набег в королевство Нортумбрию на острове Англов. Не самый удачный был набег, ибо им пришлось столкнуться саксонскими танами, и, хоть они захватили богатую добычу, но потеряли много людей, и пришлось отступать с боем.

У Геллона сияли глаза, рассказывал он отлично, как скальд. Ролло заслушался, словно и не был сам участником тех событий, а слушал старинную сагу о героях.

– Наши корабли стояли у скалистого берега, – повествовал в тишине Геллон. – Мы же укрепились на выступающем над морем утесе, и хотя мы видели сверху свои драккары, но на нас наседали саксы, и мы не могли спуститься вниз, разве что на крыльях, как чайки. Вот тогда Ролло показал, что он великий предводитель. У нас было много скота, угнанного в набеге, и Ролло велел забить его и соорудить из ободранных туш вал, скользкий и кровавый, по которому противники так не смогли добраться до нас. Много мяса осталось тогда на берегу, но все мы спустились на веревках к побережью, и никто из нас не попал в рабство.

Геллон поднес к губам рог, чтобы промочить горло, но так и застыл, глядя на Эмму. Ее глаза сияли ярче сверкающих подвесков на обруче, полуоткрытые губы манили, как мякоть свежего плода.

– Так вот какова ты, рыжая христианка со странным прозвищем Птичка, – восхитился он. – Немудрено, что ты смогла превзойти даже такую соперницу, как Лебяжьебелая Снэфрид.

У Эммы одно упоминание о прежней жене Ролло вызвало дрожь.

– Что тебе ведомо о Лебяжьебелой, Геллон?

– Много чего. Она – прекрасный воин, но люди боятся ее. Даже Рено Луарский, с которым она живет, испытывает что-то похожее на страх перед этой женщиной.

– Рено Луарский?

– Да. В Нормандии он звался Рагнаром. Но после того, как его крестили в Туре, мы называем его по-франкски Рено. Правда, добавляем еще прозвище Жженный, ибо всю правую половину лица его покрывают шрамы от ожога.

И он стал рассказывать, как Рагнар-Рено захватил аббатство Флери и сделал в нем свою резиденцию. Но однажды, как рассказывают монахи, к нему явился ночью сам святой Бенуа. Он был разгневан оргиями, какие Рено устраивал в монастыре, и ударил язычника по щеке. С тех пор на лице Рено осталась эта отметина, как от ожога.

Эмма рассмеялась. Она могла бы рассказать этому Геллону, как на лице Рено-Рагнара появился ожег. Но слова застыли у нее на губах, когда луарский ярл добавил, что скоро Рено лично прибудет к Ролло, и она увидит след от огненной десницы у него на щеке.

Эмма резко повернулась к мужу. Он не глядел на нее, и только молча втыкал в столешницу кинжал.

– Скажи, что это неправда, Ру.

Он лишь пожал плечами.

– Рагнар стал великим ярлом. И он согласен присоединиться к моему походу на франков.

Эмма вдруг ощутила, как все ее тело напряглось.

– Но ведь с ним придет и Снэфрид.

Ролло опять пожал плечами.

– И такое возможно.

Эмма резко встала.

– Ты не сделаешь этого, Ру! Рагнар всегда был предателем, а Снэфрид… Клянусь царицей небесной, я возненавижу тебя, если ты пойдешь на союз с моими врагами.

Ролло резко вогнал лезвие кинжала в стол, сжал его рукоять.

– Я уже послал к нему людей. И не тебе приказывать мне, что делать.

Он говорил жестко. Его глаза потемнели от гнева. Эмма видела это, но ей уже было все равно. Она даже не придала значения насмешливому интересу, с каким наблюдал за ними Геллон.

– Рагнар всегда был врагом. И ты просто глупец, что вновь вкладываешь руку в пасть этого волка. Хотя, может, ты просто истосковался по своей Лебяжьебелой? Но, видит Бог, если ты не отменишь решения… Ничто не удержит меня в Нормандии.

Геллон вдруг расхохотался, забавляясь ситуацией. Ролло же медленно встал, взял Эмму за руку. Она рванулась, но он крепко держал ее запястье. На лице его было то выражение, какое заставляло называть его грозным Ру из Нормандии, а его пожатие само по себе было предупреждением: «Я могу сломать тебе руку, если ты не утихомиришься».

И Эмма вдруг испугалась. Ролло вывел ее из зала. По пути он даже улыбался ей, но его глаза, когда он оглядывался на нее, были темнее ночи.

– Ты рыжая бестия!

Они были одни в пустом сводчатом переходе, и Ролло с силой прижал ее к стене. Она слабо охнула, ощутив резкую боль в пояснице, но Ролло не обратил на это внимание.

– Запомни, Птичка, что я скорее сам выгоню тебя вон, чем позволю делать из меня посмешище. Ты всего лишь моя жена, и если ты еще хоть раз… Клянусь священной кровью Одина – порой я готов пожалеть, что променял на тебя Снэфрид.

Она вздрогнула, как от удара хлыстом. Сердце ее заныло столь сильно, что она даже не придала значения повторной боли в спине и внизу живота. Стояла, дрожа, и испуг в ее глазах был равен гневу.

Ролло наконец отпустил ее, вышел. Она стояла одна, глядя на отблески огня на тяжелой кладке свода. Он пожалел о Снэфрид… Она всегда боялась, что рано или поздно такое может случиться. Где-то в глубине души Эмма понимала, что сама спровоцировала Ролло, что должна первой пойти на примирение. Но ее упрямая гордость все же брала верх над разумом.

Ролло идет на союз с ее заклятыми врагами – мужчиной, который издевался над ней, и женщиной, которая хотела ее убить… И он не понимает ее гнева, он унизил ее при всех, был груб и…

Она охнула, склонившись почти пополам от новой резкой боли, и поняла, что ее время пришло.

Первой ее мыслью было кинуться за Ролло, но она сдержалась. Вспомнила свою клятву Франкону и испытывала мстительное чувство. Она ничего не сообщит Ролло. Она крестит своего ребенка, и Ролло вынужден будет это принять. Это будет ее ответ на нанесенное сегодня оскорбление.

На лестнице раздались перезвоны струн. Появился паж Осмунд с лирой. Замер, увидев скорчившуюся у стены Эмму.

– Госпожа…

Она заставила себя выпрямиться. Сказала как можно спокойнее:

– Вели приготовить носилки, Осмунд. Я отправляюсь во дворец преподобного Франкона на острове.

Носилки плавно покачивались на плечах сильных рабов. Сквозь задернутые занавески долетали звуки города: гомон голосов, плеск реки, цокот подков. Эмма полулежала в носилках и кусала до крови губы от приступов резкой боли. Порой даже стонала и с силой сжимала руку перепуганного Осмунда. Мальчик уже догадывался, в чем дело.

– Госпожа, мы должны оповестить конунга. Вам не следовало сейчас уезжать.

Она только отрицательно замотала головой и с такой силой сжала руку мальчика, что он вскрикнул.