Из Лондона в Австралию

Вдруг он перенесся мыслью в роскошные комнаты дома Кроуфорда. Владелец дома благоволил к нему, предлагал ему свою помощь, – не принять-ли в этот черный день его протянутую руку?

Он вздохнул и покачал головой. Никогда! Никогда! Да и не поздно-ли? Отец – вор, сын – помощник вора, это так просто, так понятно.

Дальше, дальше, – все равно куда.

Улицы мало-помалу становились тише и пустыннее, прохожие встречались реже, фонарей было меньше, иногда попадались запущенные дома, незастроенные пространства, засыпанные снегом сады и места для склада дров.

А слева все бились неустанно о берег черные, грозные волны, и дорога то приближалась к ним, то отступала, но никак не могла с ними расстаться. Воздух как будто был окутан громадным черным покрывалом, ни один луч света не озарял дорогу.

Антон опять остановился. Хорошо ли он делал, идя так в потьмах, куда глаза глядят? Может быть, в этом бесцельном блуждании он описал уже круг и опять стоит у того места, откуда ушел. Страшная, почти непосильная мысль для одинокого, беззащитного мальчика! Он подозрительно осмотрелся. Если бы можно было на ночь укрыться в каком-нибудь подземелье! Какое бы это было блаженство!

На самом берегу черным пятном в окружающей тьме виднелась опрокинутая лодка. Вблизи не было ни души, и только волны нарушали ночную тишину. Антон подошел к лодке и подполз под нее.

Руками он нащупал сухия стружки и какие-то лохмотья, слышно было, как задвигалось что-то живое.

Антон испугался. «Кто тут?» спросил он нетвердым голосом. Ответа не было. Не кто-то чиркнул спичкой, и, при блеске огня, мальчик увидал укутанного в лохмотья человека, который, прищурившись, осматривал его с головы до ног, а когда спичка погасла, с невнятным бормотанием снова улегся на опилки. – Ничего, – сказал он тихо. – Просто ребенок, который нас трусит.

Антон не понял смысла слов, но сообразил, что в этом тесном пространстве, очевидно, находилось еще третье лицо, и что никто не собирался гнать его из-под опрокинутой лодки. Он медленно опустился на стружки, чувствуя отраду уже от того, что холодный ветер не обдувает его со всех сторон.

Антон поднял воротник своего пальто и сунул пригоршню стружек под шапку, на которую положил голову. Возле он слышал перешептывание двух незнакомцев, откупоривание и закупоривание бутылок, а воздух под лодкой был пропитан винными парами. Антон дрожал от страха. Без сомнения, убогий ночлег с ним делили воры и бродяги. Что, если бы отец увидал его в этом обществе!

На улице выл ветер и скрипели снасти стоявших на реке кораблей, под лодкой взапуски храпели оба незнакомца. Антон без сна лежал на своем жестком ложе и, с бьющимся сердцем, все время прислушивался. Откуда-то издалека послышался бой церковных часов. Три. Как далеко еще до утра!

Антон припомнил все псалмы, все молитвы, которые когда-то учил у себя на родине и теперь повторял их, борясь со страхом перед всеми ужасами этой ночи, первой, которую он проводил чуть не под открытым небом.

Бродячия собаки, такие же бездомные, как он, обнюхивали лодку, крысы, шурша стружками, шмыгали взад и вперед, спасаясь от голодных, исхудалых кошек, глаза которых светились во тьме зеленоватым блеском. Под утро, едва забрезжил дневной свет, на берегу появился человек с мешком за плечами; он ощупывал железным крюком мокрый песок, вылавливая добычу, выкинутую речными волнами, кусок старого паруса, доску, бутылочную пробку, окурок сигары.

Когда этот человек ушел, Антон выполз из-под лодки и отряхнул свое платье. Члены его онемели, голова сильно болела, и голод сурово предъявлял свои права. Все двери были еще заперты, окна занавешены, ему пришлось пройти много улиц, пока, наконец, удалось найти скромную, маленькую гостиницу, где он мог позавтракать.

К кому ни обращался он по-немецки со своим вопросом о ближайшей деревне, ни от кого не мог получить никакого ответа. Но, очевидно, вблизи деревень не было. И впереди и назади тянулись нескончаемые ряды домов, и не было места ни для пашен, ни для пастбищ.

Около полудня начал падать крупными хлопьями снег. Антон отдал последний пфенниг за кусок хлеба и теплый суп, а потом опять пошел вперед наудачу.

Улицы постепенно становились опрятнее и шире, дома красивее, начали встречаться длинные аллеи, дачи, сады, надежды Антона стали опять оживать. То же самое было в Кутине, единственном городе, который он знал, а за красивыми маленькими виллами сразу же начинались дома крестьян.

Но на этот раз он ошибся. Аллеи тянулись бесконечно, не было ни лавки, ни трактира, ни ступеньки, на которой можно было бы на минуту присесть и отдохнуть.

Все гуще и гуще, крутясь, падал снег, все труднее было идти по сугробам. Кое-где, перед дверью господского дома, слуги прочистили дорожку, но кругом везде лежал глубокий снег, который прилипал к сапогам и заставлял на каждом шагу останавливаться, чтоб очистить их.

Безысходное уныние овладело мальчиком. Не раз ему приходило в голову лечь на дороге и умереть, но его останавливала мысль об отце. И опять он шел, дальше, с трудом передвигая ноги, тяжелые, как свинцовые гири, окоченевший от холода, с болью в голове.

Еще раз на землю спустились сумерки, а огромному Лондону все еще не было конца.

Гдаза мальчика остановились на большом, великолепном доме, окна которого были ярко освещены. Не пустят-ли живущие там счастливцы погреться перед огнем своего очага несчастного скитальца, не дадут-ли собраться с силами для новой борьбы с холодной снежной пылью? Но здесь, конечно, не дают этого за пфенниги, о подобном позволении нужно просить, не унижая своего достоинства.

Однако, он медлил. Люди его не понимают, может быть, прижимают его за обыкновенного попрошайку, за мальчика, бегающего от работы и предпочитающего лучше протянуть руку за подаянием, чем усердно трудиться и честно есть свой собственный хлеб.

Антон покраснел от этих ужасных мыслей, тем не менее он был уже в палисаднике; идти далее было невозможно, он был не в силах; веки его отяжелели, в ушах шумело и раздавался какой-то жужжащий гул. Он дернул за звонок. В дверях появился слуга в ливрее с галунами и обратился к нему с короткими вопросами.

– Кто вы? Чего вы желаете?

Антон показал на свои руки, подул на них, желая дать понять, что они озябли; потом хотел войти в открытую дверь, но слуга быстро загородил ему дорогу. Одним толчком отстранив непрошенного гостя, он захлопнул перед ним дверь, быть может, на основании данных приказаний, и оставил нашего друга на улице, посреди жестокой снежной вьюги.

Антон прислонился к стене, перед глазами у него все завертелось. Дальше идти он не мог.

Глава IV

Восточный ветер резко свистел между голыми ветвями высоких старых вязов; каждый порыв его нес целые волны снега. На расстоянии руки ничего нельзя было видеть, не было возможности ни идти, ни стоять, ни дышать. Хорошо в такую погоду сидеть дома, перед горящим камином, и смотреть, как за окном летают снежные хлопья, между тем как на полу играет красное пламя и приятной теплотой нагревает комнату; хорошо быть в родном, любимом месте, а не идти голодному, обездоленному, без надежды, без цели, по незнакомой дороге, не имея никакой защиты против всех превратностей изменчивой жизни.

Антон чувствовал, что силы его покидают; он смутно сознавал еще, что находится в частных владениях и потому должен выйти на дорогу, принадлежащую всем.

Там он ляжет и будет лежать до тех пор, пока смерть придет освободить его; здесь же слуги могут натравить на него собак, чтобы отогнать от дверей.

Из дома неслась музыка, слышно было, как двигали стульями, раздавались голоса, звон стаканов, беззаботный смех.

Антон подумал о вине, которое там, в этом доме, лилось, конечно, ручьями; о нежащей теплоте воздуха и мягких, теплых коврах. Только несколько капель этого укрепляющего напитка, только четверть часа тепла в лучах этого дрожащего пламени, и он спасен.

Он спустился неверными шагами по ступенькам лестницы и через палисадник вышел опять на дорогу. Железная решетка перед домом опиралась на довольно высокий фундамент из цемента; на который он кое-как примостился и закрыл лицо оцепенелыми от холода руками. Ветер и снег хлестали ему прямо в голову, которая трещала от боли; он закрыл глаза и пытался заснуть. Дальше он не пойдет, – Бог судил ему умереть на этом месте.

И странно, смерть подошла к нему тихо и нежно, как друг с доброй вестью. Ему показалось, что в воздухе что-то зазвенело, знакомые образы медленно выплывали откуда-то и с улыбкой смотрели в бледное, печальное лицо мальчика. Ведь это старый дом на Келлерском озере, в Германии? В дверях стоит мать с ласковым взглядом, поджидая своего сына, который вприпрыжку бежит из школы, счастливый и веселый, ничего не зная о той борьбе, которая ждет его в жизни. Он кладет ей на плечи руки и нежно ласкает ее. Не приснилось ли ему все то злое, ужасное? Может быть, нет никакого Лондона, нет никакого Томаса Шварца, который толкнул отца его в тюрьму.

Вскоре исчезло и это смутное воспоминание действительности, он заснул, и ему казалось, что он лежит в объятиях матери, а между тем его все толще и толще белым покровом окутывал снег. Он соскользнул со своего неудобного сиденья и неподвижно лежал на дороге, у железных ворот.

В доме между тем продолжалась веселая музыка, снег на окнах таял от волн теплого воздуха, а на улице, у изголовья одинокого мальчика стоял ангел смерти и готов был взять его и избавить от всех земных страданий. Еще несколько минут, холод заморозит сердце, и всему конец, – и радостям, и горю.

Торопливо сыпались одна за другою дрожащие снежинки, все больше и больше покрывая неподвижное тело мальчика.

……………..

Четверка красивых лошадей подкатила элегантный экипаж как раз к воротам сада, у которых лежал под снегом Антон. Слуга соскочил и откинул подножку, помогая сойти своему господину, его жене и молодому человеку в морском мундире. В доме, вероятно, увидали приехавших: служанка вынесла зонтик, а два лакея развернули соломенный коврик, чтоб изнеженные ножки лэди не коснулись снега.

Последним вышел владелец экипажа, лорд Кроуфорд.

Оглянувшись кругом, он вдруг случайно заметил, при свете каретного фонаря, насыпь, образовавшуюся над телом Антона. Он тотчас подошел ближе, качая головой не столько от удивления, сколько от сострадания. – Взгляни сюда, Мармадюк!

Морской офицер подошел к нему. – Что такое, дядя? О, Боже! тут, под снегом, человек!

– И мне тоже кажется; надо отрыть его.

– Сам! – закричал он. – Джек! Беритесь скорее!

Все четверо, общими силами, освободили недвижимое тело из-под снега, и затем двое слуг подняли мальчика с его ледяного ложа.

– Боже мой! – в испуге вскричал лорд Кроуфорд. – Ведь это тот немецкий мальчик, о котором я тебе говорил, сын вора! Великий Боже! он должно быть погиб на дороге от голода!

– Сердце еще бьется, – сказал лейтенант, ощупывая мальчика, – тело тоже еще гибко, дядя!

– Слава Богу! Несите его только как можно скорее в дом; я беру ответственность на себя.