Когда придет Большая Черепаха

Она коротко, с облегчением выдыхает, но только на секунду.

– Что случилось? – спрашивает Лулу, с тревогой посмотрев ему в глаза.

– Отключение электричества. Там, видишь ли, пока еще непонятно… Может, авария. А может быть, их отключили от общей сети.

– Что значит, отключили от общей сети? – девушка хмурится.

Отто вздыхает и переводит взгляд на сведенные вместе кончики пальцев. Подушечки черные, пропитались маслом и всякой дрянью, с которой ему приходится иметь дело. Искоса взглянув на невесту, он продолжает:

– Ну, знаешь, ведь про Маяк давно уже говорят. Что им, возможно, не хватает света…

– Я не верю, – тут же перебивает его Лулу и сердито мотает головой.

Отто снова вздыхает, он этого ждал.

– Ну, как бы то ни было… электричества они так и не дождались. Рециркуляторы и система фильтрации не работали, так что… – он ненадолго замолкает и смотрит на нее. А Лулу упорно глядит в стену. Она уже все поняла, но Отто решает все же довести дело до конца. – В общем, когда пришли Слоны, у них не было шансов. Панциря-3 больше нет…

Когда он произносит эти слова, Лулу вздрагивает, как от резкого звука, но головы не поворачивает, и юноша видит ее в профиль: губы сжаты, ноздри подрагивают, будто она злится, но глаза абсолютно сухие. Руки сминают бумажный пакет, и он превращается в неопрятный комок. Отто ждет, когда она что-нибудь скажет по этому поводу, но девушка молчит, и он надеется, что Лулу сейчас заплачет. Он уже представлял, как обнимает ее и утешает, как ее теплые слезы стекают по его шее. А теперь не знает, что делать. Лулу понимает не хуже его: теперь их осталось всего десять – десять Панцирей из ста сорока четырех, и Большой Черепахе, если она вдруг вернется, уже не собрать мир воедино.

– Как ты думаешь, Драматург поддержит меня или Наташу? – внезапно спрашивает она, прерывая молчание. Вопрос обескураживает юношу. Он не понимает, как можно говорить о Театре сейчас. – Мне кажется, у моей пьесы шансов больше. Она хочет ставить «Слепых», но разве в них есть какая-то надежда?

– В твоей пьесе тоже не так чтобы много надежды, – грубовато отзывается Отто. Его злит смена темы. Он хотел разделить со своей нареченной боль утраты, а Лулу решила игнорировать реальность. Как будто если они станут говорить о чем-то другом, это как-то изменит положение вещей; и люди из Панциря-3, которые, может быть, медленно умирали от нехватки воздуха, а может быть (что еще страшнее), погибли от заражения, с ужасом наблюдая за трансформацией собственного тела – как будто все эти несчастные оживут, если сделать вид, что ничего не происходит.

Девушка, наконец, поворачивается к нему.

– В моей пьесе есть два мира, – говорит она серьезно, – и в одном все непоправимо изменилось, а в другом об этом еще не знают, и там, внутри, хорошо.

– Но им предстоит узнать несколько минут спустя. И их идиллия – теперь прошлое, просто иллюзия, – возражает Отто уже спокойнее. Он начинает понимать, почему его невеста заговорила о пьесах.

– Да, – соглашается Лулу. И ничего к этому не добавляет.

Потом она придвигается поближе и кладет голову ему на плечо. Юноша крепко обнимает невесту, прижимая к себе, чувствует ее тепло. Ее клонит в сон, и девушка быстро впадает в полудрему. Некоторое время они сидят неподвижно, и когда Отто думает, что Лулу уже уснула, она вдруг тихо произносит:

– Но пока они еще не знают, что все кончено. Значит, у них есть надежда.

Он не отвечает. Он думает о Панцире-3 и о Наташе. А Лулу спит, и ей снится комната с настольной лампой и камельком, наполненная вещами, которых она никогда не видела, но так ярко представляла, читая взахлеб свою любимую пьесу Метерлинка…

***

«Утренний гимн пропускать нельзя», – говорит себе Наташа и откладывает в сторону расческу. В отличие от Лулу, у нее нет зеркала, и она редко его просит, потому что смотреть там особо не на что: серые глаза, бледная кожа, мышиного цвета волосы – но зато они длинные. Большинство женщин носит короткие стрижки, так проще содержать голову в чистоте, да и выпадают волосы не так заметно. Наташа не хочет обрезать свои, ей нравится их расчесывать по утрам, заплетать в косу – это такой своеобразный ритуал и повод потянуть время, чтобы выйти к гимну последней.

Что надеть, она даже не задумывается. Выходит в том же, в чем и всегда: толстые темно-коричневые штаны, зеленый верхний свитер, пожелтевший халат – такие носят все аппаратные нянечки, и косынка. Почти все уже собрались. Последние любители полежать подольше выбираются из своих скен.

Гимн в Панцире поют каждое утро, и Лулу обожает эту традицию, а Наташа терпеть этого не может. Они обе живут на четвертом, и отсюда открывается неплохой вид. Вроде бы небольшое преимущество, но Наташа научилась его использовать, чтобы хоть как-то скрасить утренние часы. Девушка представляет себя в роли корреспондента. Несколько лет назад в Библиотеке она откопала старый журнал времен Большой «Ч». На обложке была фотография из тех, которые ее старшая сестра называла «идиллическими», что в ее устах означало примерно следующее: надо быть полным идиотом, чтобы верить в существование подобного. Наташа полностью разделяла ее позицию. Вряд ли там, в зараженном мире, небо такое высокое и пронзительно-голубое, и закат расплывается в море лужицей сливочного масла, а разноцветные лодки мерно покачиваются на воде, не боясь шторма и Слонов… Но все-таки ей нравилась эта картинка, как нравились и другие. Она выкрала журнал и прятала в своей скене, на дне ящика с одеждой, перечитывая всякий раз, как выпадет свободная минутка, хотя уже выучила статьи от корки до корки и могла по памяти описать любую фотографию.

Наташа точно знает, что никогда не станет настоящим корреспондентом, потому что давно уже не существует такой профессии. Но она никому не говорит о своих фантазиях, и этот элемент таинственности делает игру еще более увлекательной. У нее есть задание, и сегодня она должна «подготовить материал» про Панцирь. Итак, как только наступает время утреннего гимна, девушка включает воображаемый диктофон, критически оглядывает пейзаж и начинает репортаж, рассказывая «читателям» о месте, где живет с самого рождения, но так, как будто видит его впервые.

«Это совершенно невероятно! – вещает ее внутренняя журналистка, жадно подмечая все детали. – Но здесь обитает, по меньшей мере, тысяча человек разного возраста! И хотя очень сложно описать это место в рамках понятных читателю категорий, я все же рискну. Представьте себе жилой дом очень необычной формы, его плавные линии в точности повторяют очертания черепашьего панциря. И они так его и называют: Панцирь-7. Почему семь, а не десять или сто? Трудно сказать, никто из местных жителей не смог ответить на этот вопрос, самый популярный ответ: я никогда об этом не задумывался. Что ж, мы тоже не задумываемся о том, почему небо синее, а не зеленое, правда? Когда что-то есть всегда, ты не размышляешь, почему оно так. Но вернемся к описанию…

Огромный жилой дом делят на части двадцать четыре Ребра – по двенадцать с каждой стороны. Ребра – это что-то вроде балконов, только очень-очень широких, шагов пятьдесят, может, чуть больше, и около ста в длину. Они располагаются одно над другим, соединены лестницами, а балконы напоминают еще и потому, что у них есть перила. Надо сказать, все выглядит очень красиво, ведь это самые настоящие кости! По преданию, их оставила Большая Черепаха, и у нас нет причин сомневаться в том, что так оно и было.

Но люди живут только на двенадцати Ребрах с одной стороны, и расселение отнюдь не случайно! То, на каком Ребре ты живешь, является показателем твоего статуса. Самыми престижными считаются первые три, которые занимаю Магистры. Но чтобы понять, кто такие Магистры, следует сделать небольшое отступление и пояснить, что за народ живет в этом диковинном месте.

Кто-то называет их богемой, но местные жители не жалуют это слово, так как оно, цитирую: “отдает кабатчиной”. Правда, никто не смог мне толком объяснить, что это вообще значит. Но, как бы то ни было, сами себя они предпочитают называть Будущим Человечества. Строго говоря, это звучит более нейтрально, ведь Панцирь-7 населяют не только всякие там художники, поэты и драматурги, но и инженеры, архитекторы, врачи и люди других полезных профессий.

Так кто же такие Магистры, и почему они живут в самом низу? Магистры, как ни странно это звучит, на самом деле – верхушка, интеллектуальная элита общества. Их мало, гораздо меньше, чем всех остальных, потому что ты должен быть не просто талантливым, а по-настоящему гениальным деятелем, чтобы попасть в эту касту. Не обязательно быть Магистром искусств, разумеется. Ведь обществу нужны и другие специалисты. Например, главврач аппаратной и старший инженер тоже живут на первом. Нижние ребра отданы им, потому что жизнь внизу во всех отношениях удобнее, комфортнее и безопаснее. Ну, хотя бы, не нужно карабкаться по длинным лестницам, воздух гораздо чище, вероятность заражения – ниже, нет такой тесноты и грязи, как наверху, скены просторнее и лучше обставлены. Магистрам положено больше воды по нормам, хотя у них нет Часов. А Часами здесь называют время общественно полезных работ, которые могут быть никак не связаны с твоим Призванием. Возьмем, к примеру…», – Наташа задумчиво оглядывается и видит внизу Асю и Ташира, которые готовятся к церемонии первой помолвки.

На минуту она отвлекается от своего репортажа и внимательно вглядывается в них. Ася надела свое самое красивое платье, у него не очень облегающий силуэт, а потому пока ничего не заметно. Но они все равно рискуют. Просто надеются проскочить. На следующей неделе Маяк объявит ежегодный Сбор… Здесь это еще называют волнами, потому что, и правда, похоже на волну. Она набегает на берег, слизывает все, что оказывается поблизости: ракушки, камешки, неосторожных маленьких животных – слизывает и уносит в море. Вот так же Сбор забирает из Панциря людей, всегда определенное количество, но сразу нельзя сказать, кого именно выберут. Если Ташир не попадет под следующую волну, они с Асей тут же заявят о второй помолвке, а там уже можно немножко приврать про сроки – все равно никто не будет проверять. Но это – если. А если нет?..

Усилием воли Наташа отводит взгляд от Аси, чтобы никто не подумал чего (нельзя девушке так таращиться на другую девушку), и продолжает фантазировать:

«Взять, к примеру, Отто. Он – художник по свету в Театре, но по Часам ему положено заниматься не только осветительными приборами. Например, в аппаратной он налаживает ЭКМО[3 - Экстракорпоральная мембранная оксигенация (ЭКМО, ЭМО) – инвазивный экстракорпоральный метод насыщения крови кислородом (оксигенации) при развитии тяжёлой острой дыхательной недостаточности.], – Наташа закрывает глаза, и от воспоминания о сильных, мускулистых руках по ее телу проходит волна жара, но девушка тут же одергивает себя. – Или Лулу. Она – режиссер-постановщик, но утром работает в Школе, – она снова прерывает себя, мысленно вставляя в текст фотографии: улыбающийся Отто с разводным ключом в руке показывает бицепс на камеру; а Лулу серьезная, она стоит у классной доски и указывает на что-то ученикам, но на снимке видно только макушки детей. – Лулу принадлежит к Кандидатам, которые занимают Ребра с четвертого по шестое. Это значит, что она очень талантлива, и ее вклад в культурную жизнь общества достаточно весомый. Начиная с седьмого, где живет Отто, и до девятого включительно расположились Одаренные – у них нет выдающихся способностей, но шанс развить их еще есть. Зато вот те, кто обитает на самом верху, Подмастерья, они, как презрительно говорят их соседи снизу, представляют собой всего лишь «кормовую базу». Но пока мне не удалось выяснить, что же кроется за этой странной формулировкой. Как бы то ни было, судьба Подмастерьев незавидна, они выполняют всю черную работу, им доступны только простейшие профессии. Что касается Театра, Музея, Библиотеки, Школы и прочих мест, если их туда и нанимают, то только уборщиками или грузчиками, в лучшем случае – помощниками».

Наташа вспоминает, как ее подружка Лулу жаловалась на свою ассистентку Марту. Она всерьез подозревает, будто эта двенадцатилетняя девчонка специально не закрывает коробочку с мелом, а сама ворует его и перекладывает вину на детей. Это вполне возможно, ведь на верхних Ребрах царят нищета, грязь, голод и безнадежность. Фильтры все время ломаются, а во время шторма все ходит ходуном. В одной скене может жить до семи человек, и спят они на голом полу. Половина новорожденных не выживает. У них самые маленькие нормы воды, до них почти никогда не доходят витамины, и пайки, что бы там ни говорили, не такие роскошные, как внизу. На четвертом, например, выдают по баночке паштета на человека в обед, а на двенадцатом – на семью, есть разница. Они чаще болеют, чаще умирают, у них больше патологий развития, и именно они, по большей части, попадают под волну. Маяк обычно забирает старых, слабых, больных и наиболее бесполезных.

«Здесь есть социальные лифты, – продолжает Наташа-журналист. – Но работают они не для всех. Кандидат с высокой степенью вероятности может войти в число Магистров. Одаренный, если будет очень стараться, может достичь уровня Кандидата. Но если ты родился среди Подмастерьев, тогда никаких шансов нет. Ты по умолчанию не наделен даром творчества. Говорят, раньше было совсем иначе, но в Панцире-7 не осталось никого, кто помнил бы иные времена. Наверху продолжительность жизни составляет всего двадцать пять лет, внизу есть шанс дожить до тридцати. Поколения сменяют друг друга слишком быстро, чтобы оставить хоть сколько-нибудь значимый след в памяти потомков. Что сказать, пожалуй, Ларс фон Триер мог бы снять здесь неплохой фильм».

Все свои воображаемые репортажи она завершает этой фразой. Наташа знает, что Ларс фон Триер был режиссером. В том журнале с «идиллической» обложкой была статья о жизни в маленькой деревушке на севере давно уже не существующей Исландии, и заканчивалась она именно такими словами: «Ларс фон Триер мог бы снять здесь неплохой фильм». Они звучали очень красиво, и Наташа тогда подумала, что вот она – вершина стиля! С тех пор оборот вошел в ее журналистский лексикон. И каждый раз, подводя итог сказанному, она прикрывает глаза от удовольствия, как будто у нее на языке тает таблетка настоящей глюкозы… Ларс фон Триер, м-м-м…

Из сладких фонетических грез Наташу возвращает внезапно установившаяся тишина. Она открывает глаза и видит, что в атриум входит Драматург. Он – старший. Но не просто главный здесь, а первый и единственный из оставшихся, кто стоял у истоков Панциря-7, пережил Исход Большой «Ч» и несколько поколений потомков своих друзей и соратников. Очень высокий, ни капельки не сгорбленный, серебристые волосы вечно спутаны, кожа морщинистая, темная и как будто задубевшая от возраста, глаза выцвели так сильно, что сложно понять их цвет – серый или, может быть, зеленый. Драматург ходит, опираясь на тяжелую деревянную трость, но не потому, что у него спина больная или суставы хлипкие – он хромает, и старожилы говорят: он всегда хромал, даже когда был значительно моложе. А вот про возраст все молчат. Если кто-то из детей задает этот вопрос, его резко одергивают, объясняя, мол, неприлично вести такие разговоры. Но Наташа догадывается, почему эту тему обходят стороной. Потому что если кто-то все же озвучит цифру – а она при любом раскладе окажется запредельной – возникнет другой вопрос: как ему удалось прожить так долго, когда другие умирают?

Драматург одет так же, как и все прочие: ватные штаны, темный верхний свитер, ботинки на меху. Но из-под ворота свитера выглядывает белый воротник рубашки, а это уже роскошь, да и вся одежда выглядит более новой и целой. Две заплатки на локтях не считаются.

Он выходит на середину атриума, медленно оглядывает собравшихся, как будто считает их или пытается вычислить, кто не вышел из скены. Но, конечно, это обманчивое впечатление. Говорят, Драматург плоховато видит, и, в любом случае, верхние Ребра снизу не разглядишь, даже если у тебя очень зоркий глаз.

– Доброе утро, Панцирь-7! – произносит он на удивление сильным и молодым голосом. – Я счастлив, что все мы пережили еще одну ночь. Сегодня состоится первая помолвка двух подающих надежды молодых Кандидатов, Аси и Ташира, – старик бросает на них быстрый взгляд, и молодой человек гордо улыбается, взглянув на свою невесту, которая тут же, смешавшись, заливается краской. – И это событие на фоне того, что все мы пережили три дня назад, видится мне весьма жизнеутверждающим. Но сначала я хотел бы еще раз обозначить позицию Магистров, потому что слухи, которые до меня доходят, мне очень не нравятся.

Драматург обводит жителей Панциря суровым взглядом, и те, кто сегодня оказался в первых рядах, невольно подаются назад. Даже Наташе становится неуютно, когда старик смотрит в ее сторону, хотя она-то вообще ни при чем, а уж причастные и вовсе стараются теперь отступить за спину соседям.

– Итак, – продолжает Драматург, – Панцирь-3 никто не отключал от электросети специально, это была авария, от которой никто не застрахован. Это раз. Если бы у Маяка действительно возникли проблемы с электричеством, они бы ограничили его потребление, отключив сигнальные огни до тех пор, пока поломку не исправят, а не пускали в расход людей. Это два. И три: те, кто распускает слух о диверсии, которая якобы имела место, и что мы к ней причастны, могут начать жалеть об этом прямо сейчас. Потому что когда мы точно вычислим, кто придумал сию ересь – а мы вычислим, можете не сомневаться – его (или их) отправят прямиком в Заповедник Молчания. Для всех остальных повторю: да, мы получим часть ресурсов из Панциря-3 – еду, воду, витамины, предметы гигиены и прочее. Но это не повод радоваться смерти людей, такие настроения в обществе недопустимы. Прошу всех уяснить, что других трактовок случившегося, кроме официальной, быть не может. И любой, кто продолжит распространять нелепые сплетни, начиная с этой минуты, поставит себя вне закона. Надеюсь, теперь всем все ясно.

Старик умолкает, переводя взгляд с одного Ребра на другое. И хотя все чувствуют себя немного виноватыми после такой взбучки (ведь многие действительно перемывали кости Магистрам и управителям Маяка), Наташа видит облегчение и радость на лицах товарищей. Они получат ресурсы. Да, печально, конечно, что Панцирь-3 погиб, но им уже три месяца не привозили витаминов, и многие теперь в плохом состоянии.

Именно об этом Наташа и подумала три дня назад, когда Отто рассказал ей новость. Одной из первых, и девушка немного гордится этим. Лулу потом плакала всю ночь. А она нет, потому что давно уже не плачет – иногда страсть как хочется, только глаза как будто высохли. Сейчас, пожалуй, Наташа должна радоваться больше других: если люди станут меньше болеть, им там, в аппаратной, не придется изобретать сто один уникальный способ списать лекарства, которые они выдают страждущим без записи. Просто этот журнал потом смотрят, и если тебя увидят в числе больных – добро пожаловать на поверхность. Это почти смешно: ведь большинство жителей идейные, они верят, что попасть на Маяк – большая честь. Но при этом в тайне надеются, что эта честь выпадет кому-нибудь другому, не им, не их близким. И все же Наташа не рада. Она злится, и ей хочется надавать тумаков всем вокруг. Какими же надо быть слепыми, чтобы простодушно радоваться витаминам и даже не думать, что Панцирь-7 запросто может стать следующим! Авария там случилась, ну как же…

Ей хочется закричать, хочется докричаться до них, рассказать им, что конец уже близок, и она мысленно обращается с мольбой к Большой «Ч», чтобы сегодня на худсовете выбрали ее пьесу. Ведь тогда она сможет донести свою мысль до общества. Но как раз в этот момент Драматург подзывает к себе Асю и Ташира, и начинается церемония. Выглядит все незамысловато. Внизу играет небольшой оркестр, и влюбленные медленным шагом проходят через атриум, а потом встают на выложенную цветной плиткой надпись: «БЧ: 7». Они поворачиваются лицом к старику, и теперь Наташа видит пару только со спины.

– Дорогие Ташир и Ася, – торжественно произносит Драматург, как только музыка смолкает, – вы заявили о своем желании составить пару, чтобы вместе ожидать того дня, когда придет Большая Черепаха. Клянетесь ли вы отныне принадлежать только друг другу и никому больше?

– Клянемся, – в унисон отвечают молодые.

– Клянетесь ли вы не вступать в интимные отношения до второй помолвки?

– Клянемся, – снова отвечают они, но Наташе чудится, что теперь их голоса звучат уже не так уверенно, а у Аси как будто немного вздрагивают плечи. Но, возможно, это плод ее воображения, потому что ей известна их грязная тайна.

– Клянетесь ли вы освободить друг друга от бремени и расторгнуть помолвку, если одного из вас призовут служить делу возвращения Большой «Ч»?

За этой туманной и не в меру пафосной формулировкой стоит вполне конкретный вопрос. Под следующую волну могут попасть оба: как жених, так и невеста. Это супругов разлучать нельзя, а до второй помолвки – сколько угодно. И на этот раз они действительно отвечают немного тише: