Любовь моя Ана

Я осмотрелась вокруг. Эти слова обращены ко мне? К кому же ещё! У кого ещё на этой улице могла быть идеальная фигура? Правильно, ни у кого. Идеальная – это я. Это про меня.

Рядом, будто из ниоткуда, материализовался мужчина. Мелкими быстрыми шагами он шёл очень близко, задевая меня плечом. Он был ниже меня ростом, но от него исходила спокойная уверенность в своей неотразимости. Возникло смутное чувство, что где-то я его уже видела. Волосы с сединой, лукавая улыбка, на вид примерно лет сорок пять. На шее у него висела золотая цепочка, а на плече покачивалась большая сумка-кофр.

– Девушка, у вас идеальная фигура! – прокричал он прямо мне в ухо. – Никогда такой не видел. Куда вы идёте? Пойдёмте со мной на выставку?

– А я и иду на выставку, – отвечаю я.

– Как мне повезло! Пойдёмте вместе.

Он прижался ещё ближе, отодвигая меня к обочине.

– Вы модель? – спросил он.

– Нет.

– Вы должны быть моделью. У вас идеальная фигура, – снова повторил он.

Сердце забилось чаще. Я почувствовала себя гелиевым шариком, стремящимся в небо, натягивающим тонкую нить до предела. Наконец хоть кто-то заметил, какая я идеальная, какая красивая. А то все говорят: «Посмотри, на кого ты стала похожа», «Посмотри, как у тебя кожа висит», «Ты не женщина», «Мужики на кости не бросаются», «Ни одному мужику такое не понравится». А вот одному понравилось. И не какому-то мужику, а фотографу с большой камерой. Пустяк, конечно, но именно с пустяков начинаются важные вещи. Он дал мне свою визитку.

Александр Копытин

Фотограф-ретушёр

Фотосессии, ню, свадьбы, дети, обучение

Я повертела её в руках и убрала в сумку. Забыв, что у меня есть выбор, что людям доверять нельзя и в мире полно уродов, я всецело положилась на этого незнакомца. Что говорить – я была одиноким человеком. День клонился к вечеру.

Уже вместе мы подошли к музею. О, какую печаль навевал этот величественный особняк! Казалось, что он закрыт или давно заброшен. Со скрипом открылась дверь, и фотограф пропустил меня вперёд. Пыльный пустой вестибюль освещался тусклым светом из грязных окон, в которые стучали, раскачиваясь от ветра, ветви деревьев. Их подвижные тени скользили по полу.

Перед лестницей, ведущей на второй этаж, была сооружена безобразная композиция. Какая-то разномастная мебель художественно задрапирована жёлтыми тряпками, а на столе – вазы с сухими цветами. На полу валялась серая мишура. Все это выглядело, как декорация к дешёвому театральному спектаклю. Ничего более нелепого я в жизни не видела, а фотограф, судя по тому, как у него загорелись глаза, пришёл в восторг. Он быстро достал камеру из сумки, накрутил объектив.

– Как хорошо, что я взял полтинник, – сказал он. – Полтинник – это то, что нужно. Я хоть и открою диафрагму, но света всё равно маловато – тебе не стоит шевелиться.

Я уставилась на него.

– Ну, что стоишь? Вставай!

– Куда? – спросила я непонимающе.

Он показал рукой на жёлтую нелепость.

– В эту икебану?

– Давай-давай, классно получится. – Он потянул меня за руку: – Давай, иди сюда.

Даже не спросив, как меня зовут, он уже командовал таким же приказным тоном, каким мама в средней школе заставляла меня играть на скрипке. Я осторожно встала на жёлтую ткань. Потом села на стул. Не знала, куда деть руки. Он направил на меня камеру, будто взял под прицел. Ни вперёд, ни назад не двинуться. Поймана.

– Раздвинь ноги, – сказал он. – Не бойся, не изнасилую.

Юбка была узкой и, когда я сделала попытку, как он просил, раздвинуть ноги, поползла вверх. Я тут же встала, чтобы её поправить.

Он нетерпеливо ждал.

– Ты что, стесняешься дядю Сашу? Дядю Сашу не надо стесняться.

Затвор открывался и закрывался с приятным звуком. Я люблю этот звук. Дядя Саша прыгал, нагибался. Подсказывал, что делать и какую позу принять:

– Да-да, так-так! Покажи мне страсть!

– Покажи, какая ты кошечка!

– Расслабься!

Я смотрела за всем этим со стороны, будто воспарив под потолком. Как это легко – покидать своё тело. Как с сексом, просто ждёшь, когда это закончится.

– Улыбайся!

– Не улыбайся!

Он просил больше изогнуться, выгнуться, изломаться. Гонял меня нещадно. В голове стало пусто, как в желудке – шаром покати. Я послушно выполняла приказы, будто кукла-марионетка. Обхватывала талию и втягивала живот, перекрещивала ноги. Он фотографировал и фотографировал. Беспощадно. Это длилось минут десять, но иногда десять минут – это не просто десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Я знала это наверняка.

Тыльной стороной руки он отёр пот со лба, убрал камеру в сумку. Я всё ещё стояла в жёлтой декорации.

– Молодчина, – сказал он, потрепав меня по щеке.

Я была настолько ошеломлена, что не могла противиться такому фамильярному обращению со стороны незнакомца. В моих глазах он обладал бесспорной властью – камерой, которая могла сделать меня моделью.

Что это только что было? Моя первая в жизни фотосессия? Для меня это важно, очень-очень важно, но я не шучу, когда говорю, что мне казалось, будто всё это происходило не со мной. Я хотела отмотать время назад и ещё раз проиграть эту сцену на первом этаже пустого музея. Прожить её более осознанно. Интересно, он пришлёт мне фотографии?

Нарочито элегантно, как джентльмен, он взял меня под руку и потащил вверх по лестнице. Я медленно переставляла ноги. Он громко пыхтел – это было одновременно трогательно и неловко.

– Меня зовут Соня, – тихо сказала я.

Наконец мы поднялись на третий этаж и оказались в набитой людьми галерее. Фотограф не отпускал мой локоть. Его рука сжалась сильнее, как только мы оказались в толпе. Он протащил меня к столу у стены, где стояло красное вино и башенка пластиковых стаканчиков. Свободной рукой он взял стаканчик с вином и протянул мне. Многое я бы сейчас отдала за возможность выпить, но в вине калории, калории, калории.

– Я пью только воду. В вине калории. Много калорий, – с застывшей улыбкой я отказалась.

– Это правильно. Я тоже не пью, а то фокус не поймаю, – сказал он и рассмеялся заливистым смехом, перешедшим в глухой кашель.

Воспринимать искусство я была не способна. Вернисаж в принципе не для этого – он уничтожает все условия для восприятия искусства. Люди, которые приходят на открытия выставок, очарованы не искусством на стенах, а другими людьми вокруг.

От мимолётных соприкосновений с чужими телами я испытывала раздражение, но зато теперь у меня был поклонник. Ещё полчаса назад не было, а теперь есть. Я стала его музой на этот вечер, а может, и дольше. Кто знает, что будет дальше? Может, он устроит мне настоящую фотосессию в студии?

Он не участвовал в выставке, но знал всех и каждого на этом вернисаже. Он входил в тусовку провинциальных фотографов, которые одержимо мерились размерами объективов. У него были смешные, какие-то мультяшные ужимки, ни дать ни взять лепрекон из одноимённого фильма – мохнатые брови, порочная улыбка и горящие глаза. Он старался сохранять серьёзность, но всё время срывался на хохот – возможно, это я его смешила – и так и продолжал держать меня за руку, крепко, как свою камеру. Он мог внахлёст сомкнуть пальцы вокруг моего предплечья. Чувствует ли он, как из локтя торчит, перекатывается под кожей острая косточка?

По очереди он подводил меня к группам людей, пьющим вино, и как ни в чём не бывало представлял:

– Знакомьтесь, моя племянница. Правда, красотка?